Чем дольше живешь — тем больше понимаешь, что если чем по-настоящему и ценна жизнь — так это встречами. Вот только представьте — идёте вы где-нибудь по проселочной дороге, допустим, вблизи Михайловского, а навстречу вам … Пушкин! Сам — Александр Сергеевич! Да вот — не состоялась встреча, разминулись в веках. Но зато с кем-то не разминулись! Много лет моя судьба была связана с Михайловским. Здесь после окончания Ленинградской лесотехнической академии работала «ученым-лесоводом». Эту должность придумал Семён Степанович Гейченко, легендарный директор Пушкинского музея-заповедника.
Пушкинские горы… Там — все то же. Родные лица, близкие, не за одно десятилетие,— глаза. И милый, вечный запах дома…
— Ты что, не останешься на Гейченковские чтения?
«Гейченковские чтения» следуют сразу за Пушкинским театральным фестивалем. Ведь фестиваль потому и проводится в феврале, что «пристроен» к дате Пушкинской гибели. Раненый Пушкин умирал, а Семен Гейченко рождался. Потому и праздновать не хотел день в день, чтобы не слишком близко к Пушкинской дате,— все отодвигал подальше. И вот теперь, в 2003-м, старому директору было бы 100 лет!
Для кого-то — Семен Степанович Гейченко — директор Пушкинского государственногго заповедника, почти с полувековым стажем работы, из руин послевоенного времени поднявший Михайловское. Музейщик, писатель, одним словом — творец. А для нас так и остался — «Семен». Большой, шумный, неугомонный. Разный. Наш Семён.
И снова — назло теперешнему новоделу — поплыло навстречу Семеновское Михайловское: печным дымком из труб, топаньем валенок по заснеженной цветочной аллее, скрежетом лопаты дяди Васи Свинуховского. Водное, дымное, хрустящее как леденец на морозе Михайловское. С новогодней елкой посреди усадьбы, с баранками и конфетами («конфектами» — как любил повторять старый директор, поддразнивая молодых сотрудниц), подвешенными директорской рукой. Гейченко подглядывал из-за угла: позарится или нет кто-нибудь на его угощения. А вслед за ним из-за всех углов выглядывает, кажется, и сам Пушкин, как бы говоря: — Ох, и побалагурили мы с тобой, Семен, ох и пошутили! Уж какой я шутник был, а ты и меня перешутить сумел!»
Молодые сотрудницы умели вовремя сориентироваться, завидев из окна экскурсионного отдела (бывшего дома приказчика Калашникова) идущего по цветочной аллее директора и по размаху пустого рукава вмиг определив его настроение:
Он идет — дрожат снежинки
У него под каблуком.
И с дубленки — все пылинки
За снежинками — бегом!
Мы-то тоже — не просты —
Быстро прячемся в кусты!
Хоть ты молод да умен —
Не достанешь нас, Семён!
А директор уже топал сердито ногами в «Калашникове», приоткрывая коридорную дверь, и оглядывался недоумённо:
— Где все?
— На экскурсии, Семен Степанович, в музее … — разводил кто-нибудь руками, как бы объясняя, что время на работе проводим с толком, согласно должностным инструкциям. А он, шевеля нетерпеливо здоровой рукой в кармане дубленки, следовал в музей, чтобы там уж, застав всех, устроить шутовской дележ конфет, со своими «Семеновскими» считалочками, иногда крепко снабженными вгоняющими девиц в краску словами.
Из-за здорового юношеского максимализма (нам, «пришельцам» 80-х, тогда было немногим более 20-ти) мы едва ли могли во всей объективности оценить нашего директора. Только с возрастом происходит осознание Личности. Но с уходом директора, с переменамив духе времени все больше оценивается талант Создателя. Когда «нечто» создаётся по ощущению высшей интуиции художника, базирующейся в свою очередь на мощной школе музейщика, грамотного, знающего до тонкостей свое дело. Его интуитивный расчет в томи состоял, чтобы создать гениальные пропорции, соблюсти ту высшую меру гармонии, баланс сил, при котором и воплощается реальное присутствие Поэта. Именно за это так и любили паломники Михайловское, за это «ощущение Поэта» во всем:в музее,в яблоневом саду, в Михайловских садах и парках.
