«После восстания декабристов меня уже не было, а до этого я жила…»
Художница, чьи работы еще полвека назад покорили профессионалов, любителей живописи и графики, в последние годы живет уединенно. Тем не менее мне удалось встретиться и побеседовать с Тамарой Григорьевной о жизни и ее творчестве.
О семье, войне и детстве в Ельце
Мое детство прошло в деревне Волчье, утопавшей в зелени и садах, неподалеку от старинного русского города Елец. Помню наш уютный красивый дом из настоящего кирпича. Лесов и водоемов рядом было немного, ходили на колодец, брали дождевую воду. Малая родина запомнилась мне золотыми полями пшеницы, живописными холмами, зелеными просторами. Девчонками все лето бегали босиком по округе, гуляли, стерегли гусей. Как принято в деревне, у каждой было свое задание, к труду нас приучали с раннего возраста. Однажды, гуляя по территории московского Кремля, я подняла обломок кирпича и привезла на память – так он мне напомнил о счастливом детстве и милой сердцу деревне. Как раз из такого старого кирпича был построен наш дом, теперь таких не делают.
Моя мама Тоня была настоящей красавицей, с зелеными глазами и густыми темными волосами. Она всю жизнь много и напряженно работала. Мама окончила школу кружевниц в Ельце, знаменитом мировом центре кружевоплетения. Все, и молодые, и пожилые, в наших краях целыми деревнями издавна плели и продавали кружево, которое пользовалось большой популярностью даже во Франции. Елецкое кружево отличалось от вологодского тем, что мастерицы плели узоры из тончайших нитей, получались невесомые снежинки.
Потом, когда работы по кружевоплетению стало меньше, мама трудилась в столовой в летной части. Часто вспоминала историю, как однажды перед полетом не налила молоденькому летчику сто граммов – начальство не разрешало, она очень боялась, что ее уволят, а у нее я на руках. Парень ее очень просил, уговаривал, но она стояла на своем. Из того полета офицер не вернулся… Мама всю жизнь горько сожалела об этом эпизоде и о неисполненной последней просьбе.
Мы не были богаты, но двери нашего дома всегда были открыты для странников. Если кто-то просился переночевать, мы всегда впускали, давали место на лавке, кормили чем могли, а люди рассказывали нам интересные истории. Такая была традиция во всей деревне.
Отец ушел на фронт и воевал всю войну. В деревне мы порой слышали странный гул, как будто где-то грохотала дальняя гроза. Мы знали, что в окрестностях идут бои. Про немцев часто говорили, что если они придут в деревню, могут вырезать, убить всех… Я, пятилетняя, наслушавшись таких разговоров, однажды смело сказала родным: «Вы только не бойтесь! Я выйду, положу голову на крыльцо, пусть немцы мне ее отрубят первой!». Видно, в жизни каждого человека изначально заложено стремление к жертве.
И вот однажды в деревню пришли немцы. Я жила там с родными, а мама работала в Ельце, в двадцати километрах, и иногда приходила пешком меня навестить. Это было рано утром, все еще спали, а мама как раз ночевала дома. В Волчьем мужчин не было, только старики, женщины, дети. Немцы разошлись по домам, сразу стали требовать готовить им еду, резать живность, у кого она еще оставалась. Семья моей тети Марии считалась очень зажиточной – они единственные в деревне жили на взгорке в просторном деревянном доме, который выглядел как настоящее дворянское гнездо. Часть немцев остановились у них.
Помню, как я вслед за остальными членами семьи выбежала в холод на крыльцо, едва накинув что-то на плечи. Перед нами стоял молодой красивый немецкий офицер, блондин, и с ним еще четверо солдат. А напротив них я, кудрявая, светловолосая девчонка. Военный подошел, погладил меня по голове, вынул портмоне, показал взрослым свою семью, жену и двух белокурых дочек. Солдаты спросили, есть ли яйца, бабушка объяснила, что нет, и они ушли, ничего не тронув. А я побежала к тете Марии. У нее дома сидело много немцев. Я постояла, посмотрела на них, и тихо вернулась домой. В сумерках немцы, а, судя по всему, это был целый полк, покинули Волчье, никого не убили. Наутро в деревню вошли советские солдаты. У нас был настоящий праздник, все вокруг кричали «Наши пришли!» и очень радовались. Солдат и офицеров расквартировали по домам, они стояли у нас недели две-три.
