О поэзии и «женской поэзии»

Специально для вас, Анечка и Дмитрий.

Вы спрашиваете мое мнение о «женской поэзии»? Тут я – ретроград и ортодокс, за мои последние 50 лет, со студенчества, «мнения» не изменились.

Поэзия – она поэзия, и только. Любой «гендерный» эпитет тут – лишний.

О сути же ее – точнее, о сути поэтов и их судьбе – сказал всё Блок, незадолго до смерти. Перескажу по памяти, так что закавыченные цитаты могут быть в чем-то неточны, но как раз в сути – не ошибусь. Его схема, как и любая, – именно СХЕМА, но не знаю объемнее, точнее и исчерпывающе. А еще – у него это очень похоже на конспект некоей универсальной пьесы, даже – по актам, Блок так и говорит: «акты»…

Сначала – о поэте. Он, по Блоку, – не тот, кто «пишет стихи», а – «носитель ритма». То есть «звуковых волн» из «глубин духа» человеческого, сродни тем, что «объемлют вселенную», движут «вулканами, землетрясениями, глетчерами»… Пока его не требует зов к священной жертве (Блок обращается именно к Пушкину: лучше того не скажешь, и «формулы» А. С. устареть не могут), он – в заботах суетного света, и там – может быть, именно ничтожней всех ничтожных мира. Но ощутил зов, – и тот его погонит на берега пустынных волн и в шурокошумные дубровы (не обязательно буквально, – словом, в свой «мир»), где он может внять и озвучить услышанный зов. С этого и начинается собственно «сюжет», т. е. судьба-«пьеса», ее первый акт…

Дальше – обязательный акт второй: конфликт, «знаменитое столкновение поэта с чернью». Та  –  вовсе не некие силы зла,  «не звери, не птицы, не демоны, не ангелы», а  – просто «существа человеческой породы», «просто  –  люди». Им нужна и понятна от поэта только «польза»: обличить ли что, исправить, украсить, возвысить ли их в их собственном самоощущении – хоть на час, задуматься, насладиться – «прекрасным» или «задушевным» (вот тут – не цитаты, эти кавычки мои, впрочем – в них ничего усмешливого, просто напоминание, что это – вроде привычных давно для всех нас и общезначимо-понятных терминов) и т. п.

И тут-то – последует третье (и последнее) действие драмы.

А именно: непременная гибель поэта. Нет-нет, не обязательно – физическая,   безвременный уход – это для самых-самых… Вообще-то, он вполне может и выжить, и даже успешно существовать. Но рано или поздно – погибнет «как инструмент», тот самый «носитель», то есть «ржавеет и теряет звучность» в условиях окружающей жизни, ибо «столкновение», став «борьбой» поэта с «чернью», перерастет в «неизбежное приспособление» его, «несовершенного организма, пригодного только к мировой (внутренней) жизни», – приспособление к жизни людей, то есть – к «жизни внешней». И эту жизнь нельзя винить в судьбе поэта, она по-своему права, ей действительно нужна именно «польза». Итак, инструмент гибнет – но, по Блоку, остаются (могут остаться) «звуки», которые он нес, пока звучал. И они, эти звуки, и есть собственно искусство, служащее одной цели: «испытывать сердца, производить отбор в грудах человеческого шлака», который и есть «идущая на убыль человеческая природа». И звуки эти, добытые и отобранные искусством, «где-то, очевидно, хранятся», продолжают той цели «служить»…

Кому как, а мне щемит и смущает душу, и даже пугает эта странная, невнятная и детски-печальная фраза Блока: «где-то хранятся»… Не сказал ведь ясно и понятно: в памяти человечества, мол, или там – в культуре, народа ли, нации или мировой, хотя бы – в памяти читателя, реального, возможного, нынешнего, будущего ли; нет – сказал вот так пронзительно и отчаянно, всего лишь – с надеждой: «очевидно, где-то»… Он ведь даже не сказал о «где-то» остающихся «звуках»: «служат», а – как-то робко выдохнул: «должны служить»…

Что еще очень важно – оговорка Блока о том, что всё это именно не трагедия, а только «драма», потому как нет тут катарсиса, нет победы (физической, духовной ли) ни для погибшего, ни для погубителя: оба противника – «существа несовершенные», оба – из людей-человеков. Да, да, поэт – не в меньшей степени, чем «чернь»: раз уж он бывает (не может не бывать) «ничтожней ничтожных», – он не высшее существо, и чернь – не адская сила, а – «чернь как чернь», и, в общем-то, редко когда действительно хочет поэту зла, чаще всего – как раз наоборот, по ее представлениям…

