Полемические заметки известного карельского художника Владимира Лукконена
«Древние карельские племена, имея выход к морям, совершали набеги на соседние, и не только, земли подобно викингам и, возможно, сами являлись викингами. Обратного никто не доказал, но калевальские тексты говорят об этом».
Мы не знаем, когда именно зародилось руническое пение, знаем совершенно точно фиксацию рун в том виде, которое дошло до середины 19-го века. А это далеко не древние руны, ибо на них влияла современная трактовка исполнителей. Если же говорить о совершенно недавнем советском периоде нашей истории, то здесь вмешалась идеологическая подоплека интерпретации самого смысла рун. Я уж не говорю о вольных пересказах для детей, где ровным счетом от национального звучания не осталось ничего, кроме собственного видения авторов, приправленного идеологией:
«Столетиями жили в народе эти предания, и с ними вместе жила мечта о радостном труде, о счастливой, свободной жизни. Эта мечта сбылась: теперь свободный народ Карелии живет и трудится на свободной земле, навсегда забыв нищету и рабство». ( А. Любарская)
Комментировать излишне.
Но даже в идеализированной подаче отредактированных рун мы видим рабов и среди них, конечно же, на первый план выходит Куллерво – самый трагичный герой «Калевалы». При правильно расставленных акцентах это уже не раб, а идейный борец за справедливость.
А если заглянуть глубже в историю возникновения рун? Лённрот составил «Калевалу» из огромного количества материала, из которого только треть была использована для составления сюжетной линии, но и здесь часто встречаются упоминания о военных походах:
«…мне, как строили, сказали,
Как сколачивали, пели:
Быть мне лодкою военной,
Быть корабликом для битвы,
Чтоб возить на дне богатство,
Чтоб с сокровищами плавать:
На войне еще я не был,
За добычею не ездил!
А другие лодки, хуже,
Ездят все-таки на битву,
На войне они бывают,
Трижды в лето выезжают,
Возвращаются с деньгами
И на дне везут богатство».
Руна 39
К военным трофеям наряду с упоминаемыми в рунах богатствах относились и рабы, о присутствии которых говорится чуть ли не во всех сюжетах «Калевалы». Древние карелы жили нравами своего времени и подобно многим древним народам содержали рабов, уж если была такая возможность. А она, судя по рунам, была. Отсюда можно сделать вывод: древние карельские племена, имея выход к морям, совершали набеги на соседние, и не только, земли подобно викингам и, возможно, сами являлись викингами. Обратного никто не доказал, но калевальские тексты говорят об этом. А это в корне меняет всю идейную подоплеку «Калевалы»: мы открываем для себя не народный (крестьянский) эпос, а героический.
В конце XIX начале XX веков финский ученый профессор К. Крон, его последователи Я. Яаккола, Ууно Харва выдвигали версию о происхождении рун «Калевалы» в контексте теории о деяниях карелов-викингов, но советские ученые опровергли их попытки, ибо «карельские крестьяне никоим образом не могли воспевать деятельность морских разбойников» в силу отсутствия карельской аристократии. В частности, это утверждает О. Куусинен в своей статье, предваряющей «Калевалу» 1953 года издания : «… в Карелии, где руны были найдены, никогда не существовало ни финской, ни какой-либо другой аристократии».
При этом не берется во внимание, что карельские отряды действовали совместно с новгородскими, отстаивая свои территории от притязаний шведских рыцарей с 60-х годов XII века. Это засвидетельствованный исторический факт. В булле папы Александра III содержатся первые, датированные 1171 годом, сведения об этом.
Совместные боевые действия союзников — карелов и новгородцев — против общего врага, как правило, не спонтанны. Они предваряются переговорами – любая военная доктрина подтверждает это. И кому же вести переговоры, как не военной аристократии? Уж точно не крестьянам, на которых и ссылались ученые, противники теории Крона о карелах-викингах.
Существующая трактовка идейного смысла «Калевалы» по сей день остается неизменной и опирается на идеологию, которая повлияла на сознание не одного поколения.