Нам редко приходило в голову, с человеком какой величины мы находимся рядом. Был он для нас, конечно, директор, но больше не начальник, а просто Семён, наш Семён. Изобрели это обращение мы, конечно, не сами, имя передавалось по преемственной линии от старших поколений. Шепот «Семен идет!» вмиг разносился по всей усадьбе, едва фигура директора появлялась возле крыльца его дома. Он еще кормил любимого петуха: «Петя, Петя, Петя!» — раздавалось над усадьбой, а уже во всех точках знали: Семен вышел на послеобеденный обход.
У каждого из нас был свой Семен, но он и по жизни был таким — разным для каждого.
Мы смотрели, как он сердито, одной рукой перетаскивает на усадьбе скамейку, считая, что именно здесь она должна стоять; и, войдя в Пушкинский дом, уже командует, требуя перевесить картину или переставить сундук. Иногда казалось, сам Пушкин хуже знал, «где что у него стояло». Экскурсовод-поэтесса И. Вандрусова описала в стихотворении свой сон, в котором Пушкин и Семен спорят, где должен в доме стоять сундук. И Пушкина оттирают местные бабульки-смотрительницы, убеждая: «Семен Степанович лучше знает, где нужно ставить сундуки!». Пушкин в этом споре проиграл. А народ, развивая ту же мысль, говорил точно и просто: «Не столько Пушкин был умен, сколько Гейченко Семен».
Подойдя к крыльцу музея, где чаще всего собирались сотрудники, Гейченко любил поразвлечься, порой затыкая за пояс нас, молодых. То устраивал сражения на метлах, как на шпагах, то здесь же вытанцовывал канкан. А сколько удивительных людей собирал возле себя! Наверное, легче сказать, кто не бывал на его веранде с самоварами, не пивал там с баранками «Чай, чаек и чаище». Ираклий Андроников, Андрей Миронов (который, кстати, любил именно здесь отмечать свой день рождения, а с М. Мироновой Семен Степанович переписывался до последних дней жизни), Михаил Дудин, Василий Звонцов.
Но и среди своих, местных, умел отобрать таких, с которыми прежде всего было бы не скучно, чтобы поговорить «за жизнь»,и которые работать умели. И собирались вокруг Семена особенные местные кадры: Ваня Свинуховский, Нюша Дедовская, Леонид Косохновский, Толя Лопатинский… Фамилий никто не знал, фамилиями были названия деревень, из которых они были родом.
Особая статья — Володя Самородский. Оправдывая свою фамилию, все мог делать своими руками. Прекрасный художник, мастер по дереву, он был вдобавок большим шутником, балагуром и мастером крепкого солёного слова. Однажды ему вздумалось спрятаться в большой мусорный ящик, куда сбрасывали осеннюю листву и куда к автобусу подходили все отъезжающие в конце рабочего дня сотрудники, а директор по-отечески шел их провожать. Самородский хотел выскочить, когда все соберутся, и пошутить по-пушкински, по-гейченковски. А на ящик возьми и водрузись уважаемый бухгалтер Анастасия Алексеевна, обладавшая немалым пудовым весом. Триумф Самородского был немного подмазан этаким непредусмотренным обстоятельством, и его «кукареку» прозвучало несколько придушенно, что немало повеселило директора.