Потом мама перевезла меня в Задонск. Это прекрасный старинный город, в котором сохранился удивительной красоты монастырь. Моя девичья фамилия по отцу – Чванова. Бабушка всегда говорила, что мы из хорошего рода, но глубоко историю семьи я не знала, даже хотела изменить фамилию и стать Черных – по маме. Уже в зрелом возрасте, читая по-старославянски, я открыла, что слово «чван» означает «чаша», «сосуд». В древности бояре высокого рода имели особую привилегию первыми подносить чашу царю, отсюда и пошло слово «чваниться»… Мой друг, историк искусства, публицист Савелий Ямщиков никогда не обращался ко мне по фамилии «Юфа», всегда надписывал конверты только «Тамаре Чвановой».
Мой дедушка после революции отступал с белогвардейцами, оказался в Германии, откуда однажды прислал послание, что женился за границей и не вернется, давая тем самым полную свободу бабушке, которая осталась молодая, с двумя сыновьями, Григорием и Андреем, на руках. Такая семейная история.
Одной маме справляться и в Задонске было очень трудно. Я подросла, пошла в школу в 1944 году. Уже тогда много читала, записалась в городскую библиотеку. Меня никто не заставлял это делать. Мы – дети войны, нас тогда никто не воспитывал особенно, мы больше развивались сами по себе. Поскольку я читала быстро, то иногда приходила за новой книгой на следующий день. Библиотекарь меня ругала, говорила, что срок выдачи — десять дней. Книг было так мало, что свободных изданий на полках просто не было. Иногда мне везло, и следующую книгу я получала на пятый или шестой день.
Маме снова пришлось трудиться в разных местах: в столовой, в ларьке, в магазине… После войны, в 1946 году, отец вернулся из Германии, он был награжден орденом Красной Звезды, также у него было много медалей. Маме он запретил работать, поскольку ему казалось, что на красавицу-жену все заглядываются. В ларьке торговали водкой-сырцом, основными покупателями были бывшие военные, эвакуированные, возвращающиеся… Кстати, кроме этой торговой точки открыт был только книжный магазин. Работы для отца в Задонске не было, он вскоре уехал попытать счастья в другие места.
О творчестве, учебе и преподавании в Ладве
Я про себя говорю, что я родом из XIX века, после восстания декабристов меня уже не было, а до этого я жила. Из того времени, в отличие от дня сегодняшнего, мне все нравится. С детства у меня было остро выражено эстетическое чувство и восприятие прекрасного. Я всегда замечала, какая женщина красивая, какая нет. Любовь – это самое главное чувство в моей жизни. Сколько я себя помню, с раннего детства, все время была в кого-то влюблена.
Как рисую – даже не знаю. Порой картина очень далеко уходит от первоначального замысла, как будто рука сама ведет. Для меня рисовать так же естественно, как видеть, говорить – объяснить это трудно. Иногда посмотришь на готовую работу и удивишься вдруг: откуда все это?
Отчетливо помню свой первый рисунок. Я ходила в деревне в детский садик, где воспитателями работали эвакуированные педагоги. Распорядок дня был весьма вольный: взрослые нам что-то читали, рассказывали, мы им помогали чем могли, например, подметали пол. Однажды нам дали бумагу, и мы стали рисовать. Я изобразила девочку: кружочек и сразу платье. Дочь или родственница воспитательницы сделала мне замечание, что я неправильно рисую, надо было не забывать про шею, плечики.
С самого начала я хотела стать художницей, рисовала прилежно, старалась, чтобы цветы и пейзажи на бумаге походили на настоящие. Профессиональное образование я начала получать в Елецком художественном училище. Это было очень сильное учебное заведение, поступила туда я только со второго раза – такой большой был конкурс. Учились в основном мальчики, поскольку считалось, что художник – мужская профессия.
