Уроки Рюрика Лонина

Сегодня в национальных селах создаются этнокультурные центры, считают их новым направлением в национальной работе. А ведь первый такой центр был создан полвека назад – Рюриком Петровичем Лониным. Правда, называл он его просто – музей.

По традиции краеведческая конференция «Лонинские чтения» проходит в Шелтозере раз в два года, в 2016-м она состоялась, но в середине нынешнего октября, вне графика, прошла еще одна – внеочередная. Просто не могла не состояться: в этом году Шелтозерский вепсский этнографический музей имени Р.П. Лонина отмечает свое 50-летие.

Один из экспозиционных музейных залов в старинном доме Мелькиных, в котором после реконструкции вновь был открыт музей, был переполнен: пришли не только шелтозерцы, жители окрестных вепсских деревень, приехали и гости из Петрозаводска – ученые, архивисты, выступавшие с научными сообщениями, чиновники, представители общественных организаций. Уже стало традицией активное участие в чтениях учителей вепсских школ, которые не только сами занимаются научной, собирательской работой, но и привлекают к ней учеников.

Одним словом, и на этот раз съезд был полным. Но и повод для большого сбора в маленьком сельском музее основательный: 50 лет – дата солидная. К тому же не только туристы, приезжающие в старинное вепсское село, но и профессионалы-музейщики считают, что именно здесь, в Шелтозере, один из лучших провинциальных музеев России (несмотря на сельскую прописку). Страницы книги посетителей заполнены записями на кириллице, латинице и есть даже записи, сделанные иероглифами. Как сегодня утверждают, это единственный в мире (!) музей древнего вепсского народа.

Почему именно в Шелтозере его открыли? Да просто повезло этому селу – из этих мест оказался родом  Рюрик Петрович Лонин, имя которого сейчас носит музей. Сегодня о нем пишут как об этнографе, фольклористе, ученом-исследователе, писателе, создателе музея. Ничто не выдумано, не преувеличено, не приукрашено: это все о нем, газоэлектросварщике совхоза «Шелтозерский», большую часть жизни до пенсии отработавшего в механических мастерских хозяйства. За его плечами которого были… семилетка и ремесленное училище в Петрозаводске, где он получил специальность слесаря.

После войны Лонин уехал, как многие в те годы сельские мальчишки, в Петрозаводск. Выучившись, устроился там же на завод. После службы в армии вернулся в столицу республики. Впереди маячила возможность получить здесь квартиру, хорошую по тем временам зарплату, уважение — был он парнем серьезным, работящим. Но, как потом признавался, затосковал. Сначала лечился тем, что писал стихи на родном  вепсском языке, в редакции республиканской газеты стихи взяли, но не опубликовали, а автора отправили в Институт языка литературы и истории, где посоветовали ему не самому сочинять, а заняться собиранием вепсского фольклора.

На стенде, посвященном Лонину, в Шелтозерском музее представлена справка, выданная в Институте языка, литературы и истории, которая удостоверяет, что Р.П. Лонин является собирателем народного творчества. Переписанные начисто записи он сдавал в институт, а черновые тетради хранил у себя.  Литературная работа привела его к самому известному в  то время вепсу – Василию Ивановичу Кононову. Тот встретил молодого человека приветливо, усадил за чай. Утверждал, что ничего не помнит – ни сказки вепсской, ни песни, и оживился только после того, как Лонин сам рассказал ему былину. Тогда вспомнил кое-что и сам. А когда гость, уже почти прощаясь, показал Василию Ивановичу свои тетради и скромно поинтересовался, надо ли все это делать, может быть, это никому не нужно, Кононов ответил вопросом: «А тебе самому, парень, это надо?». Лонин заверил, что очень надо, и снова услышал вопрос: «Тогда зачем спрашиваешь?».

Тогда, уже не сомневаясь, он написал домой отцу с просьбой узнать, где можно в родных местах найти работу. Оказалось, в новом тогда совхозе требуются специалисты его профиля. Десятки тысяч молодых людей стремились и в те годы, – да и сейчас происходит то же, – уехать из деревни в город, возвращались  единицы.  К тому же Лонин вернулся в Шелтозерье не в научную экспедицию, не на время, чтобы вылечить городскую тоску по родным местам, он вернулся, чтобы осесть здесь навсегда. Заметьте – не в город из деревни сбежал, а из города  в деревню. По сути, в обнищавшее, только встававшее на ноги после большой войны село.

Работа его ждала, а вот невесту присмотрел сам. Как сказала, выступая на конференции его правнучка, самую красивую девушку в округе, родом из Вехручья. Купили молодые половину дома. А когда устроились, как полагается, и завели свой уклад, достал Рюрик Петрович заветные тетради, которые не забыл в Петрозаводске. И в свободное время стал обходить теперь уже местных старожилов, отправлялся в соседние почти обезлюдевшие после войны деревни.

