«…Выносит мою ладью девятый вал»

                       Загадка «онегинской цифири»

Сочтем по академизданию: в «Онегине», в нашем каноне, 5661 строка стихов (считая максимально уважительно к автору: все неполные строки, в том числе в «Путешествии» и в клочках X главы; все стиховые самоцитаты в авторских примечаниях; да и его эпиграф к главе II – как хотите, а для меня это тоже стих, да еще какой, пусть и одностопный).

Стало быть, в «сонетном исчислении» канон бы потянул на 404-405 сонетов? Да, Пушкин – это Пушкин. Богатырь – не мы.

Но ведь как раз столько «овеществленных» строф – 405! – онегинский канон и содержит (если считать реально заявленные А.С., то есть те, где у поэта под номером, звездочкой или в отрывке – хоть одно значимое слово, кроме рядов точек, абсолютные нумерованные пустоты не в счет)! А та, финальная, неведомая нам по рукописям, из предисловия к отрывкам из «Путешествия» («Пора: перо покоя просит…»), – уже 406-я, вроде недоговоренного постскриптума…

Конечно, какое-то сближение в цифрах тут следовало ожидать: «онегинская» строфа = сонету. Но – чтоб так впритирку?! Ведь не мог он знать о приключениях своей сожженной X-й в век булгаковских обманно-утешительных афоризмов. Ведь бесстрофные «Песня» и «Письма» (и «Посвящение») – не влияющие, значит, никак на число реальных авторских строф, зато весьма весомые в сумме строк (той самой – 5661), из которой выводилось возможное число сонетов, – они-то никуда не делись!

Как же он умудрился исключить из готового именно такую строчечную массу, которую эти бесстрофные островки и наша рукодельная недо-десятая как бы и уравновесили для будущих моих, не снившихся ему, арифметических фантазий?

Нет, никакое тут не «случайное совпадение». Не счетная подтасовка, не фокусы с цифрами. Тут – Логоса демиурговы шутки. Тут кудесили не мои и даже не Пушкина разум, воля или интуиция.

Не улыбайтесь скептически. Вот давайте-ка проверим – с другого конца. И построже. Не боюсь рискнуть, верю пушкинскому даймону.

Будем рассуждать так.

{hsimage| www.peremeny.ru||||} Во-первых, злосчастная глава X. Сам Пушкин ее в канон не включал. Это мы постарались за него, венчая в тираноборцы. Ну, и вычтем все наши самодельные кубики-рубики, все осколки десятой из общего числа. Минус 99 строк. В примечаниях А. С. пять строк из «К. Л. П.» – к «Онегину» впрямую никак не касательны, уберем. Там же есть три буквальных повтора строчек из главы VI, долой дубли. Наконец, дорогим мне «О Русь!» тоже пожертвуем, все ж не принято подверстывать эпиграфы к основному тексту. Итого – 5553 строки теперь.

Но, извините, тогда и добавим! Всё, позже им самим вычеркнутое, но сначала-то – им же и напечатанное (в первых книжечках глав, в «Московском вестнике»)! Это – всего 8 строф, строк же ровным счетом – 108 (одна строфа печаталась им усеченно).

Получаем что-то вроде, так сказать, «авторизованного» печатного прижизненного свода. Примерно так шекспирологи и собирали канон «Гамлета» – по разным изданиям.

И – что же имеем в итоге?

5661 строка!

Хотите – верьте, хотите – проверьте.

Что приводит меня в абсолютное изумление.

Для возможных придир-ревизоров: я не забыл о строчках четырех с прижизненными печатными разночтениями (не об опечатках речь). Но ведь это не дополнительные строчки, а редактура уже имевшихся. Автоправка, не влияющая на строчечный объем. И материал – на все те же 405 сонетов.

Вот строф – поубавилось! Чуть-чуть, правда: на 9.

«Магический кристалл»… Есть, есть она, магия чисел. Неисповедимая воля Языка. Магия незримых сил, правящих поэтом.

Ведь такого я и сам не ожидал: уверен был, что меры как-то сойдутся, но чтобы до последней единицы там, где счет на тысячи?

И еще чем-то не дает покоя это странно-некруглое число – 5661. С каким-то секретом этот ряд из четырех цифр. Иначе зачем бы такие немыслимые, на вечность и любые перетрясы и приключения в судьбе текста рассчитанные, степени надежности? Нечеловеческая, не Пушкиным заложенная, какая-то запредельная сохранность…

Где-то выше у меня мелькнула цифра 9? Да – «строф поубавилось»… 405 – 9 = 396.

