Сегодня исполнилось 80 лет народному артисту Карелии Николаю Королёву
Николай Королев – актёр уникального дарования, невероятной органики и природного обаяния. За 20 лет нашего с ним знакомства мне ни разу не приходилось слышать от него об усталости или нежелании работать. Никаких жалоб на самочувствие. Ни единого намёка на недовольство режиссёром или партнёром. Напротив, Николай Евгеньевич всегда открыт для экспериментов, для достижения новых горизонтов в необъятном море актёрской профессии.
Казалось бы, всего за 60 лет преданного служения театру он достиг. Но Николай Евгеньевич трудолюбив и по-хорошему жаден до новых ролей. В чём секрет его молодости? Что позволяет ему до сих пор фанатично заниматься любимой профессией, оставляя далеко позади своих более молодых и амбициозных коллег? Об этом и многом другом мы поговорили с Николаем Евгеньевичем накануне его юбилейного дня рождения.
— Николай Евгеньевич, вы родились в Мурманске и ваше детство пришлось на тяжёлые послевоенные годы. Что вы помните об этом суровом времени?
— Сороковые-роковые… Да, война… Голод… Семья у нас была большая – восемь детей, я последний. Но к началу войны нас осталось только четверо, и мама решила увезти нас из Мурманска к себе на родину, в маленькую деревушку в Вологодской области. Отец остался в Мурманске, всю войну там провёл. В 1945 году я чуть не умер от голода. Начал пухнуть. Был, как ребёнок из Зимбабве, с таким рахитичным животом… Мама меня перекрестила и отправила со знакомыми на санях в больницу, в полной уверенности, что больше никогда меня не увидит, в таком критическом состоянии я был.
В больнице меня спасла нянечка. У неё была корова, и она каждый день давала мне кружку парного молока. Через десять дней мама приезжает – а я живой. Вот так. Я, наверное, тогда второй раз родился.
А в 1947 году за нами приехал отец и повёз нас обратно в Мурманск. Добирались месяц в теплушке с козами, коровами. И по дороге я снова заболел, на этот раз скарлатиной. И опять я выжил. Помню, как отец нёс меня на руках по мурманскому вокзалу. А потом бараки, малюсенькая комнатушка на восемь человек… Бедность и нищета. Страшно вспоминать…
Дальше первый класс школы-семилетки для мальчиков. С восьмого класса начали учиться вместе с девочками. К тому времени в Мурманске уже был прекрасный Дворец пионеров, а там драмкружок. И одновременно в школе драмкружок. А потом я ещё и в народный театр записался при Доме культуры. Три драмкружка одновременно. Крутился-вертелся… Всё успевал, наверное, потому, что очень хотел стать актёром.
В народном театре мы поставили «На дне» Горького, я играл Актёра. К нам из Ленинграда на два дня приехал народный артист Николай Константинович Симонов. На общем фото я в ногах у него сижу. Наверное, эта встреча стала для меня судьбоносной. Уже тогда никаких других мыслей насчёт моего будущего у меня не было.
— Родители имели какое-нибудь отношение к театру, искусству?
— Никакого. Пели в церковном хоре, да и всё. Мама занималась детьми, а отец работал. Когда я учился на втором курсе института, мамы не стало.
— Вы окончили ЛГИТМиК? (Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии, сейчас РГИСИ)
— Да, но до воплощения мечты было ещё далеко. В родном Мурманске мне пообещали, что по окончании десятилетки возьмут в театр и без обучения, а сами уехали на гастроли и забыли про меня. А год-то я уже потерял. На следующий год мы с моим приятелем, тоже Николаем, решили поступать в Ленинградский театральный. Документы подали, программу разучили. И вот однажды этот мой приятель приходит и говорит: «Колька, зачем нам Ленинград? Давай в Москву поедем, во ВГИК. В кино сниматься будем! Ну, старик, давай, решайся!».
