Размышления о новой драме – английской и российской, которая пошла своим путем.
«Жила была девушка Саша. Она родилась в
семидесятых годах двадцатого века в большом городе.
Училась в школе, потом в институте,
потом вышла замуж за любимого человека.
И наступил двадцать первый век.
Жил был молодой человек Александр. Он родился в
семидесятых годах двадцатого века в большом городе.
Учился в школе, потом в институте, семью не завел.
И вот наступил двадцать первый век.
Это Саша и Саша, люди третьего тысячелетия.
Запомните их такими, какие они есть. Это целое поколение.
Запомните их, как старую фотографию.
Это поколение, на головы которого
где-то в холодном космосе со стремительной скоростью
летит огромный метеорит…»
(Иван Вырыпаев. «Кислород. Новая российская драма)
Жила была девушка… Сара Кейн ее звали. Она родилась в семидесятых годах двадцатого века в старинном графстве Эссекс, что на юго-востоке Англии. Училась в школе, потом в университете, потом стала драматургом. Ее первую пьесу Blasted (Взорванные), отнесли к движению new writing (новая английская драма), к жанру «прямо-в-лицо» (in-yer-face-theater) и поставили в лондонском театре «Ройял корт».
Свою последнюю пьесу «4.48 Психоз» Сара закончила в конце девяностых, зафиксировав время – 4.48 утра – своего ухода из жизни.
Сара и такие, как она, не-полюбленные, не стали людьми третьего тысячелетия. И потому запомните их такими, какие они остались в девяностые – не-полюбленными. Это целое поколение. Запомните их как старую фотографию. Это поколение, которому перекрыли кислород… (по следам «Кислорода»)
Говорят, что новая российская драма началась с Сары Кейн, когда спектакль «4.48 Психоз» увидели известные московские театральные деятели. После чего была постановка этой пьесы в России, публикация в «Современной драматургии». Потом англичане, представители театра новой английской драмы «Роял Корт», «известного своей миссионерской деятельностью по поддержке новой драмы во всем мире», приехали в Москву и провели несколько семинаров, на которых рассказали о работе «Роял Корт» и о таком суперсовременном жанре, как дословное (verbatim) или «прямо-в-лицо» («in-yer-face-theater»).
Дословное, говорили англичане, пишется собственным телом и собственной душой, как у Сары Кейн. Но россияне решили пойти своим путем и перевели стрелку вербатима с себя на другого, по поводу чего высказался один из лидеров новой российской драмы Михаил Угаров: …я как художник не выпендриваюсь, не открываю свой внутренний мир: кому он на фиг нужен. Внешний мир гораздо интереснее, чем мой…» Его понимание вербатима свелось к технологии: «В технике verbatim нет понятия «писать» – там пьесы «делают» (http://binokl-vyatka.narod.ru/B20/ugarof.htm).
Новая российская драма началась на британские деньги и поддерживалась фондом Сороса и Европейской комиссией как проект развития (Владимир Забалуев). И постепенно этот проект стал движением, его даже назвали «театральной оппозицией». В разных уголках страны, но почему-то больше в промышленных районах Урала и Сибири, драматурги, вооруженные диктофонами, шли в «народ» – в тюрьмы, психбольницы, дома престарелых, на окраины провинциальных городов… – собирать материал, как это встарь делали советские журналисты на заводах, фабриках и в колхозах. Расшифровывая записи, совжурналисты убирали мычание, молчание, запинания, скороговорку, обмолвки и само собою мат… А из оставшегося конструировали фасад хорошего человека. Новодрамовцы же, напротив, оставляли именно мычание, молчание, запинания, скороговорку, обмолвки и обязательно мат – как современный язык русского человека… И из всего этого монтировали изнанку, которая чаще всего говорила, что человек не просто плох, а отвратителен:
«Ну, че, Дюха, как тебе мой кроко? Замазка, блин, оконная. Кукарача, я вся смеюсь и плачу. Прорабом еще как-то работает. Трусы по две недели не меняет. Я его щас, слава богу, на раскладушке ложу. А сама с Ленькой сплю. А то вонина несусветная. Ты Леньку не видел еще, да? Завтра увидишь. Мы его к бабке отвели. К свекрухе. А то ж пьянка будет. Не фиг мешаться…» (Василий Сигарев. «Агасфер»)
Это направление в показе человеческой изнанки подкреплено и позицией идеолога движения новой отечественной драматургии Михаилом Угаровым:
«Никогда в жизни не буду ставить Чехова. Ставлю… «Войну молдаван из-за картонной коробки» Александра Родионова – это либретто про то, как одна группа молдаван на московском рынке убила другую, они жили в скверике в коробках из-под телевизора и холодильника…» (http://binokl-vyatka.narod.ru/B20/ugarof.htm).