В Ельце мы прикоснулись к высокой технике работы, подлинному мастерству. Тогда я поняла, как долго идти от замысла к совершенному воплощению. Как говорил в XIX веке педагог академистов Павел Петрович Чистяков, научить рисовать можно каждого. Но для того, чтобы состоялся настоящий художник, нужно что-то еще…
Преподавали в Ельце блестящие педагоги, в том числе выпускники Ленинградской академии художеств, мы получали прекрасные навыки классического рисунка. До сих пор именно Елецкое училище я считаю главным учебным заведением в моей жизни, оно снится мне в самых лучших снах. Из педагогов запомнился замечательный старый художник Виктор Иванович Сорокин, который преподавал композицию. Кстати, в Ельце именно эту сферу считали моей сильной стороной, называли меня «композитором». Также мы очень уважали Берту Арнольдовну Геллерову, которая казалась похожей на даму со старинной грузинской картины – строгая, тонкая, с удивительной внутренней силой. Она могла взять в руки и усмирить любую аудиторию. Ее побаивались все студенты и даже преподаватели-мужчины, за ней всегда было последнее слово при оценке работ. При том, что Берта Арнольдовна не очень тепло относилась к девушкам, у нас с ней сложились замечательные отношения, ей нравилось, как я рисую.
Атмосфера в учебном заведении была уникальная, очень творческая, свободная, педагоги могли открыто и доверительно общаться со студентами. Что мне нравилось еще, это большой выбор дополнительной активности: при училище работало несколько кружков, включая драматический, парашютный, действовали два хора – мужской и сводный. За время учебы я по-настоящему научилась петь, несмотря на то, что всегда считала, что у меня абсолютно нет данных для этого. Я не хотела идти в хор, объясняла, что у меня нет голоса. Тем не менее меня убедили попробовать свои силы. На прослушивании пианистка сказала мне, что голоса нет только у тех, кто говорит шепотом, но даже они не безнадежны. Музыкальное преподавание у нас было таким сильным, что двое выпускников поступили после этого в музыкальное училище имени Гнесиных в Москве. Древнерусское искусство, включая иконопись, изучалось тоже в кружке. В принципе, это было запрещено, но наши педагоги умудрялись давать нам и такие знания.
Однажды, когда я училась на втором курсе, в Елец приехала выставка работ студентов Ленинградского художественного училища. Мы были очень изумлены увиденным, нам казалось, что наши работы гораздо сильнее. Педагог Берта Арнольдовна поддержала нас, обратила внимание, что из всех картин выделяется только акварель художника Черных, она действительно оригинальна. Поразительно, что через несколько лет во время продолжения учебы в художественном училище в Ленинграде, я встретила Ирочку Черных, удивительной красоты девушку, бывший муж которой Юрий Черных и был автором той понравившейся всем работы. По иронии судьбы, этот талантливый парень бросил училище и уехал в Карелию. От Ирины Черных я впервые услышала о том, какая красота в этих северных краях.
Когда Елецкое училище расформировывали, я как лучшая ученица могла выбрать для продолжения занятий любое художественное учебное заведение в России. Четверо наших пятикурсников успешно сдали экзамены и были зачислены в Ленинградскую академию художеств, причем один из них за композицию получил сразу две «пятерки» – небывалый случай!
Мне вся стать была переводиться в Москву, столица мне сразу очень понравилась. Когда я вышла на Красную площадь, у меня слезы из глаз брызнули – оказалось, на картинках Кремль совсем другого цвета, только своими глазами я увидела и оценила его подлинную красоту. Передать этот цвет через фотографии невозможно! С тех пор всякий раз, когда приезжаю в Москву, бываю на Красной площади. К тому же в столице были родственники. Но как раз в то время я переживала состояние первой любви – безрассудной и безнадежной, поэтому приняла странное решение и поехала за любимым в Ленинград.
Уже на подъезде к городу я ощутила, что эти места и пейзажи не близки мне, но делать нечего. Когда я впервые вышла на Невский проспект, он меня совсем не впечатлил. Красоты питерских дворов-колодцев я тоже не понимала. За все время я не сделала ни одного наброска ленинградских домов или камней. Спасало то, что ходила в Эрмитаж, в другие музеи.
