{hsimage|Симфоническая поэма «Айно», одно из лучших сочинений Пергамента ||||} Испытать на себе издержки времени пришлось первому профессиональному композитору республики Рувиму Пергаменту. 30 августа исполняется 105 лет со дня его рождения.
В наши дни его музыка звучит несправедливо редко, его оперы «Кумоха» нет в репертуаре Музыкального театра Карелии…
Художник и время – эта формула в разных вариантах («творец и власть», «поэт и царь») актуальна для любой эпохи. ХХ век не только не стал исключением, но в советской России превратил взаимоотношения между художником и властью в некое извращенное тоталитаризмом «содружество».
Карелия как часть огромного государства переживала вместе со страной все сложнейшие перипетии. В какой-то мере можно предположить, что дамоклов меч идеологического давления в республике был не столь разящим, как в столицах, но периодически он напоминал о себе неоправданно жестко и без видимых причин. Испытать на себе издержки времени пришлось и первому профессиональному композитору республики заслуженному деятелю искусств и народному артисту КАССР Рувиму Пергаменту (1906 – 1965).
{hsimage|Рувим Пергамент ||||} Звание заслуженного он получил первым среди коллег в 1939 году. Получил по праву ведущего композитора, создавшего первое значительное вокально-симфоническое полотно по мотивам национального эпоса – поэму «Айно», одного из основоположников и первого председателя карельской композиторской организации.
Поначалу его творческая судьба складывалась довольно благополучно. Родившись в семье театрального парикмахера, уже в детстве он проявил себя как вундеркинд, успешно овладевший игрой на скрипке и в восьмилетнем возрасте поступивший в Петербургскую консерваторию. Обучаясь там, он почувствовал острое желание сочинять музыку, стал брать консультации по композиции у профессора Р.И. Мервольфа, одобрившего его начинания и подтвердившего незаурядное дарование. Не доучившись в классе скрипки один год, юноша прервал занятия с твердым намерением осенью поступить на композиторское отделение. Достоверно неизвестно, почему этого не случилось, но тесная связь с Мервольфом продолжалась более трех десятилетий.
Вернувшись в родной город, молодой музыкант с жадностью включился в созидательную музыкальную жизнь, играя на скрипке в различных исполнительских коллективах, сочиняя музыку для многочисленных театральных постановок и своеобразного агитационного жанра 20–30-х годов «Живой газеты».
В 30-е годы в Петрозаводске cложилась довольно крепкая группа музыкантов, в которую кроме Пергамента входили дирижер Леопольд Теплицкий, талантливый организатор и педагог Карл Раутио, альтист Лаури Йоусинен, пианист-концертмейстер, приехавший из Ленинграда для работы в филармонии Леонид Вишкарев, композитор Борис Ефимов, молодые выпускники Ленинградской консерватории хормейстер Цецилия Кофьян и пианист Леонид Гликман, дирижер и музыковед Яков Геншафт. Рядом с ними был и разносторонне одаренный (поэт, фольклорист и музыкант) Виктор Гудков, с именем которого связано рождение в 1936 году ансамбля «Кантеле».
Почти все они писали музыку. Плоды их творческой деятельности были продемонстрированы в концертах Декады карельского искусства в 1937 году в Ленинграде. Взыскательным ленинградским музыкантам прозвучавшие произведения карельских авторов понравились настолько, что они посчитали правомерным создание в Петрозаводске филиала своей композиторской организации, что и было сделано. Так в республике появился профессиональный композиторский союз – один из первых в автономных республиках страны.
В северной столице наибольший успех выпал на долю «Айно» Пергамента, а сам автор был признан творческим главой композиторов Карелии и в итоге стал председателем композиторской организации. Вслед за этим в 1938 году ему предложили пост художественного руководителя Карело-Финской филармонии, в 1940 году он был избран депутатом Верховного Совета республики первого созыва.