Это именно Самородский с благословения директора наделал и расставил по всей усадьбе огромное количество самых разных птичьих домиков. Были ли они при Пушкине? Так ведь при Пушкине ни Самородского, ни Гейченко тоже не было — зато птицы были! И теперь, при Семене, пели они, горланили по всей усадьбе, раздавая с ранней весны до осени жизнеутверждающие трели. Самородский, обладая пушкинской фигурой, сумел при жизни побыть Пушкиным — это именно с него писал свою картину художник Попков, где поэт стоит на террасе своего дома и глядит вдаль, за Сороть, а идиллическую картину дополняют «по влажным берегам бегущие стада»…
Последователь по «Самородному ремеслу художника» Петр Быстров пошел шутковать дальше, создав «куклу» любимого директора во весь его немалый рост. «Подобие» готовилось втайне, сделано было с любовью и искусно; голова из папье-маше имела конкретное портретное сходство. Одет был двойник в Семеновскую жилетку, рубаху, брюки — знакомую, характерную одежду, предусмотрительно выпрошенную Быстровым у Любови Джелаловны — жены С. Гейченко. Когда это воплощенное чудо было водружено на лавочку против дома, где любил отдыхать директор, а скромный автор уселся рядом, небрежно положив руку на плечо, местная экскурсионная публика была насмерть шокирована этим фактом. Появившийся после обеденного борща со смородиновым листом благодушный директор просто потерял дар речи, увидев перед собой собственного двойника.
Таких историй — россыпи на каждом шагу. И, каждый, кого спросят, кто хоть ненадолго столкнулся с уважаемым директором, обязательно отыщет в памяти свою. Может быть, наступит момент, когда и мне захочется поделиться своими историями, своими «штрихами к портрету». Но пока, видимо, еще не наступил момент, пока Семен, директор, еще не отделился от меня настолько, чтобы зажить отдельной жизнью.
… Вижу 80-летнего Семена, который ругается по производственным вопросам с 70-летним бухгалтером Тимофеем Степановичем.
— Мальчишка! — кричит Гейченко бухгалтеру, — как смеешь ты повышать на меня голос! Да я в твои годы…
— Сам мальчишка! — не сдается тот. — Не понимаешь простых вещей! Бухгалтерия тебе — это не Пушкин!
А те сотрудники, которым немного за 20, ходят на цыпочках, ощущая себя неудержимо взрослыми, старыми рядом с этими разругавшимися «мальчишками».
Теперешние представители местной Пушкиноведческой гильдии (еще старой, Семеновской, школы): В. Елисеева, В. Бутрина, А. Буковский, Козьмины, — делятся впечатлениями о сегодняшнем дне Михайловского:
— Нам сейчас тоже скучать некогда. В НКЦ (Научно-культурном центре.— Н. Л.) конференция за конференцией. Была конференция по «Русским усадьбам», перед этим приезжала редакция «Философского журнала», только что закончилась конференция «Пушкинский язык». И на каждую приезжает много интересных людей, пушкиноведов, специалистов. И снова радость за Семена. Хотел ведь, мечтал дожить, чтобы своими глазами увидеть выношенную в сердце воплощенную идею — Научно-культурный центр. И вот он: с большими залами, хранилищами, фондами и даже с летним садом… Вспомнилось, как вместе с директором закладывали, веселясь, самый первый камень. «Здесь будет город заложен».
В Пушкинских горах 10 февраля ровно в 14.45 ударит колокол на колокольне Успенского собора. Высокий звон поплывет в чистое Псковское небо. Как раз в ту минуту, когда остановилось сердце поэта…
Театральный фестиваль 2003 года во Пскове будет посвящен 100-летнему юбилею С. С. Гейченко. Того самого неугомонного Семена, навсегда связавшего свою жизнь с бессмертным Пушкиногорьем. Жизнь, превратившуюся во Служение…
А того, кто ворчит и дразнится,
Мы храним у себя портрет,
Забываем порой, что разница
Чуть ли не в шесть десятков лет.
Пусть, шутя, несет околесицу —
Кто умней — тот пропустит вскользь…
Оттого он дурит да бесится,
Чтоб другим веселей жилось!
А порой — замолчит, нахмурится,
Где сказать бы так крепко мог!
И поймешь — что такого умницу
Создает очень редко Бог.
А в глазах, про всех понимающих
Много больше, чем скажет вслух, —
В них — и Блоковский, и Ахматовский,
И Есенинский Петербург…
Забываем порой про отчество,
Он для нас — всегда вне времен!
И живет — в лесном одиночестве
Нестареющий наш Семён!
Газета «Лицей» № 2 2003