Кстати, первый экспонат, с которого, можно сказать, начался его путь к созданию музея, Лонин нашел в подвале теперь собственного дома: это была старинная наковальня. Она и натолкнула на мысль, что не только песни, былины, сказки, но и старинные предметы – это история. И отправляясь в очередной поход по окрестным деревням, он уже присматривался  в каждом доме к старинным вещам. Хозяева отдавали без особых сожалений.

Многие, особенно те, кто помоложе, ровесники Лонина, удивлялись: кому нужен этот старый хлам? Что в нем? Над ним не подсмеивались, как над чудиками Шукшина или Белова, его просто не понимали: основательный, крепкий мужик, работящий, уже  семейный, обеими ногами прочно стоящий на земле, и такое несерьезное увлечение. Но прошло время, и уже Рюрика Петровича многие шелтозерцы старшего поколения стали останавливать на улице с просьбами зайти и посмотреть старинные предметы: мол, умрем мы, и молодежь быстро выбросит их на свалку. А ведь это память о прадедах, о семье.

На юбилейных Лонинских чтениях заведующая филиалом Национального музея РК «Шелтозерский вепсский этнографический музей»  Наталья Анхимова вручила десятки благодарственных писем дарителям. Сегодня люди передают в музей не только старинные вещи, но и семейные архивы. И число их не уменьшается. За 50 лет это породило даже проблему, более характерную для столичных или крупных региональных музеев: необходимость создания фондохранилища. Может быть, к 100-летию музея оно и появится? Как и новое здание музея – с кабинетами для работы, просторным конференц-залом, помещениями для временных выставок.

…Вот только для семьи увлечение Рюрика Петровича стало настоящим стихийным бедствием – вещи заполонили дом, хозяйственные постройки во дворе. А многочисленные походы Лонина к представителям  местной, и не только, власти с предложением открыть в селе музей кончались ничем. В лучшем случае его вежливо отфутболивали: мы подумаем, приходите через… месяц, два… И он шел – и через месяц, и через два – с такой хорошей основательной крестьянской упертостью, основанной на убеждении: то, что он делает, нужно людям. И ему тоже.

Как-то рассказывал он автору этих строк, что возвращался после очередного неудачного похода в сельсовет и его остановила соседка: попросила подождать и вынесла старинный рукомойник, доставшийся ей от свекра. «Взял подарок, иду и думаю – и куда я его дену? Подошел к дому и в сердцах бросил подарок у порога». Посидел дома, выпил чаю, успокоился, вышел и… унес умывальник в дом. Объяснил коротко: стыдно стало.

И ведь выходил он свой музей. Помогли и обстоятельства. Это был год 50-летия Октябрьской революции, и где-то там, наверху, в партийных кабинетах, сообразили, что создание сельского музея, рассказывающего о жизни маленького древнего народа, отлично впишется в праздничные мероприятия, тем более, что создатель музея ничего и не требовал – ни денег, ни помощи.  В мае 1967 года ему позвонили из сельсовета прямо на работу в мастерские: «Нашли для тебя две комнаты в библиотеке, создавай свой музей!».

Острая радость быстро сменилось озабоченностью: «Надо искать пиломатериалы, стенды, полки делать». Присутствовавший при разговоре заведующий мастерскими посмотрел с подозрением: «Ты чего, Рюрик, какие доски! Ты же слесарь».

— Говорю ему, вы же сами слышали – музей делать, — вспоминал Рюрик Лонин. — Тогда он разрешил мне оставаться после работы в мастерских, чтобы сделать хоть какое-то оборудование для музея, ведь ничего у меня не было.

Его даже стали поторапливать сверху, и 28 октября 1967 года народный музей в Шелтозере открылся. Это было одним из главных событий праздничных мероприятий в Прионежье.

Я помню свою первую командировку в Шелтозеро и знакомство с Лониным. Коллеги перед поездкой наставляли: в музей к Лонину обязательно сходи, найди время. Время нашла, а музей встретил меня большим амбарным замком на дверях. Прохожие тут же объяснили, что Лонин в музее работает только вечерами и в выходные дни, а днем в мастерских, да к тому же сейчас сенокос, когда освободится, кто его знает. Там, в мастерских, я Рюрика Петровича и отловила, договорились, что подойду в музей вечером, часов в шесть. Он немного опоздал, но пришел в рабочей одежде, значит, даже домой не заходил, а в руках нес связку каких-то железяк. И при этом был очень доволен: «У нас в мастерских скобы эти лежали давно, в дело не шли, я просил, чтобы мне отдали для музея, да говорят, как начальство посмотрит. А сегодня приехал в мастерские директор совхоза, я к нему, он подумал и говорит: «Забирай!». Я и задержался, отбирая скобы, вы уж извините…»

Наверное, специалисты-музейщики, увидев ту, первую, экспозицию, сделанную Лониным, пришли бы сегодня если не в ужас, то в большое недоумение. Когда музей стал государственным учреждением, именно они занимались его оформлением, создавали постоянную экспозицию. Но ту, лонинскую, я запомнила хорошо, как и экскурсию, которую он тогда провел для меня. Такого я больше не слышала нигде. Для него каждый предмет служил поводом, чтобы рассказать… о человеке, о семье, которым этот, теперь музейный предмет принадлежал. Такое было впечатление, что он знал историю каждого семейного рода, каждого дома, не говоря уже о деревнях, даже если их уже и не было в «живых». Он был настоящим историографом вепсского Шелтозерья.