Древние карельские племена, распространившие свое влияние как экономическое, так и культурное, от Ладоги до Белого и Балтийского морей не представляли, конечно, из себя сильного государственного образования. В основном они были разрознены до начала Новгородской экспансии карельских земель, а до тех пор влияние скандинавской культуры на карельские племена было естественным. Торговые и военные пути для карелов в условиях карельской тайги лежали исключительно по водным артериям и, конечно, к ближайшим своим соседям – в скандинавские и прибалтийские земли. Можно смело предположить, о каком взаимодействии культур в среде скандинавских народов может идти речь в контексте рун «Калевалы».
Леннроту, как и другим собирателям сохранившихся рун, порой приходилось уговаривать рунопевцев, чтобы они исполнили для них то, что помнят. Не всякий соглашался сразу. Остерегался. Об этом есть упоминания в путевых записях исследователей. Почему же? По утверждениям самих фольклористов, исполнители рун подвергались гонениям со стороны церкви за их исполнение и, как следствие, за сохранение рунопевческих традиций. По мнению исследователей, древние руны противоречили библейским канонам, а поскольку крещение было навязано карелам, церковные власти были обязаны низвергнуть языческих богов и язычество как пагубное явление. Позже уже советская идеология разметала тлеющие угольки не только песенных традиций, но и традиционной культуры. О боевых походах карелов, разрушивших в средние века город Сигдуну, политический и экономический центр Швеции, теперь можно лишь догадываться, читая «Калевалу».
Тор и Один, олицетворяющие скандинавских викингов, стоят в одном ряду с древнекарельскими божествами, но нашим древностям менее повезло в силу вмешавшейся в ход исторических событий геополитики.
«Калевальские стереотипы», созданные советской идеологией, укоренились в подсознании главным образом через визуальные образы, начиная с детской версии Любарской, переизданной десятки раз, и до наших дней в иллюстрациях поверхностных и стандартных. В образах Вяйнямёйнена-рунопевца, Илмаринена-кузнеца, Лемминкайнена-охотника до сих пор читается идеологическая подоплёка усовершенствованного мира, по сути, нашего «светлого будущего», которого мы так и не увидели в реальности, а старуха Лоухи по-прежнему олицетворяет все темные стороны и силы и изображается таковой, как под кальку.
А вот, что по этому поводу говорил известный исследователь «Калевалы» Армас Мишин, как он понимал новое видение калевальских образов:
«Не может хозяйка Похъелы быть такой страшной, как её изображают. Нельзя воспринимать текст «Калевалы» буквально. Это народная поэзия, изобилующая эпитетами. Ну и что, что в тексте «редкозубая старуха». Шире смотрите. Разве могут быть у такой карги красавицы-дочери, из-за которых герои Калевалы с ума посходили? Нет. Хозяйка Похъелы представляется мне суровой, мудрой женщиной. А как иначе? Она оберегала свой род и стремилась породниться со знатными мужчинами, такими как, Вяйнямёйнен и Илмаринен. Лемминкайнена она в расчет не брала – бестолковый, хоть и удалой».
Переосмысление, уход от стереотипного мышления открывает для нас совсем иные картины эпического слова. «Сампо», например, создавалось по договору между хозяйкой Похъелы и Вяйнямёйненом. Всё по-честному. Но калевальцы, потеряв всех троих дочерей хозяйки Похъелы, иначе говоря, не уберегли их, потребовали обратно свой свадебный подарок – мельницу Сампо. А это уже непорядочно, но нужные идеологические акценты подлость превращают в борьбу за светлое и безбедное будущее народа. Сампо разбилось, что называется, «ни себе, ни людям», главное – врагу не досталось.
У народного художника Карелии Георгия Стронка на протяжении сорока лет работавшего над калевальскими образами и создавшего серию психологических портретов героев «Калевалы», мы видим лишь одухотворенность созидательности. Это труженики села на ниве строительства «светлого будущего» без глубинного эпического содержания. Иначе и быть не могло в условиях всеподавляющей идеологии. И это созданный стереотип, от которого избавиться очень трудно современному художнику.
