В Пушкинских Горах открыли музей Сергея Довлатова
Я не знала его лично – он закончил свою экскурсионную деятельность чуть раньше моего появления. Но зато я хорошо знала тех, кто хорошо знал его – и это знакомство через рукопожатие делало его своим, близким, родным.
Сергей Довлатов. Все знают это имя: российский писатель, создавший себе имя собственной судьбой. Скажете – творчеством? И это тоже. Русский писатель, родившийся в Уфе, живший и работавший в Санкт-Петербурге (тогда еще Ленинграде), Таллине (тогда еще не заграничном), Пушкинском государственном заповеднике (еще Гейченковском) и умерший в Нью-Йорке. Да и умерший-то как? Чисто по-русски, не успевший, вернее, не понявший значимости какой-то бумажки под названием «полис». Ведь мы тогда действительно не знали про существование каких-то полисов. Привычки тогдашнего советского человека, сбежавшего от советской «бесполисной» действительности, он перенес в капиталистическую страну.
Помню, всех нас убила тогда, в августе 1990-го, эта новость. Нашего русского писателя с сердечным приступом таскали в карете «скорой помощи» по бесчувственным улицам Нью-Йорка в поисках больницы, которая приняла бы его без полиса. Возили до тех пор, пока не умер, так и не оказав ему помощь. Было больно, возникала невольная мысль: «А вот у нас бы не умер, у нас бы спасли!» Ему не было еще и пятидесяти…
Нас, прошедших горнило Пушкинского заповедника, известие о смерти Довлатова задело тогда особенно. Ведь он был почти свой! Я не знала его лично – он закончил свою экскурсионную деятельность чуть раньше моего появления, поработав здесь несколько летних сезонов. Но зато я хорошо знала тех, кто хорошо знал его – и это знакомство через рукопожатие делало его своим, близким, родным, писателем-экскурсоводом. Он ходил по нашим тропам, произносил имя «Пушкин», балагурил, сидя на продавленном диване экскурсионного бюро на турбазе, возможно, уже тогда делая наброски своего «Заповедника».
Кроме «Заповедника» он написал много: «Зона», «Чемодан», «Невидимая книга», «Соло на ундервуде», «Записные книжки», «Компромисс», «Марш одиноких», «Ремесло», «Иностранка»…
И все же, если бы не написал «Заповедник», появился бы здесь музей?
— Думаю, нет, — размышляет директор Бугровского комплекса (Музея деревенского быта) Пушкинского заповедника Вячеслав Козьмин: — Именно потому, что осталось описание дома «дружбиста дяди Миши» в Березино (в «Заповеднике «Сосново»), где снимал комнату сам Довлатов, появилась возможность создать музей. Хотя по тому статусу, который Довлатов занимает в настоящее время в литературе, думаю, на музей он в любом случае имеет право.
Заслуга теперешних меценатов, хозяев дома, в том, что они его сохранили, поставив изнутри невидимый, но прочный каркас, который не позволит ему обрушиться. Сохранен не только типаж деревенского дома семидесятых с более чем скромной мебелью, но даже все его щели, так и кажется, что вот-вот вылезет, повиливая хвостом, какая-нибудь собака.
Много лет хозяйкой «довлатовской», как в шутку, любя называли ее, была Вера Сергеевна Хализева, москвичка, человек не чуждый литературному слову. Она как могла берегла домик, собирая в сентябре на Довлатовские годовщины его друзей и поклонников.
Нынешние хозяева, год назад выкупившие у нее дом, решив сохранить традицию, постарались открыть его уже в качестве музея Сергея Довлатова к его семидесятилетию — 3 сентября.
Что ждет музей, носящий статус частного, какая судьба – время покажет. Пока ясно одно: на туристской карте Пушкиногорья появится новый маршрут, а в стенах музея заговорят о таком близком, но немного забытом явлении как поколение семидесятников, о том, что дало мировой литературе, обществу поколение романтиков и диссидентов, не желавшее мириться с эпохой и тем не менее воспевшее ее.
И вот загадка: почему в поисках свободы они ехали сюда? Именно тогда вокруг Пушкинского заповедника сложилась мощная интеллектуальная прослойка из питерской, московской интеллигенции, работавшая летом внештатными экскурсоводами (к этому кругу принадлежал и Довлатов). Воздух того времени был крепко спрессован разговорами о литературе, поэзии, интеллектуальными погружениями в Пушкинскую эпоху, красивыми анекдотами, путающими времена.
Так почему же именно сюда? Какая степень свободы открывалась им здесь? Что влекло? Природа? Экскурсионный круг, включавший в себя Михайловское, Тригорское, Святогорский монастырь с могилой поэта, позже Петровское – говори что хочешь, никто не слышит? Времена директорства Семена Степановича Гейченко, который, хоть и был серьезный ученый и музейщик, но либерал и сам большой выдумщик?
А может, все-таки Пушкин? С его одой «Вольность», «Посланием в Сибирь», пусть даже с «Гавриилиадой», няней, своим «Выпьем, добрая подружка…» К Пушкину – за свободой? Может, в этом и есть разгадка времени и этих мест?
Но так или иначе пока ясно одно: на Бугровских полях вблизи Березино, похоже, навсегда поселятся коровы с «декадентскими физиономиями» и будут вышагивать «мультипликационной походкой» куры, вдоль тропы, раскрывающей «те самые Псковские дали», что приводят к скромному домику русского писателя Сергея Довлатова.
