Хризантемы рассыпались по полу. Свежий аромат цветов смешался с запахом лекарств, который стойко держался в воздухе больничной палаты. Пустая баночка из-под таблеток снотворного стояла на тумбочке, аккуратно застеленной кружевной салфеткой. В палате была стерильная чистота и порядок. Только на кровати чуть примята белоснежная наволочка с вензелем — буквами В и Д.
Ванду везли в реанимационное отделение. Ее обычно белое-белое, без румянца лицо казалось мраморным. Длинные ресницы закрытых глаз прочертили по нему темные дуги. В клинике, где лечились от страшного недуга, где каждый жил надеждой на Бога, на врачей, на чудо, Ванду называли инопланетянкой. Ее никогда не видели в привычной для больных униформе — халате и тапочках. Неизвестно, когда она просыпалась, но еще до прихода врачей Ванда всегда была одета в элегантный костюм, а на ногах черные лакированные туфельки на высоченной шпильке. Часто после тяжелых процедур возвращалась к себе, держась за стену, но неизменно на высоких каблуках. Ванда обитала в крошечной одноместной палате. В соседних, где лежало по несколько человек, беседы о ней были любимейшим занятием. Всех объединяла беда, но Ванда единственная не хотела обсуждать это: вести бесконечные разговоры о лекарствах, врачах, народных методах, неизвестно откуда взявшихся целителях. Никогда ничего не рассказывала о своей семье. Мужа здесь видели один раз, когда он привез Ванду в клинику. Поговорил с врачом, оплатил одноместную палату и больше не появлялся. Ванда рассказывала тем, кто интересовался, что муж не любит больниц и каждый день встречается с нею в парке, который находился через дорогу. Она действительно по вечерам уходила куда-то ненадолго и возвращалась всегда с букетиком полевых цветов. «Муж подарил, — объясняла Ванда медсестрам, дежурившим на посту. — Я очень люблю полевые цветы». Все знали, что муж в парк не приходил, что недорогой букет она покупала себе сама на маленьком рынке рядом с больницей. Так продолжалось много дней. Ванда слабела. Тяжелое лечение отнимало силы. Все медленнее ходила она на своих каблучках, все чаще останавливалась, чтобы отдохнуть. И медсестры, и санитарки уже перестали уговаривать ее сменить свой наряд на удобную одежду, больше лежать, не бродить на «свидания». Они давно знали ответ.
— Здесь душно. Он любит свежий воздух. Я пойду. Он ждет.
И она уходила, ступая осторожно, выпрямив узкую спину, на ходу поправляя роскошные черные волосы, густо вьющиеся спиралью. Ванда была красавицей. Ее внешность, облик и поведение вызывали массу сплетен. Наверное, она знала обо всем, но вряд ли ее это хоть сколько-нибудь волновало. Общалась Ванда только со своим лечащим врачом — заведующей отделением, делающей все возможное для ее спасения.
Он быстро шагал по больничному коридору, держа в руках огромный букет белых хризантем. Подошел к двери. Закрыто. «Подождите немного. Скоро вернется», — объяснили почти хором больные из соседних палат. Все, кто мог ходить, вышли в коридор, чтобы не пропустить событие — муж Ванды появился. А она шла ему навстречу, еще не видя его, прижимая к себе букетик колокольчиков. Казалось, что Ванда совсем не удивилась приходу любимого, как будто ждала его каждую минуту. Только сжала сильнее букет в тонких пальцах, словно искала опору в хрупких стебельках полевых цветов. Муж осторожно взял ее за руку. Так и зашли они в палату — муж с хризантемами, Ванда с колокольчиками. Он пробыл с женой совсем недолго. Вышел один. Ванда не провожала. Утром к ней постучалась санитарка, чтобы сделать обычную для этого времени уборку. Ванда не открыла.
Доктор вернулась в кабинет. Она была немолода, многое видела в этой больнице. Болело сердце. Доктор еще раз перечитала записку, которую санитарка нашла среди рассыпавшихся хризантем: «Дмитрий уходит. Сказал, что боится заразиться. Я не хочу без него». Вспомнила монограмму, вышитую на подушке, — буквы В и Д, сплетенные между собой.