И я решился. Мы забрали документы и поехали в Москву. Набирал курс Герасимов Сергей Аполлинариевич. И снова незадача. Нам сообщают, что мы слишком поздно приехали, осталась последняя десятка! Пойдёте? Говорим, пойдём. А в коридорах ВГИКа такие красавцы ходят! Парни — один краше другого. И видим идёт Инна Макарова! Макарова, представляешь! Это же звезда! Все к ней бросаются. Она всех ободряет, мол, не бойтесь, всё будет хорошо, все поступите.
Вызывают меня в аудиторию, где проходит прослушивание. В комиссии Герасимов, Макарова. И сидят прямо перед сценой, а ты над ними стоишь, будто голый. Ноги дрожат. На одну встанешь, другая начинает дрожать. Ну, что-то я им там прочитал. Герасимов с членами комиссии пошептался и говорит мне: «Спускайтесь к нам, садитесь. А теперь попробуйте всё, что вы только что читали со сцены, просто рассказать нам как старым знакомым».
У меня в горле всё пересохло. Смотрю, на подоконнике графин с водой стоит. Спрашиваю разрешения попить, мне позволяют. Я бегом! Наливаю воду в стакан, руки как у алкоголика с похмелья дрожат. Выпил воды, как смог ещё раз прочитал прозу. Мне: «Вы свободны. Спасибо».
Выскочил я в коридор сам не свой, а в голове одна мысль: «Дурак, зачем я сюда приехал? Ой, идиот, кретин!». С другом своим поругался. И вдруг слышу: «Королев! Королев!». Снова приглашают в аудиторию. А там Герасимов мне и говорит: «Знаете, молодой человек, вы нам понравились. Но вы немного опоздали. Мне на курс только герой один нужен, а вы в будущем характерный актёр… Подавайте документы в театральный институт. Поступите».
После таких слов, я бросился по всем институтам, а везде уже творческие конкурсы завершены. Слушать меня никто не хотел, и я вынужден был вернулся в Мурманск. Так был потерян ещё один год.
Пошёл в театр Северного флота, стал работать реквизитором, мебельщиком. И в народном театре продолжал заниматься. А в театре Северного флота шли репетиции спектакля «Барабанщица» по пьесе Салынского. И в народном театре готовится премьера этой же пьесы. Я репетировал роль Фёдора, главного героя. И так как доступ в театр Северного флота у меня был свободный, я с блокнотиком, значит, сижу на каждой репетиции, и все замечания режиссёра по роли фиксирую. И вот однажды — примелькался я уже, наверное, к тому времени — режиссёр спектакля подходит ко мне, и у нас происходит такой диалог:
— Ты чего там пишешь?
— Ваши замечания по роли Фёдора.
— А зачем это тебе?
— Я в народном театре репетирую эту же роль…
— Да? Ну, пригласи на премьеру.
Ну я и пригласил. Он пришёл, посмотрел спектакль и говорит: «Слушай, тебе поступать надо».
С этого момента он начал меня занимать в профессиональных спектаклях. В массовке или эпизодах, конечно. Параллельно я усиленно готовился – занимался танцами, пением, и в 1960 году поехал поступать в ЛГИТМиК. Сто человек на место, представляешь! А курс набирал Борис Елисеевич Жуковский. (Мы студенты за глаза называли его «Брысеич»). Программу свою я отчитал, отпел, отплясал, а Жуковский меня хитро так спрашивает:
— А что вы делали в театре Северного флота, молодой человек?
— Мебельщиком, реквизитором работал, — говорю.
— А в ДК имени Кирова? – трудовая книжка у него перед глазами…
— Монтировщиком сцены…
— Понятно. Ну, спасибо. Вы свободны.
Выскочил я на улицу, думаю, всё, хана. И чтобы немного развеяться, пошёл в Летний сад. И на нервной почве я в один присест четыреста граммов мороженого съел. Пришёл к тётке, у которой остановился, и уснул богатырским сном. Утром просыпаюсь – голоса нет! Только хрипеть могу. Иду в институт, подхожу к спискам поступивших. Кто-то плачет, кто-то смеётся. Смотрю в список – нет моей фамилии. Всё во мне оборвалось тогда. Ещё раз пробегаю по списку, и не верю своим глазам! Ко-ро-лёв… Ни-ко-лай…допущен! А напротив двери, на которой списки висели, большущее зеркало в рост было, а в нём, эта самая дверь отражалась. Ну, я в это зеркало как в дверь и вошёл. Как лбом не врезался?! Вышел на Моховую, прошёл до Литейного проспекта, а в голове одна мысль: «Вот идёт будущий народный артист!» В этот же день нужно было ещё и устный экзамен по истории сдавать. А голоса-то нет! Начал я отвечать на билет: «Наполеон в двенадцатом году…» Педагог остановил меня и спрашивает:
— Постойте, а что это с вами?