В работах Г. Стронка есть всё, кроме народного слова и глубокого изучения истории народа, создавшего «Калевалу». Психологичность портрета в данном случае лишена ментальности героев. А говоря о менталитете народа, уж коли взялся за создание его портрета, надо как минимум знать, что карелы никогда не были подвержены крепостничеству, как россияне, сложившие былины. Калевальцы – свободный народ и у них иной менталитет.
Как тут не вспомнить о Куллерво, визуально преподнесенного живописцами в образе одиночки-раба? В чём же здесь стереотип? Несчастная судьба заблудшего мальчика, юноши, никак не героя-сироты, у которого и родители-то оказались живы. После убийства жены Илмаринена, своей хозяйки, он прекрасно жил в родительском доме. Любопытно мнение Армаса Мишина о жизни Куллерво в доме у Илмаринена:
«Ты думаешь, жена Илмаринена запекла камень в хлеб для Куллерво только для того, чтобы указать ему его место? Нет! Она любила его, а он не принял её любви и относился к ней исключительно, как к своей хозяйке. Тогда она ему отомстила за неразделённую любовь чисто по-женски».
Для меня это было открытие, но Армасу Иосифовичу, всю свою жизнь посвятившему изучению «Калевалы», я верю. Мы часто с ним беседовали на эти темы.
В дальнейшем Куллерво обесчестил свою сестру и, не выдержав позора, покончил с собой. Банально как-то. Но в пересказе Любарской для детей: «Никто не ушел от его меча. И сам Куллерво упал на землю, пораженный вражьими копьями».
Присутствие героики там, где её нет, для детей советского периода вполне объяснимое явление. Но зачем это тиражировать сейчас? Стереотипное мышление издателя. Не иначе. Но вывод из истории о Куллерво сделал Армас Мишин во вступительной статье к книге «Куллерво», изданной Е.А. Шороховым в 2012 году:
«Трагическая история жизни молодого человека, который был воспитан чужими недобрыми людьми без родительской любви и материнской ласки, актуальна и сегодня. В наши дни – это сироты, которых воспитывает государство. Это брошенные дети при живых родителях, беспризорники. Эта история показывает, к чему приводит отсутствие в воспитании маленького человека любви, ласки и должной заботы со стороны старших и близких людей. Она злободневна в наше время, в котором активно рекламируются жестокость и насилие, нивелируются духовность и совестливость».
Может быть, из-за этих мыслей учёного Армаса Мишина, исследователя «Калевалы», книга, переведенная на карельский язык Ольгой Мишиной , не имела поддержки министерства образования Карелии и не получила широкого доступа к читателю. Стереотипное мышление чиновников? Думаю, да.
Отбросив стереотипы, всмотримся внимательно в героев «Калевалы», как бы с чистого листа.
Лемминкайнен представляется уже иным, не тем, кем мы его привыкли видеть. Это не тот бесшабашный парень, который и лося Хийси изловил и из пучин Туонелы живым вышел. Его не пригласили на свадьбу, а он явился, да ещё и убил хозяина Похъелы, сделав вдовой хозяйку – старуху Лоухи. Скрываясь от возмездия, нашел убежище на острове, где не было мужчин, одни женщины. Мужчины ушли, видимо, в поход, а вернувшись, обнаружили… измену. Как там они поступили со своими женщинами после этого?
«И прошел тут Лемминкайнен
Все деревни по порядку
Девам острова на радость,
Длиннокосым – на отраду…
…деревень там было много
И дворов с десяток в каждой,
На дворах же этих в каждом
Дочерей с десяток было,
И хотя б одна осталась
Из девиц прекрасных этих ,
Чтоб он с ней не поразвлёкся…
… сотни вдов ему достались,
Целой тысячей невесты».
Руна 29
Понятно, что Лемминкайнен едва ноги унес. Вернулся обратно – дом и род разорены. Наконец, украл невесту всё в той же Похъеле, последнюю из дочерей старухи Лоухи – Кюллики. Не уберёг, в итоге пошёл войной на обидчиков. Сам во всём виноват, но крайнего нашел.