Активная общественная деятельность не мешала Пергаменту создавать музыку. В те годы жизнь творческих организаций носила открытый характер, пресса систематически информировала читателей о композиторских буднях: рождении новых произведений, которые, как правило, почти сразу озвучивались, о победителях в организуемых конкурсах на лучшее произведение. В этих сообщениях часто называлось имя Пергамента. О нем знали современники, его музыка звучала по карельскому радио.
Творческий процесс не остановило и начало Великой Отечественной войны. Как говорилось в одной из газетных заметок, в эти грозные дни всенародной беды композиторы не только создавали новые сочинения, призывавшие к борьбе с врагом, но перекладывали для более мобильных исполнительских составов актуальные для военного времени известные патриотические произведения советских композиторов. Артисты Республиканского театра музыкальной комедии и симфонического оркестра объединялись в концертные бригады для обслуживания фронта и тыла.
Перед оккупацией Петрозаводска фашистами правительство республики перебазировалось в Беломорск, ставший временной столицей. Там же оказалась и часть композиторской организации, но Пергамента с ними не было. Произошло неожиданное: без видимых поводов он был освобожден от должности художественного руководителя филармонии и главы композиторской организации, а потому не смог уехать в Беломорск. Все попытки выяснить причины столь непонятной опалы в вышестоящих инстанциях ни к чему не привели. Оставшись без работы и денег, ничего не выяснив, композитор уехал в столицу Киргизии Фрунзе, где в это время с ансамблем «Кантеле» находился его брат Яков Cамуилович.
Пергамент надеялся приоткрыть тайну, как можно предположить, через Станислава Витальевича Колосенка. В семейном архиве композитора хранится письмо без адресата с обращением «Стася». Известно, что именно так он звал Колосенка. С ним Рувим Самуилович был в очень хороших отношениях, которые можно назвать дружескими. В момент отъезда Пергамента Колосенок, возглавлявший республиканский Радиокомитет, в городе отсутствовал, видимо, он оставался последней надеждой композитора в желании разобраться в произошедшем. Но надежда не оправдалась. Письма Колосенка в архиве нет, видимо, автор говорит в нем о своем неведении, поскольку Пергамент излагает ему причины своего исчезновения:
…“Причины, решившие мой отъезд, таковы: получив в Филармонии и в Союзе композиторов полный расчет, т.е. будучи, выражаясь точно, выкинутым из той сферы, которая составляла основу моей жизни, я подождал пару дней, надеясь, что такое механическое ко мне отношение вызовет в ком-нибудь серьезное возражение и найдется способ сохранить меня, Гудкова и некоторых других подобных работников. Затем, ничего не дождавшись и подумав, что время настолько сложное, что не приходится обижаться, если совсем забыли обо мне, решил сам о себе напомнить, хотя такое занятие вовсе не в моих привычках. Короче говоря, я побывал у Максимовой, Тайми и Сюкияйнена, но, к сожалению, никто из них мне ничего не смог предложить кроме пожеланий счастливого пути. В Красную армию я ни по состоянию здоровья, ни по профессии не был нужен. Тебя я конечно мог бы дождаться <…>, но ты легко поймешь мое моральное состояние после всех «расчетов» служебных и разговоров с указанными товарищами и без труда оправдаешь мое нежелание ходить по городу без работы и перспектив в чине «обиженного гения в отставке».<…> Оставил же в Петрозаводске я все моральное и материальное, что приобрел, уехав оттуда более налегке, чем приехал в 1926 году после консерватории… В общем, я за всю работу получил сполна и хотя такая благодарность мало радует, зато много волнует и уж во всяком случае обогащает жизненный опыт, а это для меня, начинающего все сначала, очень важно.”
Письмо датировано 4 апреля 1942 года. Итак, даже Колосенок оказался нем, хотя вряд ли ничего не знал. Тогда молчание было нормой: в атмосфере репрессий 30–х годов страх парализовал всех. Конечно, открытым текстом ни один партийный функционер не мог раскрыть «провинившемуся» глаза на происходящее в стране даже в приватных встречах. Непонимание причин случившегося самим композитором еще раз подтверждает, сколь наивны были многие представители советской интеллигенции, верящие в непогрешимость действий партии и правительства. Абсурдным было бы предположение о том, что Пергамент совсем ничего не знал о страшных репрессиях десятилетия тридцатых. Да, многое скрывалось, но что-то появлялось и открытым текстом в центральной печати в виде постановлений ЦК партии. В процедуру клеймения вовлекались народные массы, которые с истовым возмущением требовали расправы с «виноватыми», не ведая, что творят. Это напрямую коснулось и представителей искусства, богатую дань молоху репрессий принесла советская художественная интеллигенция.