Выживала в северной столице не очень легко, но концы с концами сводила, даже платья иногда умудрялась покупать. Стипендия была маленькая, сначала половина зарплаты мамы, которая мне помогала, уходила на съем жилья, потом я переехала к сокурснице, которая осталась сиротой. С переездом в Ленинград у меня началась другая взрослая жизнь, с печалями и депрессиями. Перемена ощущалась во всем, я перестала спать ночами, учеба больше не доставляла мне радости. Я полюбила дождь, ходила по городу гулять без зонта в любую погоду.
В Ленинградском училище у меня признали талант живописца, посмотреть на мои работы приходили даже студенты-старшекурсники. Но по-настоящему я рисовала не в училище, а для себя, это началось на четвертом курсе. Постепенно я открыла и прочувствовала красоту Ленинграда, но все равно не прижилась в этом городе. Оставаться там учиться дальше в Академии художеств или идти на свободные хлеба я не захотела.
Когда я оканчивала училище, вышла замуж за Михаила Юфу. Сначала он хотел быть поэтом, но потом, увидев мои работы, тоже стал учиться рисовать. Я старалась вложить в него лучшие постулаты живописи, которые мне преподавали в Елецком училище. Впоследствии Михаил стал известным художником.
В Карелию я приехала по собственному желанию: мне предложили выбор между поселком Ладва и городом Беломорском. Я определилась по принципу близости к Ленинграду, чтобы ездить не очень далеко. В Ладве тогда требовался учитель рисования в школу. Условия были такие: оплачиваемая квартира с электричеством, бесплатные дрова… Меня это очень привлекло, а по рассказам я знала, что в Карелии очень красиво. К этому моменту я была уже беременна. Отправились мы с мужем на новое место в июне, несмотря на то что занятия в школе начинались только в сентябре. Задерживаться в Ленинграде никакой возможности не было.
Когда приехали в Ладву, оказалось, что школа и другие учреждения закрыты. Ночевать негде, поскольку в доме колхозника остановились петрозаводские футболисты, которые приехали на матч. Мы долго ходили по деревне, а потом устроились в стогу сена неподалеку от леса – просидели там до рассвета. Я все время боялась – вдруг волки.
От школы мы получили две прекрасных комнаты с печкой и старинным зеркалом в двухэтажном деревянном доме, мне там сразу понравилось. До сентября, чтобы обеспечить существование, работали в новом пионерском лагере в Деревянном. Там для детей были созданы замечательные условия: хорошие постройки, отличная еда. С воспитанниками проводились интересные занятия, работали разные кружки, в том числе – рисования.
Очень волнительно начинались занятия в школе. Я же никогда не собиралась становиться учительницей! У нас педагогику-то в училище читали всего полгода на пятом курсе. Зарплату мне назначили сорок рублей. Я проводила всего десять уроков в неделю, вела рисование и черчение у учеников старших классов. Муж Михаил поступил в Ленинградский педагогический институт им. А.И. Герцена, на художественно-графическое отделение. Когда ко мне переехала моя мама и посмотрела на обстановку, ее удивлению не было предела. Я столько лет училась, преподаю, рисую – и такая низкая оценка труда. А она, окончившая двухлетние курсы кружевниц, быстро устроилась на окраине Ладвы торговать в ларьке, – и сразу зарплата 70 рублей.
На первых порах выживали с трудом. Потом в местном Доме пионеров мне предложили открыть кружок рисования, прибавилось еще тридцать рублей, стало чуть полегче. Родилась дочка Маргарита, мама ушла с работы и стала заниматься внучкой.
О пути к успеху, вкусе славы и дне сегодняшнем
Понемногу я рисовала для себя, ни с кем из художественного мира почти не общалась. По радио услышала, что в 1960 году в Петрозаводске открылся Музей изобразительных искусств, но даже предположить не могла, что там когда-то окажутся мои картины. У меня всегда была мечта – заняться книжными иллюстрациями. Однажды я собрала свои работы, созданные в Ладве, графику ленинградского периода и поехала в столицу Карелии попытать счастья в издательстве. В принципе, была готова к тому, что мне откажут.
