Мокий Иванов — девелопер средней руки, мужчина тучный солидного вида — перед важной сделкой или когда предстояло принять непростое решение, шёл в церковь. У него и в офисе на стене икона с лампадкой. Очень это действовало на клиентов, которые сомневались — отдавать деньги за квартиру в недостроенном доме или погодить.
Скуповат Мокий. Нет, чтоб как люди его круга: «Батюшка, прими «лексус» во славу божию и помолись за меня, спиши грехи оптом». Нет, всё по-серьезному. С молитвами, стоянием на коленях и лобызанием руки священника.
Вот и сегодня завернул в храм. Народу немного, батюшки нет, служка — паренёк золотушный — ходит, прибирается.
— Грехи наши тяжкие, — встал на колени и поклонился иконе Мокий, — закрывать фирму с долгами или не закрывать?
Разогнулся с трудом — лик с иконы смотрел сурово.
— Всё знаю, Господи! — перекрестился девелопер, — люди через неё на последнее квартиры купили, и у всех детки малые. Но и фирме-то три года, прикрыть надо, открыть новую, а то придут за налогами мытари окаянные.
Он приложился лбом к холодному полу, скосил взгляд и замер.
В стороне под стойкой со свечами лежал бумажник. Глянул выше — среди тонких карандашиков-свечек оплывала одна, толстая как колбаса.
Все ясно. Кто-то небедный грехи замаливал, подошёл: в руках свеча, бумажник и сдача — неловко. Сдачу убрал, свечку зажёг, пока её пристраивал — мысли-то уже о Боге — бумажник обронил.
Постоял Мокий, щёку к полу прижав, потом разогнулся, и сделал на коленях шажок. Стало лучше видно — пухлый бумажник.
Тут батюшка вышел. К нему потянулись прихожане, загородили стойку.
«Да это мне лукавый его подсовывает! — подумал Мокий. — Да и что этот бумажник при моих доходах? Тьфу!»
— Прости, господи, — снова согнулся он, — в церкви чуть не плюнул! Грехи мои тяжкие… — и ещё шажок сделал. Вновь бумажник показался, видно уже, что он дорогой кожаный в неровную клетку. Мокий платок достал, вспотевшую лысину вытер.
— Нет, — возразил сам себе, — нет места в церкви лукавому. Не испытание это, а награда за усердие. Видно у того, кто свечу ставил, грехи тяжкие, может киллер какой или чиновник, а у меня грехи средние, вот по взаимозачёту мне сдача и вышла, — решил он и передвинулся ещё.
Народ расступался перед прилично одетым, перемещающимся на коленях куда-то вбок, богомольцем. Лишь какая-то старушка нагнулась к самому его уху:
— Сынок, ты не туда ползи, тебе к батюшке надо, а ты в сторону забираешь.
Мокий замотал головой, стал, отдуваясь, усиленно бить поклоны и креститься:
— И чтоб цемент не дорожал, а арматура пусть растёт, у меня её с запасом. Чтобы госкомиссия на объект пришла благостная и не жадная, чтобы архитектор не заметил лишний этаж сверх проекта… да отойди, дура старая, не видишь, человек с Богом разговаривает!
Но старушка сама кланялась, да и все вокруг крестились, шептали слова молитв, а может и каждый своё.
Мокий шагнул ещё, с обидой глянув на служку, убиравшего сгоревшие свечи: «Что ж не метено в храме? Все брюки изгваздаю».
Наверху запел невидимый хор, все повернулись на голоса, и Мокий в два шажка перебежал к стойке. Встал под ней. Набитый бумажник из крокодиловой кожи лежал рядом. Осталось руку протянуть.
— Спасибо господи, что не забываешь, — поблагодарил он и как следует приложился лбом напоследок.
И тут служка, подбирая упавшую свечу, увидел бумажник. В мгновение подхватил его и на вытянутой руке понёс к батюшке.
Голову Мокия бросило в жар. «Вот она, геенна огненная в наказание», — подумал он и перекрестился.
Священник кивнул служке. Тот раскрыл бумажник, но лишь мелочь со звоном ссыпалась в ящик для пожертвований.
Голову Мокия жгло всё сильнее.
— Прости Господи, прости Господи, — скороговоркой бормотал он и крестился как заведённый. Пока тот же служка не наклонился:
— Дяденька, вам воск со свечек на голову капает.
Мокий ещё постоял на коленях. Поднялся, тщательно вытер платком лысину, отряхнул брюки и, не перекрестившись, вышел из храма.
С этого дня девелопер ходить в церковь перестал. Переключился на экстрасенсов. Но икону в офисе оставил.