Англичане, начитавшись и насмотревшись подобной драмы, еще больше укреплялись в уверенности, что Россия по-прежнему представляет собой один большой ГУЛАГ. Ну а большинство россиян не признавало диктофонные откровения новым театральным приемом, посчитав, что они все-таки ближе к скандальному ток-шоу «Окна», разработчиком которого был все тот же Михаил Угаров (по материалам http://binokl-vyatka.narod.ru/B20/ugarof.htm).
Ближе всех к Саре Кейн из российских новодрамовцев оказался Иван Вырыпаев из Иркутска (ныне художественный руководитель московского театра новой драмы «Практика»). Когда он пишет о другом («Он»), он пишет о себе, как в пьесе «Кислород»:
«Настоящая, твоя проблема в том, что ты не можешь любить людей… Ложь в том, что ты в жизни не общался с Саньками из Серпухова, и наплевать тебе, как они там живут, и кого они там убивают, но ты будешь со слезами на глазах, рассказывать историю чужой для тебя жизни. Будешь страдать над проблемой, которой, для тебя просто нет. Потому что после таких выступлений ты идешь в «Пропаганду», а Санек, о котором ты рассказывал, наверное, идет в жопу, или куда подальше. В этом проблема. И это проблема по-настоящему твоя. А только о своей проблеме и может говорить творческий человек, и я вряд ли тебе поверю, что ты ночи не спишь оттого, что каким-то там московским бомжам негде ночевать. Ложь! И про то, что ты, нанюхавшись героина, бродил по рынку в Арабских Эмиратах, ложь. Ты никогда не был в этой стране, и нюхать героин ты в жизни не станешь, потому что все твои друзья и знакомые знают, какой ты рациональный человек…»
Пьеса-притча «Кислород» – продвух танцоров. Они танцевали и танцевали, а потом одному из них стало не хватать кислорода, что на языке символов и метафор означает любовь. А это самое главное, из-за чего стоит жить:
«…все на свете происходит от двух вещей: от безумной любви, то есть от любви такой силы, что она делает человека безумным; и от жажды воздуха, ибо, если окажется человек на стометровой глубине Баренцова, и скажут ему, что для того, чтобы дышать и выжить надо разрубить лопатой свою жену в огороде, то так он и сделает, а кто осудит его за этот поступок, тот либо никогда не любил, либо никогда не задыхался, впрочем, любовь и удушье суть одно и тоже…»
Вырыпаевский персонаж Саша убил жену, с которой прежде танцевал. Потому что был уверен: в недостатке кислорода виновата именно она, женщина с черными волосами и толстыми пальцами:
«Он… зарубил лопатой свою жену в огороде, потому что полюбил другую женщину. Потому что у жены его волосы были черного цвета, а у той, которую, он полюбил — рыжего. Потому что в девушке с черными волосами и короткими полными пальцами на руках нет и не может быть кислорода, а в девушке с рыжими волосами, с тонкими пальцами, и с мужским именем Саша, кислород есть. И когда, он понял, что его жена не кислород, а Саша кислород, и когда он понял, что без кислорода нельзя жить, тогда, он взял лопату, и отрубил ноги танцорам, танцующим в груди его жены…»
Иван Вырыпаев не пишет, что почувствовалаженщина с черными волосами и толстыми пальцами, когда поняла, что нелюбима. За нее сказала Сара Кейн:
«Я потеряла интерес к людям
Я не могу принимать решения
Я не могу есть
Я не могу спать
Я не могу думать
Я не могу преодолеть одиночество, страх, отвращение
Я толстая
Я не могу писать
Я не могу любить…»
Толстая женщина с черными волосами была в отчаянии от отсутствия кислорода, ей нечем стало дышать, хотя она и не была астматиком, для которых самое главное в жизни – дышать полными легкими:
«Любовь моя, любовь моя, любовь моя, почему ты покинула меня?
