{hsimage|Элеонора Бекова|||}Сезон 2010/2011 в Карельской филармонии открылся премьерой – в Петрозаводске был исполнен Концерт для фортепиано и оркестра «Silentium» московского композитора Сергея Жукова. Солистка – Элеонора Бекова, ей же посвящено сочинение.
Мировая премьера концерта состоялась в 2001 году в Москве. С музыкой Жукова Петрозаводск уже знаком. В 2004 году у нас прозвучал концерт для оркестра «10 взглядов на 10 заповедей». Одним из авторов был Сергей Жуков. И вот музыка этого композитора вновь звучит в Петрозаводске.
С Сергеем Жуковым и Элеонорой Бековой беседуют Татьяна Талицкая и Лариса Ваганова.
– Сергей, как бы вы представили себя тем, кто вас не знает? Без помощи музыки и, желательно, в двух словах. Конечно, это трудно, но если попробовать?
— Объем в два слова? Я есть. Я человек. Потом я композитор. Мои коллеги по цеху, конечно, говорят: «Прежде всего, я композитор…». Ничего подобного! Все мы пришли в этот мир как люди, а потом уже распределяемся, у кого какая задача: кто композитор, кто пекарь, кто милиционер. А изначально мы души Божьи.
Моя задача – работать со звуком. Наверно, не жизнь слышать, а давать жизнь тому, что я слышу. Работа настоящего композитора, настоящего художника, по большому счету, – это работа астрофизика, который смотрит на небо, на звезды, в то время, как все смотрят под ноги. Он стоит под несущимся потоком, слышит вибрации и переводит их в реальные звуки. Так и живу.
— В чем миссия исполнителя музыки? В чем ваша миссия, Элеонора?
— Странно сказать, но почти в том же, о чем говорил Сергей. Я тоже должна услышать, пропустить через себя и донести до слушателя некую гармонию, некие выстроенные и осмысленные звуки. И цель у меня та же: возвысить, поднять каждого человека над его обыденностью, сделать его счастливее. Конечно, принято думать, что исполнитель в меньшей мере творец, чем композитор. Но, во-первых, эти два призвания неразрывны: композитор не может не быть исполнителем, а в исполнителе, пусть в разной степени, всегда живет композитор. Во-вторых, любая интерпретация — тоже творчество, пусть втиснутое в партитуру, введенное в жесткие границы, но от этого не менее напряженное, — и она тоже немыслима без космического диктанта, пронизывающего нас не в меньшей мере, чем композиторов. Но я хочу вернуть вас к тому, что сказал Сергей. В его словах есть первостепенная правда: душевная работа всегда предшествует внешнему творческому акту, всегда сопутствует ему. Если эта душевная работа мелка, человек не станет ни композитором, ни исполнителем. Кажется, Николай Заболоцкий писал: «Поэт работает всем своим существом». То же и у нас, то же и во всех артистических профессиях, которые всегда не только профессии, а служение. Наша обычная, обыденная, повседневная жизнь непрерывно поставляет душевный материал, находящий себе выход в творчестве.
— Какова она, ваша обыденная жизнь?
Элеонора: — Думаю, она похожа на жизнь всех людей искусства. Важный элемент в ней труд. Говорят, лень — гигиена таланта. Может быть. Не отрицаю, что люблю светскую жизнь, рауты, балы, банкеты, нарядное аристократическое общество, в котором и мне случалось блистать нарядами, и не только нарядами… Я люблю жить. Но главного это не заслоняет. А главное, среди прочего, требует дисциплины. Я очень организованный человек. Люблю все держать под контролем, в первую очередь себя. При этом я люблю людей, я очень общительна и деятельна. Обожаю играть, танцевать, встречаться с друзьями и коллегами, организовывать концерты. Не умею жить вполсилы. В учеников всю душу вкладываю.
– Несколько ваших сочинений, Сергей, посвящены сестрам Бековым. Какова история вашей творческой дружбы?