Так получилось, что я несколько лет не была тех краях, а когда приехала вновь туда по редакционным делам, нашла большие перемены: музей уже находился в доме Мелькиных (а до этого побывал и в старом здании школы-интерната), стал государственным учреждением, у него появился директор. Нет, им стал не Лонин (посчитали, что образования не хватает и партийности), дали ставки сотрудников.  Всё «как у людей» теперь было, всё солидно.

Не менялся только Рюрик Петрович. Я встретила его на улице. И опять он спешил, конечно, в музей, где попросили поработать временно, летом, и опять нес в руках какие-то железные штуки – в доме Мелькиных шла реставрация, но на первом этаже работали две выставки, посвященные народным промыслам и 50-летию Вепсского народного хора. И опять он был моим экскурсоводом. Кстати, с женой Анной Петровной они многие годы сами пели в этом хоре.

А потом мы сидели втроем на хорошо знакомом по фотографиям деревянном крыльце старого дома – Рюрик Петрович Лонин, тогдашний директор музея Александр Павлович Максимов и я. И говорили мы… о вепсском языке, который, как пишут сегодня, умирает. Когда в местных школах стали преподавать вепсский язык и поначалу не хватало педагогов, пригласили Лонина, и он стал заниматься с учениками начальник классов. Но тогда уже мои собеседники были озабочены, что исчезает язык: старое поколение умирает, молодежь уезжает из родного края в места, где вепсский язык  для них как старая доставшаяся от родителей вещь: не выбросишь, жалко — память, а использовать тоже не приходится. Лонин с Максимовым даже дискуссию вели тогда на страницах районной газеты.

Свой первый очерк о Рюрике Петровиче Лонине я назвала «Хранитель Вепсан ма» («Хранитель земли вепсов»).  Тогда показалось, что заголовок звучит несколько пафосно, а это Лонину было совершенно не присуще. Но спустя много лет, найдя старую газетную публикацию и перечитывая ее, убедилась:  Лонин был действительно хранителем  земли вепсов, своей земли: ее культуры, ее истории, ее языка. Сегодня в национальных селах создаются этнокультурные центры, считают их новым направлением в национальной работе. А ведь первый такой центр был создан полвека назад – Рюриком Петровичем Лониным. Правда, называл он его просто – музей.

А еще он был великим тружеником (сейчас это понятие выходит из употребления, его заменяют более прозаическим «трудоголик»). И еще очень счастливым человеком, который сам выстроил свою жизнь: у него была замечательная семья, он вырастил троих сыновей, работа на родной земле давала ему возможность поднять детей на ноги, а еще он создал музей. И нельзя расставить эти стороны его жизни по степени важности, все для него было важно, без всего этого он не мог бы жить. Никогда не слышала от него, да и другие, кто был близок к нему, не помнили, чтобы он сетовал: мешают, не дают, ставят палки в колеса, и кому это нужно и тому подобное. Ему это было нужно. Слова Василия Ивановича Кононова он помнил, пожалуй, всю жизнь.

В отношении Рюрика Петровича судьба проявила высшую справедливость. Обычно мы вспоминаем о человеке, каким он был и что сделал, уже после ухода его из жизни. Лонин успел услышать это сам: о нем снимали фильмы, писали центральные газеты, делало о нем передачи телевидение, его награждали, приглашали на семинары и симпозиумы, издавали его книги. Он стал, как когда-то Василий Иванович Кононов, перед которым он буквально благоговел с молодых лет, самым известным вепсом не только у себя на родине. Рюрик Петрович принимал все это со спокойным достоинством, даже, можно сказать, философски. А через год после смерти Лонина музей в Шелтозере получил его имя. Ведь это музей, который «сделал Лонин».

Наталья Анхимова рассказывала мне как-то, что Рюрик Петрович, уже тяжело больной, едва позволяло здоровье, приходил в музей и буквально с порога спрашивал: «Работа для меня найдется?». Работа всегда находилась, он знал столько, что мог стать живой исторической энциклопедией истории своего края. Ему отводили свободный стол, и он работал часами – с увлечением уйдя в материал…

Фото автора и из коллекции Национального музея Карелии