От себя: как тут не вспомнить еще одну «формулу» блоковского бога, Пушкина, что-то вроде попытки совета поэту – как попробовать сохраниться в неизбывном общении с людским миром, не «заржаветь», не «погибнуть»: «Ты царь – живи один»… Хотя совет очень печальный, да и, надо думать, невыполнимый в принципе, – поэт ведь тоже всего лишь человек, который, когда он «один», – «не может ни чёрта», как сказал Хемингуэй; пушкинская же горькая судьба тому примером…

Вот так итожил Блок свои мысли о поэзии и поэте – уже всего за полгода до смерти. Грустно? Да. Мудро? Да. Пессимистично? Не думаю. Скорее – спокойно, объективно и «оптимально». Как закон природы, то есть – вне оценок, «переживаний» и «морали», просто – как естественную данность…

Так что некая особая «женская поэзия» – нонсенс. Она и у поэтесс (см. дальше) – только и «просто»: Поэзия. То же касается «мужеского подвида» в стихотворстве – аналога поэтесс.

{hsimage|www.ammn-ben-liza.com ||||} А вот собственно о женщинах-стихотворцах – могу  попробовать сформулировать свои, тоже выношенные  за годы, ощущения.   Предупреждаю: сугубо субъективные, никак не  претендующие на истину в последней инстанции, да  и вообще – на истину, обязательную для кого-то еще, кроме меня самого.

Для меня (подчеркиваю: только для меня; у всех, каждого, тут могут быть – не могут не быть – иные имена и даже, наверное, целый их ряд) среди женщин,  пишущих на русском языке, был, есть и пребудет только один ПОЭТ – Марина.

Необходимые разъяснения. Поэт для меня – понятие универсальное, вне «гендера», обще-человеческое. Поэтесса (без кавычек) – природное выражение ДРУГОГО, отдельного людского «вида» (мужчина и женщина, по-моему, – два эволюционно, генетически, не просто полово, для «продолжения рода», а по конструкции и предназначению мозга РАВНО-самостоятельных, «параллельных» гуманоида). Ровно ничего «уничижительного», «второстепенного» в этих суждениях о женщине (или о мужчине, – прим. для феминисток) и в термине «поэтесса» тут для меня нет. Наверняка есть – по аналогии – где-то и, так сказать, «поЭторы», то есть как бы «собственно мужчины» – люди «вида», а не «рода» – в поэзии, и наверняка даже попадались и попадаются, и тоже – в кавычках и без, но вторых, настоящих, без кавычек, с ходу не приходят на ум примеры (Павел Васильев?); возможно, в отличие от женщины, мужчина тут просто ущербней, природно не так «вооружен» (или – дальше от природы ушел, «испорчен» цивилизацией), чтобы внятно и талантливо себя «отдельно» заявлять этим самым «поэтором»  (не о грамматическом же «мужском роде» речь), а спец-розыск – как-нибудь в другой раз… Поэзия же – нечто сверх-надвидовое, одна на всех, тут ее «инструменты» – и поэты, и поэтессы, и обязательно должные быть поэторы – на равных. Так что, с этой точки зрения, ПОЭТ как носитель ПОЭЗИИ в мыслях Блока – несет для меня ОБЩИЙ смысл, один «на троих».

(Тут стоит вспомнить и Иосифа Бродского. Поэт – «не мой», но гениальный: бывает и такое – великие, но не «твои»… Так вот, он в своей Нобелевской лекции говорил, что поэт – не тот, кто «владеет словом», а как раз наоборот: именно инструмент, этим Словом – Логосом – выбранный, то есть доказавший, что достоин для того, Слова-демиурга, стать его «флейтой» (как сказал бы Гамлет). Библейский же Логос для Бродского – и это для него не метафора, а всерьез! – не что иное как Язык. На котором пишет поэт. Язык, по Иосифу, – именно нечто живое, неощутимое «существо», разлитое – как воздух – в природе; тут и мировой дух Гегеля вспомнишь, и ноосфреру Вернадского; словом, для Бродского это – некая одухотворенная мыслящая высшая Сущность, мировая «эманация» (см. «Словарь иностранных слов»: у римлян – «фантастическое объяснение происхождения мира путем мистического истечения творческой энергии божества») для всех носителей этого языка… Типичный «философский идеализм»? Не знаю… Не уверен. Что-то тут ощутил, «зацепил» последний поэт модернизма XX века… Кстати, он же сказал, что из трех способов познания мира – рацио, интуиция, откровение – поэт, если он не «якобы поэт», способен, как правило, к двум последним, а «рацио», твой мозг, ум, стало быть, – уже от лукавого, от цивилизации, вещь сомнительная и могущая – хотя и не обязательно! – обмануть…)

Вернемся к женщинам стихотворящим.