Нумеролог сразу увидит: тут все три числа – сплошь «девятки» (каждое сводится к простому по сумме цифр).
Так ведь и 5661 – тоже «девятка»!

И в других, ключевых для моих выкладок, числах – 5553, 108 – она же!

От уничтоженной X-й чудом сохранилось 99 строк: «девятка»! Из нашего канона их, нами же силком пристегнутых, вычесть = 5562: «девятка»! Вместо отторгнутого «новодела» – пушкинские допубликации (108) ввести: 5670, «девятка»! Кстати, желанная бы полная сумма для тех самых 405-ти строф ли, сонетов ли. До нее в нашем 5661 – как раз 9-ти и не хватает!

Пушкин, думая, что завершил роман, высчитал 26 сентября 1830-го общий срок работы – «7 лет 4 месяца 17 дней», как бы выстраивая неосознанно ряд цифр: 7417. По 26-е сентября – именно так. Но точка-то последней, 9-й (тогда – 9-й!) главе поставлена была накануне. То есть все-таки – 7416! «Девятка»!

Вообще-то «девять» – наиглавнейшее число в нумерологии. Число славы. Число Марса, самой мнгоговластной из планет: от него зависит Овен – знак жизни; он – властелин Скорпиона, знака презирающих смерть; он управляет Козерогом – знаком судьбы… Правда, Близнецы – вроде бы вне его сферы, а Пушкин – «Близнец», самый непостижимый, непредсказуемый, переменчивый и энерго-излучающий знак Зодиака. И в его личных числах («имени», «рождения», «сердца», имиджа) нет ни одной девятки.

«Близнец» родил нечто («Онегина») по воле не Меркурия, но – Марса? Что бы это значило? Что детищу с его судьбой изначально, с утробы, не родитель со своим патроном хозяева, а – иной, суровый бог? И быть детищу в великой славе? Или сам «ребенок» был дан Пушкину как некий грозный знак, судьбоносный для «отца»? Вот – не узнал зодиаков и планет ни Дантеса, ни Натальи Николаевны, а любопытно бы глянуть… О жене Пушкина могу только сказать, что «Марсом» она не была ни «именем», ни «сердцем», а в замужестве «сердце поменяла» – стала носить там «имя» мужа, то есть, по нумерологии-то, была-таки «милая женка» супругу честно и душевно предана, вопреки гневному мнению хотя бы немилосердной к Н. Н. Анны Ахматовой…

Вернемся к нашей «девятке».

Есть в «Онегине» единственное место, где сам Пушкин называет эту цифру и ее некую особую значимость для романа – причем трижды в пяти строчках! – но как «значимость» не осуществленную, задуманную было, но не состоявшуюся. Это – как раз обрывок той строфы в предисловии к кастрированному им «Путешествию», которую и я посчитал тут на особинку, «постскриптумной», 406-й… Он ведь и сам ее поминает только затем, чтобы сказать нам, что он строфу – выкинул. И песен оставляет – «восемь»:

  Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостно выносит
Мою ладью девятый вал –
Хвала вам, девяти каменам…

Он из романа «девятку» выбросил. Решительно, даже на этаж весь дом укоротив (даже чуть-чуть слукавил – что толкнуло? – подбивая счет работе на день позже истинного). Так он думал. А она там – осталась! Прямо-таки – вплавлена.

Она же – и число, напоминающее о сроке выношенности плода во чреве.

А стоит только присмотреться к биографии и поэта, и его романного «чада»…

«Онегин» зачат – 9-го числа месяца. В плане романа было 9 глав. Эти девять закончены (так полагал Пушкин) – в сентябре, 9-й месяц в году. Но дело длилось еще больше года, словно для того, чтобы общее время работы над романом доросло почти до 9-ти лет (начато в мае 1823-го, осенью 31-го еще делаются вставки, и только в конце января 32-го печатно объявлено: вышедшая книжечка – последняя, роман кончен).

Так и чудится: гонит нетерпеливый автор, но что-то (вплоть до холерных карантинов!) – всё тормозит, всё толкает снова и снова к столу; и все же поторопился А. С., пересилил это «что-то», ненамного пересилил, – но величайший русский стихотворный роман так и остался «почти готовым», недооформленным каким-то, с выкромсами по живому… Вот бы еще чуть-чуть помучиться, допестовать до «срока», ведь оставались-то – считанные месяцы… Так похоже на кесарево само-сечение.