Она – это ложе, на котором мне никогда не лежать,
потеряв ее, жизнь моя утратила смысл…»
Женщина плачет, женщина ищет:
«…И в 6 часов утра я выхожу и начинаю тебя искать. Если я увидела во сне улицу или паб или станцию я иду туда. И жду тебя…»
Женщина говорит сама с собой, но в надежде, что любимый ее услышит:
«…Дать другому то, что он хочет, никогда не было для меня проблемой. А для меня никогда и никто не мог этого сделать. Ничьи руки не трогают меня, никто не подходит ко мне…»
«Подтверди меня
Подкрепи меня
Увидь меня
Люби меня…»
Но нет ответа. И тогда она так же, как и Саша из «Кислорода», обвиняет другого:
«…меня охватывает отчаянное желание докричаться до тебя, единственного доктора,
который по собственному желанию касался меня, смотрел в глаза, смеялся над моим шутками висельника, стоящего на краю могилы, который мило шутил, когда я побрила голову,
который врал и говорил, что рад меня видеть. Врал. И говорил, что рад видеть.
Я верила тебе, я любила тебя и мне больно не потому, что я тебя потеряла, а потому что… ты… бессовестно врал.
Твоя правда, твоя ложь, не моя.
Я верила, что ты не такой, как они и что иногда тебе, может быть, даже бывало больно, и страдание, грозя выплеснуться наружу, пробегало по твоему лицу, а ты, оказывается
тоже спасал свою жопу. Как любой другой жалкий ничтожный мудак.
По моему разумению это предательство…
Ничто не погасит мой гнев. Ничто не вернет мне веры.
Это не тот мир, в котором я хочу жить…»
Женщина просит Бога:
«Вырежи мне язык
Вырви мне волосы
Отруби мне руки и ноги
но оставь мне мою любовь
лучше я лишусь обеих ног
вырву зубы
выколю глаза
чем потеряю любовь…»
Бог не отвечает женщине, и она сходит с ума. И об этом Иван Вырыпаев:
«…таблетка была с большим содержанием психотропных веществ, и так как моей знакомой категорически были запрещены эти вещества, то она упала на землю, танцоры в ее груди остановились, и она уснула вечным психотропным сном, словно разбившись вдребезги, при падении с самого маленького «Чертова колеса»».
Толстая женщина с черными волосами не хотела умирать, о чем написала Сара Кейн в своей завещательной пьесе:
У меня нет желания умирать
Я никогда еще не убивала себя
Следи как я исчезаю
Следи за мной
Исчезаю
Следи за мной
Следи за мной
Следи…»
Это случилось 20 февраля 1999 года. Саре Кейн было 28 лет.
ххх
Я читала эти две пьесы поздно вечером и долго не могла заснуть, все думала над вопросом: почему Иван в своей пьесе из-за недостатка кислорода убивает другого, а Сара – себя?
Утром я вышла на балкон, чтобы расправить легкие после душного сна и вдруг вспомнила, как один успешный русскоязычный художник, живущий теперь на Западе и случайно оказавшийся в моей квартире, сказал, глядя с балкона на серую дорогу и серые стандартные дома напротив: «Если бы я жил здесь, я бы удавился на девятый день…»
Я не удавилась, хотя живу в этом доме последние двадцать лет. Хотя за это время закрылся для меня единственный приют для глаз – краешек озера между домами. Наверное, потому, что еще не иссяк кислород. Не тот, что вовне, а тот, что внутри, который есть даже у тех, кто по болезни не может дышать в полные легкие.