Художественный редактор Римма Серафимовна Киселева, которая меня встретила, ахнула, увидев мои рисунки. Предложить сразу, однако, мне ничего не могли, шла речь о том, что со следующего года должны начаться новые проекты по иллюстрации детских книг… И тут, как голос Бога, прозвучал вопрос одного из сотрудников: «А как же сказки Пентти Лахти?» Оказывается, за них никто не брался, поскольку они казались неинтересными. А меня, наоборот, они увлекли, я выразила готовность проиллюстрировать книгу.
Я вынуждена была приехать еще раз – познакомиться и поговорить с главным художником издательства. Дорога неблизкая, но что делать – пришлось вновь отправиться в путь через неделю. Мы договорились, что я попробую нарисовать картинки к сказкам Лахти. Это было совсем небольшое издание, маленькая книжечка, даже не цветная, иллюстрации я делала пером. За неделю подготовила рисунки и обложку, вновь прибыла в Петрозаводск. Главный художник сразу раскритиковал обложку, но ему очень понравились остальные мои работы. Я действительно со времен училища не любила выводить шрифты, у меня это получалось неважно. Пришлось еще потрудиться, переделать обложку, и книжка пошла в печать. Потом она продавалась повсюду, мои сокурсники по училищу купили ее в Ленинграде, им она пришлась по душе.
А через несколько месяцев меня вызвали в издательство и сообщили неожиданную новость: проиллюстрированная мною книга завоевала диплом первой степени на конкурсе двадцати пяти лучших книг РСФСР! Сам директор издательства пожал мне руку и предложил дальнейшее сотрудничество. Кстати, сделанной работой в области иллюстрирования в итоге я редко бываю довольна: часто при печати краски передаются неправильно, грубо, выбирается некачественная бумага, от этого страдает восприятие иллюстраций.
Хочу еще сказать доброе слово о Римме Серафимовне Киселевой. Она позвонила тогдашнему руководителю Союза художников Карелии Суло Юнтунену. Этот замечательный мастер, который ежедневно по многу часов трудился над картинами и страстно любил рисовать, с готовностью отозвался и поддержал меня. Я восхищаюсь Юнтуненом, он настоящий гений. У меня другой склад характера, мое основное предназначение – любить, в этом состоянии для меня самое главное быть с близким человеком, а все прочее просто перестает существовать. Я не могу рисовать каждый день, делаю это, когда все другие дела улажены и дом в порядке.
Следующей важной вехой стало участие в выставке внеклассного творчества учителей, на которую я передала несколько рисунков. На мои работы обратили внимание, и от профсоюзной организации представили в Москве. Однажды открываю журнал «Культура и жизнь», который выписывала и регулярно читала, и вижу статью на два разворота известного художника-иллюстратора Кравченко, в которой он написал, что на выставке его очень удивили и привлекли мои работы.
Потом мои листы были отобраны для выставки «Север», которая проходила в Архангельске. В ней участвовали серьезные художники, в том числе и из Москвы. Я всегда очень легко относилась к успеху, не стремилась к нему и не держалась за него. Три мои картины впоследствии поехали на большую художественную выставку «Советская Россия», а мне-то в ту пору было всего двадцать шесть лет!
Как раз на этот период пришелся достаточно трудный для меня разрыв с мужем, он ушел, полюбив другую женщину. Я переживала и думала о том, что делать дальше. А тут вдруг бывший сокурсник по Елецкому художественному училищу, окончивший потом Ленинградскую академию художеств, прислал мне восторженное письмо и описал, какой ажиотаж творится на выставке перед моими работами. Люди впечатляются, восхищаются и гадают «Т.Г.Юфа» – это он или она?
Но самым главным подарком стало то, что мой любимый художник Павел Дмитриевич Корин, ученик и продолжатель школы Михаила Васильевича Нестерова, очень тепло отозвался о моих работах. Об этом мне рассказали журналист Алексей Самойлов и скульптор Лео Ланкинен, которые были хорошо знакомы с Кориным. Они вместе с толпой знакомых и почитателей художника долго ходили по выставке, а потом Павел Дмитриевич подошел к моим картинам и воскликнул: «Ну, наконец-то кто-то русский появился!» Ему объяснили: «Нет, это Юфа, к тому же молодая женщина». Он расспросил Самойлова про мою ленинградскую и ладвинскую жизнь. Корин тогда сказал: «Дар у нее – от Бога». Потом вышла газета в Ельце, где написали, что мои работы получили высокую оценку мастера.