— Четыреста граммов мороженого съел…
— А что это у вас аттестат такой, ммм…
— Троешный, да… Я просто сразу в трёх драмкружках занимался…
— А, понятно. Ну, хорошо, четыре! Идите, идите, лечитесь…
Потом начались занятия. Так четыре года и пролетели.
— Всё сразу стало получаться?
— Что ты! Эти этюды первый год… Это же страшное дело! Борис Елисеевич мою прошлую «актёрскую» деятельность, конечно сразу почуял. Обмануть его было невозможно. И вот на одном из первых занятий, когда я ему свою вступительную программу ещё раз прочитал, он мне и говорит:
— Я понимаю, что ты меня своими мебельщиками и реквизиторами ввёл в заблуждение, но я же вижу, что из всех ты более подготовленный. Это, с одной стороны, неплохо, конечно. Но, запомни, я глину люблю, из которой лепить можно. А мне с тобой трудно будет. Так что с этого момента все свои прежние наработки забудь как страшный сон.
За четыре года обучения мы нашли с ним общий язык, и я стал где-то даже любимым учеником на курсе. И всё было бы хорошо, но на третьем курсе Борис Алексеевич умирает. Своих выпускников он распределял по ленинградским театрам, а нас не успел. Да и мы осиротели. Доводить нас стал Борисов Александр Фёдорович. Но, конечно, мы для него были чужие.
Дипломные спектакли прошли, а на меня уже была заявка из театра Северного флота, и я был уверен, что вернусь обратно в Мурманск. И даже отказался от предложения приехать в Ярославский драмтеатр. Наверное, в тот момент я совершил глупость большую. Потом отказался от предложения из Минска. Но вернуться в родной Мурманск не получилось. В советские годы существовала система распределений, а на тот год мурманским руководством лимит заявок на молодых артистов был полностью исчерпан. Начали меня заманивать в Красноярск. Там только-только должен был открыться новый драмтеатр. В общем, я подписал согласие на работу в Красноярске. И вот в 1964 году поехали мы туда дружной компанией – Коля Олялин, Лариса Малеванная, Гена Тонков, я и ещё целый вагон профессиональных и самодеятельных артистов. Человек 70 где-то нас было. А в Красноярске нас никто не ждал!
— Как так?
— А вот так! Два дня разбирались. Никто ни о каком новом театре и слыхом не слыхивал. Сидим мы на ступеньках ДК, приехал корреспондент из «Комсомольской правды». Наконец, выяснили. Открывался первый сезон Красноярского театра проходной пьесой на революционную тематику. Но до официального показа мы выпустили спектакль «Ворон» по пьесе Карло Гоцци, и у меня главная роль – Принц Дженнаро. Показали его. И вот на официальном открытии, после революционной премьеры, начальник отдела культуры, который случайно увидел «Ворона», сказал, что, если бы не Гоцци, я бы театр в Красноярске не разрешил открыть.
Подсобрали кое-какой репертуар и поехали на гастроли в Саранск. Провал. Затем Белгород. Полный провал. Нас всех отправили в отпуск, уволили директора и главного режиссёра.
А к началу следующего сезона приехал Исаак Романович Штокбант, хорошо знакомый своими постановками петрозаводскому зрителю 70-80-х годов. И вот с тех пор началась настоящая жизнь! Потрясающие спектакли, которые с успехом шли в Красноярске, и полюбились зрителям других городов Советского Союза.
