Александра Вересена сообщила о себе только следующее: «Петрозаводск-Москва».
***
Жила она на окраине деревни. Дом в три окна, забор, покосившийся в несколько досок, и лес. Крайней изба была в большой некогда деревне. Отец, когда молодой был, говаривал, что простор за домом-то у них. А как помер он, так простор этот запустением и тоской обернулся. У хозяйки дома дети были. Третий, нежданный последыш, народился уже к её седине, казалось, что от немощи, а не от молодости и любви. Ох, и любила же она его! Три года минуло, а он все тянул вечерами её молоко. Она не жалела, не пугала. Высовывала пожухлую уже грудь и сидела смиренно, смотря, как подросший младенец, мальчуган почти, берёт последнее, что есть у неё — молоко, а через него и нежность её пополам с любовью.
Однажды поутру у дверей своего неухоженного дома нашла она кутенка. Крохотного, милого и истощенного. Жалко стало. Пока не видел никто, к груди своей прижала… Ожил он, зачемкутал своим беззубым ртом, тыкнулся в неё так, что молоко у неё из сосков закапало, наполнилась грудь. Она ему в пасть и вложила свою титьку. Позже только опомнилась, что не по-людски это как-то, нельзя вроде так. Теперь она каждое утро кормила своего найденыша, который креп с каждой минутой. Как бабы потом говорили, мамку пристрелили охотники, а отец, матерый вожак, проволок его к крыльцу дома, где однажды лечил огромными своими руками мужик с такими же голубыми глазами, как у него.
— Потерпи, потерпи. Вырастишь, еще возьмёшь своё…
Он и взял. Стал вожаком. А когда потерял свою любимую, детеныша приволок. Но мужика того уже не было. Да и не спас бы он своими ручищами кутенка. Баба нужна была, а эта еще и с молоком оказалась… Вечерами вожак прибегал к покосившемуся забору и вдыхал воздух — в нем пахло живым, пахло детьми и его волчонком, который спал в будке опустевшей, укутавшись в старое пальто и свежее сено.
Тем утром кутенок сидел на крыльце. Послушно ждал свою кормилицу с голубыми глазами. Привычно приник к груди и… Прижал сосок слишком сильно. Кровь и молоко смешались. Баба почувствовала нестерпимую боль, но сдержалась. Знала, что у всех ее детей было время таких прикусываний. Так что малыша только оттолкнула чуть и переменила титьку. Но и во второй раз не сумел он не кусить. Брызнула кровь, от которой малыш, обезумев, навалился на свою спасительницу лапами, начал разрывать ее шею и плечи в кровь.
Вожак в тот день не уходил далеко и запах человеческой плоти учуял вмиг. Завыл, а малыш, не слышавший такого истошного воя ни разу, неожиданно для себя откликнулся. Сначала — неуверенно, а потом все сильнее креп его голос…
В тот день вожак увел своего выкормыша из дома навсегда. Женщина намазала себя мазью, обвязала старой простыней и отправилась на покос. Лето пришло со своими заботами и радостями. Зажило все к осени. Только шрамы остались. В них — память о выкормыше. Теперь он берег ее дом каждую ночь.
Все рассказы здесь