Сергей: — Учились мы в Московской консерватории в одно время, в 1970-е годы, вместе с тремя сестрами. Потом пути разошлись, я никогда для них ничего не писал… Хотя был смешной случай: «чуть-чуть не написал» для виолончелистки, Альфии. Я учился на первом курсе консерватории, одними из первых сочинений были три пьесы для виолончели и фортепиано. Мой профессор Чулаки говорит: «Пьесы-то хорошие, пошли к Ростроповичу, у него студентов много, кого-нибудь даст». Мы входим в класс к Ростроповичу, у него как всегда полно народу. У меня тогда были длинные волосы, усы, я был сильно похож на Гоголя… «О, Гоголь к нам пожаловал!» – встретил меня Ростропович, «выдал» студентку… Альфии там не было, но могла там быть, она же тоже училась в его классе.
Прошло много лет. Трио сестер Бековых уехало в Лондон. Как-то они планировали играть с сэром Джорджем Шолти Тройной концерт Бетховена. Шолти говорит: «Хорошо бы добавить к программе еще какой-нибудь тройной концерт». А их и нет… Альфия приехала в Москву, стала интересоваться, кто из ныне живущих композиторов что пишет, и наш общий друг назвал меня. Она пришла ко мне, мы договорились, что я напишу для них тройной концерт. Три года я писал этот концерт, который назвал «Мистерия», использовал в нем главную тему бетховенского концерта – в блоке, как один организм, оба концерта очень хорошо слушаются. Шолти посмотрел: «Замечательно, будем играть!», но вскоре заболел и умер. В итоге концерт, посвященный сестрам Бековым, сыграл на «Московской осени» С. Скрипка со своим оркестром.
После этого мы должны были оба концерта записывать. Где-то за месяц до записи звонит Элеонора: «Два концерта на одном диске не помещаются, срочно напиши для нас что-нибудь еще!» И мне пришлось меньше чем за месяц написать для них «Concerto Sacra», тоже тройной концерт, но камерный – для трио и струнного оркестра. Причем в нем я использовал имена трех сестер – в концерте сплошные монограммы.
{hsimage|Сергей Жуков|||}– А потом вы написали для каждой сестры по концерту?
Сергей: — Пока я общался и работал с сестрами, все привело к тому, что я увидел их как три совершенно разных компонента одного единого целого. Я понял, что надо для них написать по концерту, замкнуть цикл. Таким образом, возник макроцикл из двух вечеров: это тройной концерт «Мистерия» и бетховенский концерт, которые идут в паре, и три концерта «Silentium» (фортепианный концерт), «Гефсиманская ночь» (для электровиолончели) и «День ангела» (скрипичный концерт). Последовательно начал писать, все заняло года четыре, максимум пять. Каждая из сестер приезжала в Москву и играла свой концерт на «Московской осени».
Три концерта – это три портрета сестер. «Silentium» – Элеонора, которая может сидеть в абсолютной медитации и может быть взрывной до максимума, на клочки все разорвать, поклониться и пойти домой. Это звук и тишина. «Гефсиманская ночь» – Альфия, она вся в мистике. «Гефсиманская ночь» полностью прослеживает 26-ю главу Евангелия от Матфея. В этом сочинении нет оркестра, оно написано для электровиолончели, трио ударников, шести валторн, препарированного рояля и смешанного хора, причем каждый инструмент – герой легенды. Получился очень тяжелый концерт, музыка страшная по воздействию. После премьеры я, наверное, недели две в себя приходил. После этого требовалась абсолютная перемена, и для Эльвиры я написал «День ангела» – четыре времени дня ангела, четыре бесконфликтные части. Так сложно было его писать! Негатив писать легко и просто, написать абсолютный позитив очень тяжело.
— Элеонора, помните ли вы, как появился «Silentium»?
— Помню, что идея была спонтанной. Я мало отдыхаю, но тогда как раз поехала отдыхать в Испанию. Еду на машине по городу и вдруг почему-то вспоминаю о Сереже, которого давно не видела. Звоню ему из автомата при бензоколонке, говорю, как если б мы вчера расстались: «Сережа, напиши для меня концерт». Сказала — и забыла! Через полгода звонок: «Все написал, скоро "Московская осень", будем играть». Я ответила: «Хорошо» — и снова забыла. Через какое-то время снова звонок: «Через месяц играем, дирижер такой-то…» — «Как через месяц? А где ноты?» Кинулась искать, учила каждое утро — за две недели выучила и поехала в Москву.
— Каковы были первые впечатления от концерта?