Целый месяц мы были на отчетных гастролях в Ленинграде, а потом в 1966 году попали в Петрозаводск. И ещё месяц работали в Финском драмтеатре. Это было моё первое знакомство с городом, с Домом актёра, где мы дневали и ночевали, и оставили свои подписи на знаменитых брёвнышках. И уехали снова в Красноярск. Но потом произошёл раздор внутри труппы.
Так как ленинградцев в труппе было много, а положенный для отработки срок подходил к концу, ребята засобирались обратно. И я понимал, да и все понимали, что если ребята уедут, то театр будет обескровлен. Так и произошло. Оставаться в Красноярске было бессмысленно, и я позвонил в Астраханский ТЮЗ, где у меня работал приятель главным режиссёром. Он пригласил. Я приехал. А у театра этого даже крыши не было, здание ещё только строилось. Работали в каком-то деревянном полуразвалившимся клубе. Я посмотрел их спектакль. Жуткая самодеятельность… Увидав мои шальные от ужаса глаза, приятель попытался удержать меня, предложив роль Ромео. Какой Ромео? С кем? Да я тут через два месяца и актёром перестану быть! И вдруг от директора Норильского театра приходит телеграмма: «Узнал вы Астрахани. ТЧК. Предлагаю приехать. ТЧК. Ваши условия работы. Вопр».
В Астрахани в ноябре было плюс двадцать. Я купил билет на самолёт. Сажусь. Плащик, туфельки на тонкой подошве, кепочка набок. А в салоне мужики в шубах, унты на ногах, меховые шапки. Через четыре часа я в Норильске. Выхожу, а на улице минус сорок пять! Это надо было видеть… Пока я пять часов от аэропорта до гостиницы добирался, чуть не околел от холода. В номер залетел на негнущихся ногах, и сразу под одеяло. Сижу, укутавшись, промёрзший бутерброд жую. И тут стук в дверь. Входит ко мне делегация – директор театра, главный художник, ещё несколько человек. И директор говорит: «Здравствуйте! Очень рады. Вижу, устроились? Завтра в одиннадцать часов ждём на репетиции».
Завтра же я купил себе куртку-норилку, шапку, рукавицы, ботинки тёплые. Про себя думал, что лет пять здесь поработаю и хватит. Но задержался на 17 лет. Затягивает Норильск. Не скрою, оклад был очень приличный, актёрам в других регионах и не снился. Но задержало меня не это, а встреча с режиссёром Леонидом Савельевичем Белявским. Там я и звание заслуженного артиста получил, и первые гастроли в Москве состоялись.
Это было незабываемое время. Колесили по всему Союзу. Театр гремел, на спектакли не попасть. В этот период Белявский привозил в театр отличных режиссёров – Андрей Андреев, Семён Верхградский. Эта троица создавала очень интересный репертуар по тем временам. В Норильске можно было ставить то, что в крупных, столичных городах было под строгим запретом. Это и первые постановки в Союзе «Мера за меру» Шекспира, и «Театр времён Нерона и Сенеки» Радзинского… Интересное было время.
— Каким образом возник на горизонте Петрозаводск?
— До Петрозаводска я снова попал в Красноярск. Леонида Савельевича Белявского позвали туда работать. Он возглавил Пушкинский театр в Красноярске, решил восстановить свой спектакль «Театр времён Нерона и Сенеки» и предложил мне, игравшего роль Диогена, и исполнителю роли Нерона поехать за ним. И вот в 1984 году я вновь оказался в Красноярске, но уже в другом театре. Там я сыграл роль Сталина в спектакле «Дети Арбата» по пьесе Арбузова. К сожалению, фотографий не сохранилось. Много было прекрасных работ, удивительных спектаклей…
В 1989 году Белявский уезжает в Ригу, а меня с собой уже не берёт, так как рижский театр не предоставлял жилплощадь. Но посоветовал мне поехать в Петрозаводск, где, знакомый мне уже режиссёр Андрей Дмитриевич Андреев должен был стать главным режиссёром театра Русской драмы. Я подаю документы в Петрозаводск, и мне приходит приглашение.
