Вечер.
Начало девятого.
Вход в метро ВДНХ.
— У вас мелочь есть? Мелочь найдется?
Женщина, лет пятидесяти, в голубой вязаной шапке, длинном плаще и коротеньких рваных башмаках. Лицо очень опухшее, со следами недавнего отстаивания своих прав под левым глазом.
Хотя за этим опухшим лицом и не разглядеть, сколько конкретно лет.
— Да … Вроде. Вот тут есть немного. Возьмите.
Аккуратно опускаешь горсть мелочи ей в руку, стараясь не дотрагиваться до руки: а то мало ли…
— Какая-то мокрая ты вся. Дождь там что ль?
— Да, там действительно дождь…
Неохотно отвечаешь и ждешь, пока кончится ее сигарета и завершит этот бессмысленный и каждый день непременно где-то повторяющийся диалог.
— Совсем мокрая… А ты чего просто так одна стоишь? Вон смотри, как все — парами, а ты одна. Нашла б себе кого-нибудь что ль!
Уже довольная собой и улыбающаяся, оттого что дала тебе важный совет, она смотрит тебе в глаза и вроде даже подмигивает, хотя, черт там разглядишь, подмигивает она тебе своим заплывшим глазом или нет.
— А я Лена! Я из дома ушла. Бросила все и ушла!
Она также довольно разводит руками в стороны, таким образом, придавая форму слову «всё».
— Мне 42. И я ушла из дома, — уже медленнее и с грустью, уставившись на мокрый асфальт, она повторяет эти слова.
Теряешься и не знаешь, что сказать. Ведь может, и спасение было для неё — уйти
— Все бросила! Мужа бросила, козла этого! Я ему, козлу, сына родила в 38 лет, представляешь? А он, козел! А вот теперь ушла и бросила его!
— А почему козел-то? Сделал что?
— А ничего! Кредитов понабрал! А я сына родила ему! Но бросила… Рая вот, сестра моя, приехала: она-то знает, что я здесь ошиваюсь с бомжами (но мне не на выпивку, не подумай. Они меня и просто так напоят!). Говорит: «Серега твой плачет там. Возвращайся». А мне что?! Пусть хоть обоссытся, козел этот!
Лена уже входит в раж и чувствует за себя непременно не что иное, как женскую гордость. Ведь уйти от козла, это не так-то просто.
—Ушла и не вернусь, говорю! Зачем он мне?!
Лена уже машет руками с короткими грязными ногтями, не ограничивая себя в жестах.
— Я-то его любила! Любовь-морковь у нас была! Всё было! А он, козел, так поступил.
И тут она отворачивается и плачет, постепенно начинает дрожать голос, и монотонно он переходит в одну линию, среди которой только как в эхо можно различить «козел», «Серега» и «любовь».
— Но ты не подумай, мне ведь не на выпивку…
Лена поворачивается, вроде успокаивается… засучивает немного рукава.
— Мокрая ты какая-то вся. Дождь там что ли… пойду еще стрельну у кого-нибудь.
И она уходит, теряясь среди таких же людей около входов в метро.
Вы скажете, что эта история лишена художественной ценности, как и самой художественности лишена главная героиня. Но для меня в этом диалоге столько жизненной трагедии, необдуманных поступков, утраченных шансов и легкости принятия заведомо неверных решений, что они заставляют меня каждый день осознавать и принимать то, что в самом начале жизни практически все люди находятся на одной прямой друг с другом, и в зависимости от обстоятельств, силы воли и характера, у каждого человека выстраивается свой жизненный путь. Вопрос в том, вверх он ведет или вниз. Вверх или вниз.
