…И погаси пламень страстей моих,
яко нищ есмь и окаянен…
Молитва десятая, ко Пресвятой Богородице
Я шел по извилистой дороге. Навстречу тысячи пластиковых окон, сотни каменных домов, десятки рекламных щитов, единицы горящих фосфорным неестественным светом фонарей.
Я шел медленно и никуда не торопился. Только вчера купил себе новое черное шерстяное пальто и широкополую темно-синюю шляпу, а с утра почистил свои новенькие кожаные туфли и побрил заросшее трехдневной щетиной лицо. В общем, я решил, что в первый день Великого Поста я должен выглядеть подобающе: я должен блистать своей чистотой, так как вступаю на новый путь.
Я шел вперед, надменно разглядывая каждого встречного человека. От ощущения своего превосходства и чистоты, от ощущения своего богатства и благовоспитанности я светился и улыбался каждому, отчего все прохожие ошалело и виновато кивали:
-Доброе утро, Михаил Евгеньевич, доброго…
Я все так же шел, а по левую руку от меня высился Вознесенский собор, купола которого переливались золотым блеском на скупом весеннем солнце и сверкали узкими лучами, слепили всякого, кто только поднимал свои «слепые» глаза вверх, чтобы полюбоваться их небесной красотой.
Я увидел нищих: они сидели около церковной ограды в разорванной и старой одежде, непотребного вида сапогах на два, а то и на три размера больше. Бороденка у мужчин была запутана и всклочена, лицо грязно, ужасно и страшно: все в струпьях и порезах, в синяках и темных разводах. Женщины устало кутались в свои длинные платки, пряча замерзшие ладони рук в бесконечные одежды.
Я нащупал в кармане монетку. Кажется, это были юбилейные десять рублей. Жадность на минуту сжала мое сердце, прихватила меня за глотку, отчего что-то внутри меня встрепенулось и заставило опустить монетку обратно в карман, однако, пройдя глазами по той бедноте, что была вокруг меня, я замер в предвкушении благодарственного взгляда и несознательно достал свое подаяние.
Я подошел к одному сгорбленному нищему, который ютился около церковной ограды. Со своей барской высоты я надменно, с видом собственного превосходства и бесконечного неоценимого милосердия бросил ему в эмалированную кружку монету и мгновенно отвернулся. Но, не услышав характерного железного стука, обернулся. Нищий замерзшими руками подбирал мою монету со снега. Его конечности настолько отмерзли, что не могли двигаться, и он, скорчив страшную рожу, пытался поднять монету.
— Простите меня, — пролепетал я растерянно и залился краской, и почему-то отвернувшись, убыстрил шаг. Казалось, что я сейчас провалюсь под землю.
Мне никогда не было так стыдно, как тогда.