Но могло ли и быть иначе – у Пушкина, сверхчуткого к наималому сбою гармонии в своей музЫке?

Имею в виду следующее.

Что до злополучной «декабристской» главы – подозреваю, не только подсудная крамольность волновала тут А. С. Пусть растерзают или высмеют меня пушкинисты: ну, не идет никак глава в роман. Нет в онегинско-татьяниной истории места этому замаху «гражданской публицистики», этому полит-эпосу, цицероново-ювеналовой, прутковско-солженицынской хронике. Из другой она оперы. Особая статья, отдельный разговор – и вообще другой жанр. В «Онегине», рядом с X-й, – не в тех зеркалах виражи истории, не те срезы ареала, и музыка не та. Симбиоз, синтез жанров и методов – еще впереди, в XX веке.

Чувствовал, чувствовал он: не ладится что-то. Еще в «Странствиях» ощутил – куда-то не туда стало заворачивать. Какой-то кентавр забрезжил, и не конь, и не человек… Ни эпос, ни лирика, ни путеводитель, ни мемуар. Онегин-то вроде оказывался уже и ни при чем. Ни гид, ни чайлд-гарольд, ни стерновский сентиментальный вояжер, ни паломник… Бесплотная тень, ненужный знак. Мы всё на Катенина ссылаемся, через 16 лет после смерти А. С. вспомнившего: выкинул тот «Странствия» из-за той же цензуры, не пропустила бы загляда в Аракчеевские поселения, а без того – мала, скудна глава, мол. Ой ли? Только потому? А чего ж тогда в печать готовил, в одной книжке с последней, 9-й (потом уже – 8-й), и даже предисловие написал было – на две главы? О поселениях в рукописях – ни следа. Насчет «малости»: вернуть то, что перенес потом в последнюю, уже 8-ю (в результате – самую разбухшую), да строфу о себе на Кавказе, оставшуюся в черновике, не выкидывать («одесского» себя – не выкинул же), – встала бы глава вровень со второй, которую «слишком короткой» не счел почему-то…

Из-за этого нараставшего неуюта от начавшихся расплываться русла, контура и вектора вещи, думаю, и торопился он разделаться с романом, нервничал, кромсал (даже излишне свирепо), X-я руки жгла, «Странствия» то так примеривал, то этак…И нашел все же единственно возможный, хотя и кровавый, выход из замаячившей безысходности – отрезал X-ю (чего уж радикальнее: испепелил! Но упрятал лекальца для возможной будущей ДРУГОЙ выкройки), а из любезного сердцу «Путешествия» сделал выжимку-демпферок, прелестную подпорку недопостройке. А с «родами» – поспешил, выдал не совсем доношенный, но уже грозивший стать селекционным минотавриком, плод.

Урок даром не пропал, он еще найдет новые пути сращения: голосов – человечески-частного, пронзительного, и горне-державного, грозного; оптик – бытово-хроникальной, микроскопной, и панорамно-бытийной, стратосферной; не повторяя давних открытий «Бориса», еще напишет свой шедевр в новом роде – поэзо-повесть об Евгении-втором, «Медный всадник» (так еще и не постигнутый нами во всем объеме всех его секретов).

…Но к смыслу нашей главной «девятки» мы не очень-то приблизились. Брезжит разве что, маячит некая тревожащая, угрозная тень.

Ах, это загадочное – 5661!

Можно, конечно, понакрутить, попримеривать. Хотя бы так:

«Зачатие» романа – май (5), конец «родов», то есть выход в свет последней книжечки – январь (1). Январь же – последний при жизни «Онегин», 2-е издание однотомничком. Те же цифры  –  месяц  рождения (это для нас  –  июнь,  сам  же Пушкин всю жизнь отмечал свой день 26 мая) и месяц смерти. А две шестерки в середке? Пять с половиной лет (в месячном исчислении – 66), отпущенных ему жить счастливо с любимой (хоть и 113-ой по счету – «пятерка», кстати! – как не утерпел созорничать в письме к жене друга) – до роковой осени 36-го? И они же – указующий перст на грозный смысл 6-й главы романа и 6-й в ней строфы (о зловещих знакомцах-весельчаках, умельцах «поссорить» и «поставить на барьер», – не такие ли и писали, хихикая, подметные «дипломы»)?