Прилетаю в Ленинград, меня встречает завлит петрозаводского театра Наталья Мартьянова и говорит, что главным режиссёром в драме стал некто Цветков, а Андрееву предложили возглавить ленинградский ТЮЗ, и он согласился. Говорит, что Цветков будет ставить «Кабалу святош» Булгакова, и у меня роль короля Людовика Великого. Ну, тут я совсем расстроился. Приехав, начал упрашивать Цветкова, говорю: «Мольера ведь всё равно не дадите? Дайте хоть Одноглазого сыграть!» Нет! Короля и точка! Я эту свою роль до сих пор не люблю.
— Но у Цветкова был спектакль, который до сих памятен петрозаводским театралам, и ваша роль в особенности.
— Да, это был спектакль «Невозвращенец» по повести-антиутопии Александра Кабакова, которого 18 апреля этого года не стало. Он приезжал в Петрозаводск на премьеру нашего спектакля и был приятно удивлён режиссёрским решением самого спектакля, а также прекрасными актёрскими работами. В 1991 году мы возили этот спектакль в Москву, и играли на сцене МХАТа имени Чехова. Московская публика очень тепло нас принимала. А для меня с этого спектакля и с этого автора началась другая эпоха в театре. Другое время, другие мотивы и цели, другие люди…И все это воедино собрать было чрезвычайно трудно. Хочется надеяться, что у меня тогда что-то получилось.
Вообще в Петрозаводске мною сыграно более полусотни ролей. Меня же сразу в восемь спектаклей из текущего репертуара ввели. А потом были «Женский стол в охотничьем зале» Мережко, «Бешеные деньги» Островского, «Добрый человек из Сычуани» Брехта, «Горбун» Мрожека, «Кадриль» Гуркина, «Плачу вперёд!» Птушкиной, «Человек и Джентльмен» Эдуардо де Филиппо, «Лев зимой» Джеймса Голдмена, «Гусарская баллада» Гладкова – это мои любимые спектакли и роли.
А потом вот как получилось… Ну никак я не думал, что театр со столетней историей уничтожат по чьей-то там прихоти… Не думал, что мне скажут «До свиданья! Вы нам больше не нужны…». Это самый тяжёлый момент во всей моей долгой творческой жизни. Но я бесконечно рад, что мы нашли в себе силы оправиться от этого потрясения, и сейчас уже десять лет существует наш любимый театр «Ад Либерум».
Снежану Савельеву я ведь ещё и как норильчанку знаю. А норильчане своих не бросают! Поверили друг в друга – вот что самое главное. Я от вас, мои дорогие партнёры, подзаряжаюсь. Так что жизнь продолжается. У меня новые роли и новые спектакли в нашем театре: «Мамаша Кураж и её дети…», «Ищу Человека!», «Женитьба», очень люблю детский репертуар — куда же без сказок. В Норильске я до сорока лет играл Ивана-Царевича!
— Какой спектакль из прошлого вы бы и сейчас с удовольствием сыграли?
— Их несколько. «Случай в метро» режиссёра Белявского, «Женский стол в охотничьем зале» ставил блестящий режиссёр Веснин, это и «Ищу Человека!» Снежаны Савельевой. Эти спектакли с удовольствием вспоминаешь.
— Николай Евгеньевич, а теперь, с вашего разрешения, конечно, поведайте нам историю вашей любви. С вами рядом, вот уже 26 лет рука об руку идёт удивительная спутница жизни…
— Да, это моя Элечка. Эльвира Петровна Смирнова. Удивительной красоты и обаяния женщина.
— Как произошла эта встреча?
— Это был 1989 год. Я приехал в театр, и первый человек, которого я там увидел, была она – моя несравненная, очаровательная Эля. Она всегда удивляла всех в театре своей необыкновенной элегантностью, чувством вкуса. Как можно было всегда так эффектно выглядеть, когда в магазинах женской одежды почти ничего не было, а то, что там висело, могло только оттолкнуть, а никак не привлечь? И вот я вижу перед собой образец западной красоты. Софи Лорен как минимум. Я её немного приобнял за талию. И вот с тех пор уже далеко от себя никогда не отпускал.
— Вы часто ссоритесь или ссоры и обиды давно в прошлом?
