Человек шёл по берегу. Он был обвешан яркими игрушками. Под ними, на груди, скрывался фотоаппарат. Ещё был мегафон. Такой громкоговоритель, которым пользуются водные спасатели, чтоб поругивать заплывших за буйки. Мерзкая вещица и самонадеянная, но без неё, как оказалось, ничего не получается.
Идёшь себе и идёшь, когда-никогда подбежит какой-нибудь малыш, привлечённый надувной собачкой или заморенным осликом. Ах да, ещё был ослик. Он шёл рядом, то справа, то слева, ступая копытами по мокрому песку, не поднимая головы. Его глаз никогда не было видно из-под соломенной шляпы. Кстати, так даже лучше: а вдруг у него во взгляде всё то, что чувствовал бы на его месте любой из нас. А так идёт себе ослик и молчит, только два уха торчат из прорезанных в шляпе дырок.
Так вот, о пользе мегафона. Надо время от времени останавливаться и кричать: «Кто желает сфотографироваться у моря, на ослике, с игрушками, хорошая память об отдыхе». Конечно, это не верх рекламного искусства и человек мог бы придумать что-нибудь получше и кричать с большим энтузиазмом, зазывая народ как скоморохи на ярмарке. Но кричать он не любил. Поэтому, скороговоркой сказав своё "кто желает…", он ждал минуты две и, если никто не желал, шёл дальше.
А вот уж кто точно не желал, так это ослик. Однако его мнения никто не спрашивал. А что, собственно, спрашивать? И так всё понятно. Кому хочется сажать себе на спину тяжёлых, разомлевших от солнца и безделья тёть? Дети ещё ничего, как повезёт. Если не норовит дёрнуть за ухо или стукнуть пяткой по боку, то пусть сидит себе. Иногда ослика угощали. Он был не против, хотя от жары есть не хотелось. Но что-то жевать всегда приятно. Это занятие ослик любил. Под копыта иногда бежали суетливые язычки волн. Песок — волны — песок — бетон волнореза — опять песок. Под соломенной шляпой с двумя торчащими ушами журчали мысли о студёной воде, хрустели мысли о свежей травке. Жевать лучше всего не спеша, полуприкрыв глаза и обязательно в тени. Чтобы не вспоминать про палящий пляж. Вот этот ведь, весь в ярких игрушках, пляж тоже не любит. А идёт. И сам идёт, и ослика тащит. Ослик иногда пытался разгадать, что за тайна кроется в этих ежедневных вынужденных посещениях пляжа.
Конечно, ослик, это деньги. Деньги эти небольшие, но в городе они совсем вывелись и поймать их было практически невозможно. А здесь они попадались, приманенные ярким видом игрушек, да и твоим, пусть даже понурым видом, ослик. А ещё причина это маленькая девочка, там, в городе. И ещё одна — большая такая девочка, требовательная девочка. Тоже была маленькой, хрупкой, тихой и непритязательной. Время, ослик, время так всё меняет. Был, ослик, один поэт недавно. Написал он, ослик, много всего хорошего, да вот сейчас только две строчки из его Современной были о рыбаке и рыбке всё крутились в голове:
…не ведаю ныне, довольны ли душеньки ваши,
ах, царицы мои, ах, дворянки мои столбовые!
Да, надо же опять. «Кто желает сфотографироваться на ослике, у моря, с яркими игрушками, замечательная память о проведённом отпуске».
А стихи человек любил. Даже сам писал. И хорошие стихи, да только в этой глуши ты пиши-не пиши, только мыши в тиши гложут каран-даши, хоть пиши-не пиши, хоть дыши-не дыши — ни огня, ни души в этой шумной глуши.
Да, глушь. Я, ослик, правда, пляж не люблю. Я северный, ослик, человек, и чёрт его знает, каким ветром, каким сошедшим с ума ураганом занесло меня на этот белый пляж, под это белое солнце, к этому до самовлюбленности блестящему морю. Я закрываю глаза — и вижу влажный мох у корней, бесконечную зелень леса, рыжего мохнатого пса, бегущего впереди… Я оттуда, ослик, я вырван из мокрой, чёрной, веками накопленной почвы и посажен сюда, на выжженный пляж. Вырывали меня наспех — и часть моих корней осталась там, и я чувствую, как они болят.
Надо идти. «Кто желает сфотографироваться?» Надо идти, ослик, надо идти. В спину смотрит маленькая девочка. За спиной остаётся мой вековой лес. Впереди — выжженный песок, белое марево. Надо идти, ослик, надо идти.
(Цитата из Ю. Левитанского)