Те же две шестерки в следующем ракурсе. Родная семья, пушкинско-арапская кровь, из значимых в его послелицейской жизни: отец, мать, дядя Василий Львович, брат Лев, сестра Ольга, с ним – шестеро. У самого в семье, его опоре и надежде, было – шестеро (он, Н. Н., четверо детей). И в другой, нелепо-противоестественной «семье» вокруг дома на Мойке – тоже шестеро (он, три сестры Гончаровых, и эта сатанинская пара, «отец»–«сын» Геккерны). Персонажей романа, как-то влияющих на события, тоже только шесть: Онегин, Татьяна, Ленский, Ольга, Зарецкий, мать Татьяны (и в Москву отвезла, и пристроила в свет, и «молила с слезами»; «бедная Таня» ее трудами «другому отдана»).

А еще можно – так.

В 1823 («пятерка»!) году в пятом (5) месяце начат роман. И через пять (5) лет от года зачатия, в 28-м, выходит в свет судьбоносная шестая (6) глава: дуэль и смерть поэта, из-за женщины. А «роды» начались в 25-м – выход первой книжечки романа. И через шесть (6) лет в романе поставлена окончательная точка, а в жизнь поэта входит женщина – жена, его «idol mio», так он о ней в письмах, а Онегин о Татьяне – в романе; после смерти поэта – замужем за военным, как Ольга, и муж генерал – как у Татьяны… Кстати, Онегин встретил Таню – после смерти своего дяди, Пушкин женился на Н. Н. – после смерти своего. И на шестом (6) году семейной жизни – дуэль, гибель в первый (1) месяц года нового – 1837-го (1837 – «единица»!).

Или – так.

1825-й, выходит первая глава. Через пять (5) лет Пушкин ставит точку – так думает, так и пишет Плетневу, прорвавшись-таки из Болдино, через холеру: 8-я и 9-я главы «совсем готовы к печати». А до этого, в ПЯТОМ месяце ШЕСТОГО числа того же 30-го года, месяце своего рождения и начала работы над романом, – помолвка с Н. Н. И пошло последнее ШЕСТЛЕТИЕ: смерть дяди, денежные хлопоты, «февраля 18, была свадьба на Никитской в приходе Вознесенья» (18-е – внимание! – «девятка»), окончательные переделки вроде бы готового романа, семейная жизнь… А от первой, в сентябре («девятка») 1830-го, точки («готовы к печати») ровно шесть (6) лет до последнего рубежа, сентября («девятка») 1836-го («девятка»!): Пушкины въезжают в новый дом, кстати, в Петербурге – шестой, последний в их жизни; пошел последний год (осталось жить – «единицу»), всего через ОДИН месяц, с началом ноября, грянет гром, и в ПЕРВЫЙ месяц начавшегося года-«единицы» – обрыв (27-е, дуэль – «девятка»!).

Вообще-то, наверное, можно подверстывать до бесконечности. Но заметим – всё всегда крутится именно вокруг цифр этого реестра: 5661… А «внутри», затаенной тенью – это, не сулящее добра: «9»…

Да, знак Марса, «девятки», над «Онегиным» и его автором – несомненен. И жизнь тут же пресеклась, как только перешел этот рубеж – 1836-й, «девятку». Полных прожитых лет – 37, «единица», последняя цифра в том ряду.  Следующего дня рождения – уже не было…

{hsimage|www.chertyaka.ru ||||} И ледяной укольчик под занавес: в числе 5661 – полуспрятались, но рожки дразнятся! – три шестерки, число бездны (и оно тоже – «девятка»!)… Есть упоение – на краю? Как и всегда – оказался он прав, бесстрашный.

P. S. …А как вам такая ухмылка «случая»? Академтом писем Пушкина (у меня – любимое, старое, второе издание, 1958-го). 1835 год. В письмах давным-давно помином романа нет, других забот полно… И вдруг! На секунду! Вспыхивает: «Ты мне советуешь продолжать «Онегина», уверяя меня, что я его не кончил…», чудом сохранившийся обрывок записки Плетневу, сентябрь – опять этот сентябрь, «девятка»!

Вспыхнуло и снова кануло.

Но именно этот осколочек, эта фраза – легла у составителей-академиков (не думали, не гадали, а то и внимания не обратили, поди!) в реестр «писем» под номером: 666…

{hsimage|www.kitrossky.org  |center|||}