— Ссоримся? Знаешь, какие ссоры бывают в нашей семье? Это как ругаться с режиссёром. Он всё равно настоит на своём и потребует выполнить то, что ему нужно. Так и у нас. Эля всегда в курсе моих дел. Всегда подсказывает мне, как лучше и выгоднее для образа сказать ту или иную фразу. Я, конечно, немного возмущаюсь для порядка, ерепенюсь, мол, как так, я же мужик, актёр в конце концов! А потом понимаю, что Эля, как всегда, права. Она режиссёр моей жизни.
И тут я слышу голос Эльвиры Петровны, которая как верный оруженосец и сейчас рядом с Николаем Евгеньевичем.
Эльвира Петровна: — Я люблю всё, что он делает на сцене!
Николай Евгеньевич: — А ссор как таковых у нас никогда не было! Я просто люблю эту женщину, и во всём ей доверяю!
Эльвира Петровна: — Саша, но согласись, ведь женщина всегда права! Разве я не права?
Николай Евгеньевич: — Ну ты слышишь? Конечно, права, любимая! Да и в процессе подготовки спектакля, когда я учу текст, – она учит его вместе со мной, играет за всех персонажей. Так что если я произношу со сцены текст – это полностью заслуга Эльвиры Петровны.
— Николай Евгеньевич, вы последнее время очень много путешествуете, много где уже успели побывать. Посоветуйте нашим читателям, куда поехать, что посмотреть, когда закончится карантин?
— Я бы ещё раз поехал в Дрезден, одного дня там мало. Советую всем обязательно посетить дрезденскую галерею. А ещё Потсдам, Таллин…
— Куда еще мечтаете поехать?
— У меня есть любимые актёры – Одри Хепберн и Грегори Пек, и любимый фильм с их участием –«Римские каникулы». И мы хотели пройтись по всем этим памятным местам, по знаменитой лестнице, посидеть у фонтана, засунуть руку в гипсовую пасть и с криком, выдернуть. Дочь уже планировала купить нам путёвки в Италию, но, к сожалению, пока придётся осуществление мечты отложить. Очень хочется надеяться, что ненадолго. А Эля мечтает побывать в Индии.
— Юношеская мечта у вас наверняка была?
— Разумеется. Я всегда мечтал о крепкой семье, теплых и дружеских отношениях внутри этой семьи. И эта мечта осуществилась в лице моей любимой супруги и её дочерей, которые стали мне дорогими и близкими. Я чувствую, что и я ими любим. Каждый день ощущаю их заботу, неподдельный интерес к моей жизни, здоровью. Эта мечта сбылась. Ещё мечтал сниматься в большом кино. Но эта мечта не осуществилась, к сожалению. На Ленинградской телестудии мне повезло сниматься вместе с Кириллом Лавровым, Павлом Луспекаевым. Я играл роль молодого Кирова. А так в массовке на Ленфильме, когда ещё учился. И всё.
— Можете назвать любимого партнёра по сцене?
— Я много работал со Светланой Медведевой, очень нравится работать со Снежаной Савельевой, Олей Лукашовой, Леной Сапегиной.
— Что бы вы пожелали и посоветовали будущим актёрам, молодым людям, которые только собираются выбрать актёрскую профессию?
— Прежде всего не разочароваться в ней. Профессия трудная. Зависимая от режиссёра, от его видения тебя как актёра. Профессия не денежная. Из пятнадцати человек на моём курсе в профессии остались трое. Как в Библии говорится – «Много званых, но мало избранных…» Это дело надо любить. Это самое главное. И отдаваться этой профессии надо без остатка. Не каждый на это способен.
— Николай Евгеньевич, когда вас спрашивают, как у вас дела, как настроение, что вы обычно на это отвечаете?
— Я отвечаю: «Лучше всех!». Это и оптимизм, это и улыбка. Я не собираюсь унывать, стонать, плакаться. Нет! Пока ты можешь –ты обязан работать, творить. Иначе неинтересно жить. Так что — Лучше всех! Жизнь продолжается!
Фото из личного архива Николая Королёва, театра Ад Либерум и Ирины Ларионовой