Возможно, республиканское начальство имело какие-то претензии к Рувиму Самуиловичу и на всякий случай решило изолировать его. В архиве КГБ по сей день хранится под грифом «совершенно секретно» его досье. О его содержании остается только гадать.
Все, что связано с музыкально-общественной деятельностью Пергамента на постах художественного руководителя филармонии и председателя Союза композиторов вряд ли могло вызвать неудовольствие республиканских властей, ибо носило открытый созидательный характер на благо приумножения достижений музыкальной культуры. В создаваемой им музыке преобладало светлое позитивное начало, ибо он был человеком, любящим жизнь прежде всего в ее радостных проявлениях. О том, что никакой серьезной вины за Пергаментом не было, свидетельствует его беспрепятственное возвращение спустя время в Карелию к делам в Союзе композиторов
Во Фрунзе композитор не сидел сложа руки. Познакомившись с новым для себя музыкальным фольклором азиатской республики, он начал создавать произведения на его основе. Они высоко оценивались киргизской общественностью, а написанная «Киргизская рапсодия» для симфонического оркестра была с успехом исполнена оркестром Союза ССР под управлением одного из ведущих советских дирижеров Натана Рахлина (в годы войны оркестр также находился во Фрунзе).
С освобождением Петрозаводска композитор вернулся в родной город, был восстановлен на посту главы Союза, продолжил привычную работу. В 1945 году правительство Карелии выносит решение о передаче композиторам заброшенной усадьбы на берегу Ладожского озера близ Сортавалы для обустройства Дома творчества. Вся огромная работа практически легла на плечи Пергамента. Он блестяще справился с ней. И в мае 1946 года Дом творчества был торжественно принят в присутствии представителей республиканского правительства и посланцев Ленинградской и Московской организаций во главе с Т. Хренниковым. Сортавальский Дом творчества стал любимым местом работы и отдыха не только для композиторов Карелии, но и для музыкантов всей страны.
{hsimage|Слева направо: Лаури Йоусинен, Леонид Вишкарев, в центре Станислав Колосенок, Рувим Пергамент, Гельмер Синисало. Фото с сайта http://history.kantele.ru ||||} Так сложилось, что занятый строительством Пергамент ослабил работу внутри Союза композиторов. С этого момента начал меняться тот дружеский настрой, который отличал отношения между членами организации в довоенные годы. Опять же неожиданно для себя по сигналу из Москвы Пергамент узнает о том, что группа товарищей (Л. Вишкарев, К. Раутио, Л. Йоусинен и Г. Синисало) в обход главы организации отправила в оргкомитет Союза композиторов РСФСР коллективное заявление с жалобой на состояние дел у композиторов Карелии: ослабление должного внимания со стороны председателя к делам коллектива, прежде всего к творческой работе. Принимая упреки коллег, соглашаясь с ними, Пергамент не мог понять одного: почему никто не делал такие заявления непосредственно ему?
Этой ситуации было посвящено расширенное собрание с участием творческой общественности города под председательством заведующей отделом культуры ЦККП(б) Максимовой. Ее устами совершенно в духе времени собрание подвело итог: «… в нашей советской действительности не практикуется фракционность. Этот метод порочен».
Лично Пергамент из этой кляузной истории вышел вроде бы невредимым, во всяком случае никаких подтверждений обратного пока не обнаружено. Но композитор не мог не задуматься над этим вторым «звоночком» в свой адрес, тем более что через месяц состоялось отчетно-выборное собрание, на котором должны были произойти перевыборы председателя. При голосовании оказалось, что из пяти членов организации четверо подали голоса за Пергамента и лишь один против.
