В ноябре в Петрозаводске прошёл Международный фестиваль «JAZZ-КАРАВАН», для участия в котором в Карелию снова приехал ВАЛЕРИЙ ГРОХОВСКИЙ, блестящий пианист, свободно владеющий и классической фортепианной техникой, и языком джазовой импровизации.
{hsimage|Валерий Гроховский||||}– И все-таки, к чему вы больше тяготеете: к классике или джазу?
— Не знаю… Джаз дает определенную свободу в самовыражении, раскрепощает, он подобен бегу по этажам. Но в какой-то момент наступает предел, и ты останавливаешься на одном уровне.
Классика – это само здание. В ней предела нет, это как здоровый образ жизни. Классика дисциплинирует, позволяет держать себя в форме. Это и необходимость, и любовь, и привычка, и то, что потом пригодится в джазе. Это два разных языка, на которых, по сути, говорится об одном и том же.
– Джордж Гершвин, русский по происхождению, стал известен как американский композитор. Вы тоже русский, но давно живете в Америке. На ваш взгляд, как вас больше знают, как американского или как русского пианиста?
— Я еще и в Париже живу (улыбается). Знают как русского пианиста. Если речь идет о джазе, то сейчас у русских джазменов настолько высок уровень, что никто не «слышит», что вы русский. Если вы играете джаз без акцента, то ваша национальность не имеет значения.
– Вы были профессором техасского университета Сан-Антонио по классу фортепиано. Преподаете ли вы там до сих пор?
— Нет, нигде сейчас не преподаю. В Сан-Антонио работал до 2002 года. Буквально перед тем, как решил уходить, я получил статус профессора, статус, который позволяет мне в любой момент вернуться к преподавательской деятельности в университете. И многие недоумевали, зачем я ушел. Не думаю, что вернусь, но… статус-то у меня остался.
– Не секрет, что у определенных жанров есть люди, ставшие «их лицами». Скажем, если сонаты – то Бетховен, если оперы – то Верди. Когда речь заходит о джазовом рояле, то имя, которое сразу возникает у вас в памяти – это…
— …Арт Тейтум, безусловно, Арт Тейтум. Он появился – и второго такого не будет. Он был как метеорит, прожил короткую жизнь. Был с детства почти слепым, правый глаз видел на 25 процентов, левый ничего.
У Тейтума было фантастическое чувство гармонии, формы – просто инстинкт какой-то, он мог играть в любой тональности любую музыку… И конечно, незабываемое феноменальное ощущение ритма в партии левой руки, когда оно заставляет тебя додумывать, «слышать» даже то, что в данный момент не звучит… Выше него назвать никого не могу. И все так говорят.
– Как появились ваши знаменитые программы «Бах в джазе» и «Моцарт в джазе»?
— Мне предложили записать несколько сочинений Баха. А немного позже последовало предложение записать их же, но в джазовой версии. Сначала мне это показалось несколько странным, а потом все «пошло». Аналогичная история была с Моцартом.
Бах – тема неисчерпаемая, можно делать и делать разные версии, но хотелось бы познакомить публику с тем, что уже у меня есть – в эту работу вложено много души.
– Есть ли еще подобные тематические джазовые программы или, может быть, будут в будущем?
— Многие предлагают взять музыку Бетховена, поскольку у него огромная роль отдана импровизационности, и в то же время это невозможно. Почему? Посмотрите на Моцарта: он сияющий, светлый, никогда не трагичный глубоко, как будто чуть легкомысленный… И это очень похоже на то, что происходит в джазе. В Бетховене этого нет.
– Что если Шопен?
— Шопен? Может быть, но его играет Анджей Ягоджинский, и делает это очень хорошо.
– Можете ли вы вспомнить ваш самый невероятный джазовый концерт?
— Был такой в Америке. Играли в воскресенье в три часа дня в огромном зале, где нет окон. Присутствовало много народу. Мы с трио играем фа-минорный концерт Баха, перед всеми музыкантами стоят ноты. Пока играем, в зале постепенно начинает гаснуть свет. Когда я дошел до каденции, свет погас и на сцене. И – никаких источников освещения. Стало темно, как в пещере в Техасе. Чудом ребята вступили – просто идеально. А на последнем аккорде свет дали. Получилось очень эффектно. Публика решила, что все это было срежиссировано, мы разубеждать не стали. В этот день, кстати, у нас была самая крупная продажа пластинок за все время.
– Вы играете с трио, с симфоническим оркестром, выступаете как аккомпаниатор. Какие еще проекты вам интересны?
— Недавно состоялся такой эксперимент: в проекте, посвященном столетию со дня рождения Бенни Гудмена, мы попробовали воссоздать знаменитый состав его ансамбля (в квартет Бенни Гудмена входили кларнет, вибрафон, барабаны, фортепиано). С московскими музыкантами дали концерты в Доме музыки, в Рахманиновском зале… Успех был для нас неожиданным и приятным. После концертов даже подходили и благодарили люди, которые были на московском концерте Бенни Гудмена в 1962 году, показывали программки, фотографии…
– Правда ли, что вы пишете песни?
— Да, я пишу песни – балладного плана, пожалуй, даже бюргерского. Тексты писала супруга. В общем, хотелось бы записать их. Надеюсь, из этого выйдет хороший проект – на будущее.