Когда выставка уже заканчивалась, мы с подругой Эрой тоже на нее приехали, походили, посмотрели. Я была удивлена, увидев, что перед моими работами вправду стоит толпа, люди спорят о моем творчестве, обсуждают его традиционность и новаторство. Когда вновь возник вопрос, кто автор – мужчина или женщина, боевая Эра не выдержала и сообщила, что сама художница стоит рядом со зрителями. На меня посмотрели с сомнением, прозвучало даже: «Не может быть!» Эра в запале предложила мне показать паспорт, но я, разумеется, этого делать не стала.
Вслед за этим закрутилась другая жизнь: работа, выставки, книги… Я не боялась делать в творчестве то, чего не делали другие: например, работала над большими полотнами на сказочные сюжеты, сейчас они находятся в детских садах.
Вышла замуж второй раз за замечательного человека, режиссера Карлиса Марсонса, родила Юту. Моя старшая дочь Маргарита работает художником в издательстве «Периодика», иллюстрирует журнал. Внучка Тоня тоже рисует, но это уже художник с другой образной системой, типичный представитель современного искусства. Тем не менее у нас проходили совместные выставки.
Проблема многих живописцев сегодня, на мой взгляд, заключается в отсутствии основательной профессиональной школы, серьезного образования и общих интеллектуальных накоплений. Нарушать устоявшиеся законы, экспериментировать можно, когда имеешь сильную техническую базу рисунка. Вспомним, что у авангардиста Пикассо была прекрасная классическая школа за плечами, он владел не только абстрактным, но и реалистическим восприятием мира.
До сих пор много читаю. Каждый день начинается с того, что я открываю книгу и погружаюсь в мир одного из любимых писателей и поэтов. Их у меня много – Иван Бунин, учившийся в Ельце и очень близкий мне по духу, Иннокентий Анненский, Александр Блок… Однажды в конце восьмидесятых, чтобы достать собрание сочинений Бунина, за которое просили сто рублей в букинистическом магазине, я собрала и отдала взамен две сумки редких прекрасных книг.
С 90-х годов с удовольствием работаю с писателем, поэтом, философом Юрием Линником над проектом по иллюстрации его произведений. Он всегда давал мне возможность импровизировать, в общих чертах описывал замысел книги, основные темы, а я пыталась их воплотить. Всегда все делаю как для себя – рисую или подметаю пол. Если берусь за что-то, стараюсь исполнить, как должно. Очень благодарна Юрию Линнику за то, что в результате нашего сотрудничества у меня появился новый блок прекрасных графических листов.
Учеников у меня нет. Считаю, что можно научить основам техники, чтобы человек рисовал с натуры правильно, очень точно. А наполнить мироощущением невозможно, оно в сердце. Это квинтэссенция того, что я читала, с какими людьми встречалась, в каких садах бродила, какими закатами наслаждалась, в водах каких рек купалась ночами… Разве можно это передать?..
Сейчас я живу с дочерью Маргаритой, а с недавних пор у нас еще появилась кошка Мура. Однажды открывала дверь подруге – и она прибежала, такая крошечная. Я сначала не хотела брать котенка, а потом подумала, что если закрою перед ней дверь – не смогу уснуть. Конечно, дома после этого все изменилось, прежнего порядка как не бывало. Поначалу Мура скакала среди цветов, раскапывала их, носилась по шкафам, с которых все время что-то летело… Прежде у меня все было выверено по композиции: как это смотрится с разных ракурсов. Теперь уже четвертый год я не могу себе позволить такой роскоши. Тем лучше понимаю сейчас, что кошкам нужно жить в деревне, при доме, чтобы они гуляли и бегали, где хотели, как в моем детстве.
Я знаю, что мой дар принадлежит не мне, его открыл Господь для всех людей. Так что работаю, размышляю, много времени уделяю молитве, хожу в храм. Жду, откроется ли другой, совсем новый период в моем творчестве…