Поэтесс, первых, без кавычек, – не очень много (хотя и не так уж мало; даже в нашей «провинции» я рад – и благодарен за это судьбе – личному, по жизни, знакомству, пусть и в очень разной степени, аж с четырьмя: Лидой, Ольгой, Еленой-умницей-драматургом и Еленой-знаменитой; очередность – по степени, извините, исключительно с моей субъективной колокольни, их не столько дара и «пера» (хотя и это тоже), сколько самобытности; есть, конечно, и близ, и вдалеке, те, с кем не знаком лично, только по стихам; и те, вестимо, о ком не знаю, – а уж об именах из ушедших и давних не говорю; есть, похоже, обнадеживающие имена среди и молодых, и самых юных поколений). И хотя даже они, первые, могли бы – после той из них, изначальной и великой, кто потом жалела, что «научила женщин говорить», – казалось бы, не очень себя беспокоить, но они – есть, и слава Богу, и спасибо им за это, поклон и искреннее уважение, ибо смогли (смогут) добавить нечто настоящее и свое к сказанному той, великаншей.

Вторым же, в кавычках, – имя легион. И максимально сегодня урожайны (и неразличимы, под копирку) тут – что особенно достойно сожаления – интимно-медитативные лирики, пишущие о «духовном», то есть в первую голову, конечно, о своей душе, печально- мудрой и/или страждущей в неуютном нашем мире, недостаточно тебя понимающем, а то и доставлявшем (доставляющем) обиды, синяки и раны (в лице, естественно, главным образом представителей иного гендера). Всё это, в общем-то, реальное, и неизбывное, и объяснимое, и не подлежащее – по изначальной сути – никакой ухмылке, есть и у тех, первых, без кавычек. Но те-то – отнюдь не зациклены на этом магистральном векторе, и сей наглядный признак – тоже тест: на термин в кавычках или без оных.

Ныне же – и давно уже – среди вторых очень нередки те, на которых легко ненароком и споткнуться-ошибиться, приняв поначалу за первых. Тем более, когда автор очень и очень неглупа, умела, начитана и образована, и сама свято верит в свою стезю, а все это ведь всегда скажется в писаниях. Но, рано или поздно, они, вторые, непременно «проявятся».

Во-первых, этой зацикленностью, взывающей к пониманию, сочувствию и – желательно (хотя, как правило, на уровне авторского «подсознания») – восхищению (или хоть одобрению-ободрению; см. по Блоку: «приспособление…»).

Во-вторых – опять-таки рано или поздно, а не удержится такой автор от соблазна вынести «урби эт орби», для горячего всеобщего обсуждения, некие траги-интеллектуальные вопросы вселенского масштаба, скажем: нужны ли человечеству стихи (то есть – «мои стихи», хотя, конечно, всегда имеется в виду как бы «общая проблема»; опять же: ср. с мыслями Блока – насколько наглядно это не совпадает, другой, параллельный – по Эвклиду – уровень; как ни странно, эти псевдо-глобальности инициируют чаще женщины-авторы из культурных центров, например – Питера, к тому же – вроде и так вполне признанные и зачисленные в «избранницы»). На кои вопросы, кстати, они, вторые, в кавычках, и получают обычно возможность подкрепиться оптимистическими откликами – от соратниц-сестер (обоих полов) по духу и от добрых мужчин (чаще всего – искренне добрых: ведь может же быть весьма привлекательной автор, да еще когда очень и очень «научилась говорить», что, впрочем, ныне доступно всякому грамотному человеку), главное же – а такое случается, – когда не кокетничает, не «играет», не маскарадит, а субъективно вполне искренна, что – на эмоциональном уровне – и ощутимо, и «рефлекторно» вызывает симпатию и импульс поддержки.