Партия тем временем продолжала «закручивать гайки» в отношениях с деятелями искусства. Аресты многих писателей и поэтов, разгромные редакционные статьи в прессе на постановки театральных произведений Д. Шостаковича в 1936 году (опера «Катерина Измайлова» и балет «Светлый ручей») были продолжены в августе 1946 года постановлением ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград», главными фигурантами которого стали А. Ахматова и М. Зощенко. Кульминационным для советской музыки стало вышедшее в феврале 1948 года мощнейшее по силе удара по музыкальному искусству постановление ЦК «Об опере В. Мурадели «Великая дружба». Пострадал в результате не столько Мурадели, сколько все советское искусство. Уже давно партия сформулировала единственно приемлемую с идеологических позиций доктрину социалистического реализма – национальное по форме, социалистическое по содержанию. Все, что не отвечало ей, определялось как формализм и тут же клеймилось.
Развернувшаяся кампания по поискам примет формализма вовлекла в свою орбиту все творческие союзы. Не стал исключением и Союз композиторов нашей республики. В ходе обсуждения постановления и принятия оргвыводов все поголовно должны были каяться в своих формалистических грехах. При этом никого не интересовало, были ли они на самом деле. Такова была установка сверху. Акт покаяния открыл Пергамент, выступив с большим докладом и отметив недостатки как собственного творчества, так и своих коллег. Говорил о сложностях творческого процесса, вызванных и субъективными причинами, и той разрухой, в которой оказалась республика после войны. Спустя полгода на состоявшемся в августе 1948 года пленуме композиторской организации Пергамент был переизбран, новым главой был избран (или назначен?) Карл Раутио.
Освободившись от председательства, композитор обрел свободу, которая для творчества несомненно стала благом. Но отголоски произошедшего периодически давали о себе знать.
В творческом плане конец 40-х годов Пергамент отметил несомненными достижениями. Он показал в концертном исполнении две оперы – «Кумоха» и «Илмаринен (в окончательном варианте – «Три брата»), Вариации на финскую народную песню «Летний вечер» для скрипки с оркестром, Скрипичный концерт, ряд камерно-инструментальных произведений, в том числе Фантазию для струнного квартета и фортепиано «Песни Заонежья», вокальный цикл на стихи М. Сысойкова «Любовь». В 1951 году столичное музыкальное издательство предложило карельской организации прислать избранные произведения для издания в качестве предварительно намечавшейся на октябрь Недели карельской музыки и танца. Из произведений Пергамента было послано несколько песен и обработок, а также фортепианный квинтет «Песни Заонежья». Большая часть отправленного была отвергнута. В рецензии без подписи композитор получил такую отповедь на свою музыку: «Обработки несовершенны в техническом отношении – гармонизация неестественна, художественная ценность народных песен в обработках снижена». О квинтете: «Гармонический язык ординарен, тональный план однообразен, фактура примитивна. Форма… неубедительна, ансамблевые приемы примитивны». Не отмечено ни одно достоинство, сплошная хула. Это при положительных оценках в карельской организации и выдвижении в декабре 1950 года Квинтета, песни «Лесная наша сторона» на стихи А. Титова и Сюиты для скрипки и фортепиано на Сталинскую премию. О премии в такой ситуации следовало забыть.
Помимо борьбы с формализмом рубеж 40–50-х годов ознаменовался в стране еще одной страшной кампанией – фабрикацией очередных «еврейских» дел, кульминацией которых стало «дело врачей». Это не было совсем новым явлением. Еще в августе 1942 года в разгар трагических военных событий в Управлении пропаганды и агитации при ЦК ВКП(б) появился документ под заголовком «О подборе и выдвижении кадров в искусстве». В нем говорилось о том, что на руководящих постах многих учреждений культуры и искусства «оказались нерусские люди (преимущественно евреи)». И предлагалось «провести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусства». Тут же начались чистки, которые то затухая, то вспыхивая с новой силой продолжались до самой смерти Сталина.