Элеонора: — Я этот концерт осознала не сразу. Поначалу было только желание технически собрать все воедино. Сейчас я его заново учу, он звучит во мне. Спать ложусь — Жуков, встаю — Жуков! (смеется) Для меня он очень органичен, это мой концерт.
– Сергей, на ваш взгляд, дирижер Мариус Стравинский верно ли интерпретирует концерт?
— Да, и я очень доволен. С Мариусом я работаю не впервые. Мы с ним записывали в Вильнюсе с оркестром Сондецкиса «Concerto Sacra», и, когда мне нужно кому-нибудь продемонстрировать это сочинение, я беру концертную запись – Мариус ее абсолютно идеально сделал. Когда здесь, у вас, мы записывали I часть концерта «Silentium», я вдруг почувствовал, что для целого в кульминации требуется повторить два такта. Только что все было сыграно вдохновенно! Спрашиваю: «Мариус, можно еще раз?» «Конечно. Нет проблем!" Не дай Бог попросить такое у дирижеров в Москве… Сразу скажут: «Уже идет запись, свободен!»
– Что об оркестре скажете?
Сергей: — Интересно различие русских и западных оркестров. В русских оркестрах все учат композитора, как надо писать: «Это неправильно», «Это вообще нельзя сыграть», «Нас учили играть по барабанам палочками, а не смычками». Все в минус, все в отказ: «Можно?» «Нельзя!» Приезжаешь на Запад, там все по-другому: «Маэстро, вас это устраивает? Если не те смычки, мы другие возьмем!» А у нас… «Мы это не можем, это вы неправильно написали, это звучать не будет».
Знаете, что интересно здесь, у вас? Петрозаводский оркестр, наверное, один из первых российских оркестров на моей памяти, который не учит. У него очень деликатное отношение к музыке, к дирижеру. Прослеживается аналогия с западными оркестрами! Возможно, это «прививка» Мариуса, возможно, это до него было. Очень корректный оркестр! У Мариуса присутствуют, с одной стороны, дистанция, с другой стороны, доброжелательность, и эта мера одного и другого определяет отношения оркестра и дирижера.
– Элеонора, вы упоминали учеников. Много их у вас?
Элеонора: — Учеников много. Преподаю в Итоне, в самой престижной аристократической школе Англии, которую, между прочим, и Мариус Стравинский окончил. Преподаю и дома. Планирую открыть частную музыкальную школу.
Сергей: — А я непродолжительное время работал в консерватории и понял, что мне жаль своего времени. Я не могу выйти из консерватории, закрыть дверь и забыть обо всем. Ко мне ученики приходили домой, моя семья знала все их проблемы, мы слушали музыку. Потом есть еще педсоветы, журналы… Я год не сочинял! Такая обуза! И, когда летом, в каникулы, я упал и сломал руку, то решил, что это знак. 1 сентября пришел в консерваторию в гипсе и отказался продлевать контракт. Освободилось время, пространство – я счастлив. Время от времени мне звонят разные люди, просят проконсультировать. Консультирую с большим удовольствием, мне это интересно, когда я имею возможность не думать о результате.
Элеонора: — Между прочим, я раньше не хотела преподавать, не любила этого занятия, не понимала сестер, которые преподавали. Но как-то после концерта в Лондоне ко мне подошла русская мама с мальчиком лет шести и попросила его послушать. Я отказалась. Через месяц она позвонила опять. Мне понравилась ее настойчивость, я согласилась, они приехали из другого города, я послушала мальчика, но похвалить не смогла. Через полгода опять звонок… Тут я задумалась и — прямо как Сергей со своим переломом — почувствовала, что это знак свыше: нужно мальчика брать. Сейчас ему 14 лет, до сих пор у меня занимается: сдал все 8 грейдов (ступени музыкального образования в Англии — ред.), выиграл стипендию в Итоне… Тогда-то меня и позвали преподавать в Итон. Пришлось пойти (смеется). Сейчас преподаю в Итоне с удовольствием. Детей надо уметь чувствовать, и я их чувствую. Почти каждый ребенок талантлив. Важно направить его, вдохновить. Сейчас я вошла во вкус, собираюсь свою школу открыть — а раз собираюсь, значит, и открою; у меня слово не расходится с делом.
Полная версия интервью на сайте http://philharmonia.onego.ru/section.php?id=150
