Он росли вместе. Всегда. Нет, 10 минут он был один. А потом родилась Адка – его сестренка-двойняшка. И с того самого времени они почти не разлучались.
Он родился синеньким, маленьким, и тогда мама решила: «Хорошо, что их двое. Кто-нибудь да выживет». Он выжил. Хлипким был, но не плакал, пыхтел, ежился, психовал – жил.
А как он требовал еду! Иногда дед его по забывчивости выпивал детское молоко, с трудом выбитое на молочной кухне. Матери тогда приходилось бежать к плите, беззвучно глотая слезы, кашу варить на воде, чтобы накормить его и Адку. Адка терпела и ела, а Ёжик недовольничал – ему хотелось знакомого молочного вкуса. Он даже носик свой как-то по-особому морщил – искал и не находил желанного…
Иногда их с Адкой отпускали ползать по длинному коридору. Родителям по какой-то случайности перед самым распадом предприятия дали четырехкомнатные типовые хоромы. Отец и мать, выросшие в нищете, радовались, сторожили своих двойничков и воспитывали их в самостоятельности, выпуская обследовать все углы и закутки новой квартиры, мебели в которой всегда было мало.
Они выросли. Что запомнилось? Как кидались помидорами и картошкой с балкона. Тогда еще дома была еда, а потом… не стало. Маму сократили со службы. С тех самых пор почти все для них она шила сама – белье, занавески, школьные рюкзаки. Отец по нормальным еще временам скопил денег на мотоцикл. Он-то и стал их кормильцем: ягоды, грибы, рыбу, травы – все это заготавливали впрок и всегда. Хлеб теперь покупали на два дня вперед. И вечером второго дня выпадало всем только по махонькому кусочку.
Однажды Адка чуть не упала от голода в школьной столовой. Ёжик сел тогда с ней рядом, склонился над ее ухом и шептал: «Адка, дождались, ешь, мое возьми». Но она не брала, видела, что Ежик тоже зеленый почти: два дня они сидели совсем без еды и эта бесплатка в школьной столовой, когда давали только теплый чай и несколько кусков хлеба, была единственной их едой.
Была не война. Было всего-ничего пять лет до нового века. А Ежик заболел. Начал мытариться по больницам. Потом вроде бы окреп, но потом снова… И снова. Адке тогда сказали: «Не выживет», но она спасла его. Голодать уже не голодали, но Ёжик сдался, решил себе что-то. Адка вынула его из петли. Для начала набила хорошенько, чтобы вразумить, потом вколола двойную дозу обезболивающего и снотворного. Он заболел настолько, что вся семья научилась делать уколы.
«Завтра ты у меня за тренажер сядешь, а послезавтра на стенке шведской висеть будешь!» – боромотала она, обхватив себя руками, раскачиваясь.
Родителям, пришедшим со смены, она ничего не сказала. Только спрятала в доме все веревки, ножи и вылила две бутылки вина, чтобы брат больше не напился от безысходности и не полез куда не надо. Но он потом ходил все меньше, а спустя год только ползал. Было еще четыре года его жизни, висевшей на волоске. Он отчаянно жил и хотел дышать.
Дыханием поделиться нельзя. Адка всю ту неделю, что Ежик пытался дышать, мысленно делилась с ним силами. Не получилось. Ёжик ушел, а ей еще жить и родить мальчоночку нужно, как он просил когда-то – к весне… Он даже имя ему придумал. Не свое.