Невольно приходит мысль о том, что отстранение от дел в 1941 году и многие последующие неприятности Пергамента были связаны именно с национальным вопросом. Приведу лишь один, но весьма красноречивый пример. 25 марта 1949 года газета «Ленинское знамя» поместила статью под характерным названием: «Оградить патриотическое произведение искусства от нападок эстетствующих клеветников!». В ней давалась информация о заседании Художественного совета при республиканском Управлении по делам искусства, посвященном обсуждению премьеры пьесы Николая Вирты «Заговор обреченных» в Русской драме. Пьеса была очень популярна и ставилась многими театрами страны. Авторства статья не имеет, стало быть, она носит редакционный характер. Текст очень показателен и заслуживает того, чтобы его процитировать в отдельных фрагментах. «Художественный совет отметил большое политическое значение и высокие идейно-художественные качества пьесы Вирты, посвященной борьбе сил реакции и демократии на международной арене. Совет горячо одобрил инициативу театра, избравшего для своей новой работы это боевое партийное, истинно патриотическое и новаторское произведение советской драматургии». Присутствующие в целом одобрили проделанную работу, «высказав ряд замечаний по поводу режиссерской и актерской трактовки образа лидера социал-демократов…». Резкое несогласие выразил лишь один человек, выступление которого характеризуется таким «пассажем»: «Глубокое возмущение собравшихся вызвало выступление члена Художественного совета Р.С. Пергамента, пытавшегося неприкрыто отрицать высокие идейно-художественные качества пьесы и спектакля. Перепевая излюбленную погудку безродных космополитов из разоблаченной ныне антипатриотической группы театральных критиков, он заявил, что пьеса и спектакль представляют “умело скроенную, но шитую белыми нитками агитку-однодневку”. Пергамент всячески третировал благородный образ вожака народа Ганны Лихта, обвиняя ее в отсутствии “каких-либо человеческих черт”, а страстные большевистские речи Лихта нагло называл “лозунгами” и “афоризмами”. С эстетских низкопоклоннических позиций он нападал и на образ другого коммуниста – редактора Вепта, усмотрев в нем “нежизненность” и “неправдивость”, якобы заключающиеся в отсутствии у него… “элементарной культуры и джентльменской (!?) вежливости». Как видим, цитирует автор лишь несколько слов Пергамента, остальное представляет собой типичный набор штампов лексики партийных документов подобного характера. Столь откровенную фабрикацию клеветы композитор принять не мог, он привык защищать свою честь. Но это была борьба с ветряными мельницами, идеологический прессинг преодолеть было невозможно. Так ведущий композитор республики был зачислен в стан «безродных космополитов». С этим клеймом в 1965 году он ушел из жизни.
Названными отрицательными событиями издержки жизненного и творческого пути Пергамента не исчерпываются. Но, к счастью, были и радостные моменты. Один из них, возможно главный, связан с созданием в 1959 году второй редакции оперы «Кумоха», которая принесла композитору настоящий успех не только в республике, но и в дни Декады искусства Карелии в том же году в Москве.
Рувим Пергамент опекал молодых талантливых композиторов. Эдуард Патлаенко приехал в Петрозаводск после окончания Ленинградской консерватории в начале 60-х годов. Он с благодарностью вспоминает о приглашении маститого композитора пользоваться его богатейшей библиотекой. В начале 1964 года Пергамент поддержал симфонию-кантату «Кантелетар» Патлаенко на обсуждении в Союзе композиторов Карелии. Эдуарду Николаевичу рассказали о таком эпизоде. Уже после обсуждения кто-то из мэтров изрек, что, мол, надо Патлаенко перестраиваться. Пергамент ответил: «А, может, это нам надо перестраиваться?»
Музыка Пергамента не утратила своей привлекательности и в наше время. К сожалению, звучат его произведения чрезвычайно редко. А опера, как и балет Г. Синисало «Сампо», должны жить в репертуаре Музыкального театра Петрозаводска постоянно, ведь ими по праву может гордиться искусство Карелии.