Илмаринен – рабовладелец, но его укоренившийся стереотипный образ кузнеца никоим образом не выдает этого факта. Работяга, всегда при деле, словом, наш товарищ. Его рабы как бы мимоходом, исподволь, служат неким бутафорским реквизитом в его каждодневном кузнечном искусстве.
В руне 37 «каждый вечер Илмаринен о своей супруге плачет…» и горе его вполне понятно, если бы:
«И промолвил Илмаринен:
«Хороша была бы дева,
Если б речью обладала,
Дух и голос бы имела».
И повлек красотку-деву
На пуховую перину…
…лег он рядом с этой девой
На постель свою из шелка».
Создавая золотое изваяние, кузнец увековечивал память об умершей супруге. Но это на первый взгляд. Истинная цель не поддается пониманию нормального человека: Илмаринен пытается переспать с изваянием, то есть с памятником. Впервые в «Калевале» создается некий прообраз изделия для сексшопов, которым теперь никого не удивишь. В конце концов Вяйнямёйнен решает эту проблему, посоветовав Илмаринену:
«…иль вези ту куклу к немцам,
Как диковинку, к венецам».
Марьятта, одна из героинь эпоса, не вписывается в сюжетную линию. Если Куллерво, отдельно прописанный герой, хоть как-то вплетался в канву повествования то, она стоит особняком. Лишь Вяйнямёйнен удостоил её вниманием, как бы случайным, поверхностным. Сюжет о Марьятте смотрится совершенно отдельным явлением, будто у Лённрота был социальный заказ на уж очень недвухсмысленный библейский сюжет. Дескать, пусть-ка они все покрестятся, как бы чего не вышло.
Вероятно, в середине XIX века литературные произведения досматривались не только светской, но и церковной цензурой, и языческие божества, изобилующие в «Калевале», должны были передать своё влияние на людей Кресту и Церкви. Что, собственно, и произошло. Но в изданиях «Калевалы» советского периода 50-я руна, где описываются события, связанные с жизнью Марьятты и крещением, осталась как есть. Не доглядели? Нет, всё очень просто. «Калевалу» надо внимательно читать, чтобы разглядеть эти, не столь уж явные детали для атеистически настроенного человека, любителя старины.
В советском изобразительном искусстве такого персонажа, как Марьятта, нет. И никогда не было. Неужели неинтересен сам типаж и сюжет, связанный с ним? Конечно, интересен! Но такую визуализацию образа сразу заметят, а этого нельзя допустить.
Визуальный образ несомненно остается в подсознании зрителя. И надолго. Поэтому этот типаж, оставаясь в тексте, никогда не изображался советскими художниками. Чисто библейские сюжеты еще как-то терпелись советскими промоутерами, вспомним хотя бы Петрова-Водкина и его «Петроградскую Мадонну» (исключительно пролетарская трактовка «Богородицы с Младенцем»), но 50-я руна «Калевалы» старательно обходилась стороной.
Финский художник Аксель Галлен-Каллела посвятил образу Марьятты всего несколько произведений. Написанное им в 1895 – 1906 г.г. полотно «Уход Вяйнямёйнена» находится в художественном музее города Хяменлинна. Здесь четко просматривается святость Непорочной девы и Младенца, но параллелей, связанных с иконописью, нет. Вполне самостоятельное полотно, где калевальский сюжет доминирует. «Марьятта на берегу», «Марьятта – легенда» (1895 – 1896 г.г.), автолитография «Роса» (1898 – 1906 г.г.) находятся в частных коллекциях.
«Одним из первых Галлен-Каллела посетил Карелию, чтобы найти остатки древней карельской культуры. Работая над темами «Калевалы», художник пришел к выводу, что дух национального эпоса можно передать лишь с помощью стилизации. Этому соответствует и манера письма художника: все предметы имеют четкий энергичный контур, окрашены в яркие тона. Художник, чьё творчество было пронизано глубоким чувством национального самосознания, Галлен-Каллела оказал сильное воздействие на формирование национальной финской культуры» ( Ю. Курбатов, «Хельсинки»,1985 г.)