А сказать такой правду (каковой она тебе представляется) не вдруг и язык повернется, – ведь просто не поверит, сегодня же чаще  всего   –   тебе  же  и  припишет  какие-нибудь комплексы,  мужской снобизм,  а то и «пожалеет»  за  духовную  сухость  и  нищету.  Да и неловко как-то: чувствуешь себя не то примитивным женофобом, не то жестоковыйным тупицей, – взыскует же женская душа. (В скобках заметим: всё вышесказанное вполне приложимо и к авторам прозы и «прозы», разве что дискуссии на тему «нужны ли людям мои рассказы» затеваются заметно реже, ибо были бы наглядно смешны, хотя – в воздухе порой витают… Но это потребовало бы отдельного разговора, а у нас речь – о поэзии.)

То есть бывает – сегодня особенно – крайне затруднительно определить грань между носительницами термина в кавычках и без. Да и тут – тоже вполне можно ошибиться. Ибо ощущения и мнения все же у каждого из нас – свои, личные. Ибо, в конце концов, не может пишущий не писать – так исполать ему. И ему так легче, и найдутся, непременно найдутся те, в ком и он вызовет благодарное эхо. Ведь еще у Гоголя была удивительная – и гениальная, лишь по недоразумению считающаяся злой, саркастической, – рецензия, в одну строку: «Эта книжечка вышла, значит, есть на белом свете и читатель ее»…

Так что вряд ли я (и любой другой) тут вам чем-нибудь помог бы такой вот, простите уж, «лекцией». Тут все зависит от вас (от нас) самих, от твоего чувства, вкуса, знания и понимания поэзии (не «стихов»!), интуиции, опыта как читателя, наконец. Толците – и дастся вам. Ваше, СВОЕ мнение. Которое, скорее всего, не совпадет с моим. И это будет не страшно и мне не обидно. Это естественно. Нормально.

P.S.  1) ОЧЕНЬ ВАЖНО! Абсолютно всё, что тут наговорилось, относится, конечно же, и к стихотворцам-мужчинам, может быть без натяжек спроецировано и на нашего брата: поэтов, «якобы поэтов», «поржавевших», мертвых при жизни, ну и «поэторов», тоже – в кавычках и без (простите за неуклюжий неологизм, но ведь термина тут еще не предлагал никто и даже не пробовал придумать). И, вестимо, – приложимо даже в большей степени, и опять же – для каждого из нас, конечно, по-своему. Разве что с именами было бы, наверное, посложнее, тут одним-двумя-четырьмя, а то и десятком-другим никто бы не обошелся, за века статистика накопилась все же не та. В чем не женщины, конечно, виноваты, – мы, адамовы сыны, неправедно узурпировавшие когда-то и тягу к «священной жертве»…

2) Чуть не забыл. Иноязычную поэзию знаю все же очень недостаточно (да и по переводам, как почти все мы, грешные), чтобы тут определить для себя своего женщину-Поэта. Но вот об англоязычной Поэтессе, сравнимой для меня с великой Анной (да и с Поэтом-Мариной – по смелости и «почерку» стиха, по дерзости в обращении с «принятыми нормами» национальной поэтики, даже по любимейшему у обеих знаку – тире) могу сказать совершенно определенно: тут у меня тоже только одно великое имя, ни с кем – узнай я даже много больше имен, – не вровень: Эмили Дикинсон, XIX век, США.

3) А к поэту, перед кем преклоняюсь, то есть – к тени ее, однажды – первый и последний раз, больше не решусь, – даже рискнул обратиться…

{hsimage| dreamworlds.ru ||||} Там был эпиграф из нее, даже два. Вот  они:

Я – бренная пена морская…

Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

А вот и оно, письмо к Ней, каким выговорилось.

«Я – бренная пена морская»?

…Явь бреда, и плена тоска, и –
из горстки песка или глины –
не Ева – Марина.
Сквозь Божии длани – гонимы
по миру и пО миру, мимо
распада времен,
но хранимы
на дне, у корней сердцевины
глубинного русского слога, –
по Небу, по Богу,
по-Морю-по-Храму-по-Риму
душ наших –
помины…

Ты предана пенью – как зною,
в котором расплавятся тени.
Ты предана бедной страною
(в которой тебя не хотели),
не знавшей, невемой, бессловной
и в том – не виновной (виновной!).
Ты, пленная песня людская –
при жизни, белейшая стая
пронзающих строчек – по смерти…
Не верьте
поэту, что он, умирая –
хотя бы и дважды: на зорях
закатной и утренней, – в море
вернулся изменчивой пеной.

{hsimage| www.byzantion.ru |right|||} Беспенна.
Безбренна.
Безмерна.

Ни пени.
Ни тени.
Ни тлена.

…Ни пепла.                 
Ни камня.
Ни сына…

Ни – смены:
Марина.

Подбор иллюстраций – автора