Карельский художник Виталий Добрынин не так уж часто обращался к конкретным образам «Калевалы», но всё его творчество пропитано духом древних рун и пониманием значимости искусства в формировании национального самосознания. Пожалуй, это единственный художник-карел, кому удалось, уйдя от стереотипов, создать современную «Калевалу» в её истинном карельском звучании.
Визуализация типажей «Калевалы» в современном изобразительном искусстве Карелии претерпевает некий застой. Если в середине прошлого века, а именно в 1949 году, правительством Карелии во главе с О.В. Куусиненом был инициирован конкурс на лучшие иллюстрации к эпосу, то сегодня такие инициативы не приходят в голову руководителям республики. Не буду даже предполагать, почему так угас интерес к национальной сокровищнице карельского народа со стороны властей, но со стороны художников это более-менее понятно.
Когда-то, в 70-80 х годах существовала некая каста художников – «калевальцев», ревностных хранителей «своей» темы и не допускавших к ней посторонних: над молодыми и неопытными потешались, чужих не допускали к «котлу» издательских и иных заказов. Гонорары в те времена заслуживали уважения. Государство национальную тему всячески поддерживало. И посему вокруг издательств собирались только именитые мастера или «свои» из ближнего круга. Но и тогда, когда, казалось бы, двери в национальную культуру открыты – изучай и твори, художнику сложно было проникнуть в суть карельских рун, понять всю глубину «калевальских» характеристик. А уж проникнуть в тонкости христианизации карелов, уж поскольку затронута 50-я руна, совсем ни к чему. Проще не замечать.
Существовала догма социализации типажа: этот – мудрец; этот – кузнец; этот – охотник; а эта – злодейка. Всё предельно ясно А вот о душевных тонкостях, да ещё с религиозным оттенком никому и в голову не приходило задуматься. Да что греха таить? Такая тема изначально была непроходная, а художник – честолюбив.
Искусство – живой организм и, если стереотипы мешают продвижению вперед в поисках образов, то многие художники прибегают к стилизации таковых. И весьма успешно. Но это отнюдь не галлен-каллеловская стилизация, где присутствует конкретизация образов. В современной стилизованной «Калевале» мы не найдём конкретики, а будем наслаждаться искусством того или иного мастера, эстетикой книжной иллюстрации или прикладной графики. Питерский художник Ю. Люкшин, москвич М. Верхоланский, петрозаводчанин В. Фомин ушли от «калевальских» стереотипов и создают свои графические и живописные образы «Калевалы», стилизуя их до неузнаваемости.
Бесспорно, «Калевала» по-прежнему привлекает к себе творческую мысль, являясь импульсом к действию, как в научном, так и в культурном пространстве. Вместе с тем на нее нельзя опираться, как на исторический документ. Но то, что «Калевала» даёт возможность пытливо всмотреться в прошлое народа, не руководствуясь некими догмами, а благодаря живому слову предков, запечатлённому уже более полутораста веков и дошедшего до нас, радует и обнадёживает. И, наверное, здесь будут уместны слова Дмитрия Лихачева:
«Культура обладает свойством преодолевать время, соединять прошлое, настоящее, будущее…
В создании культуры участвуют многие поколения людей. Без прошлого – нет будущего, ибо, только оставляя позади себя прошлое, мы движемся вперёд, и те, кто не знает прошлого, не может предвидеть будущего. Одна точка в истории нам всегда известна. Это – настоящее. Чтобы линия нашего движения вперёд была нам известна, надо знать прошлое, надо найти в прошлом вторую точку, которая закрепила бы линию нашего продвижения в будущее». (из записных книжек «Без доказательств»)
Такую точку в прошлом, как мне видится, мы сможем отыскать в народной поэзии, в рунах «Калевалы», но для этого необходимо отойти от стереотипов, взглянуть на уже привычное, казалось бы незыблемое, по-новому.
