В детстве мы как-то не брали в голову, кто написал суперхит «Не отрекаются любя», чьи это стихи. Мы слушали Пугачеву, и слова песни ассоциировались у нас с обликом певицы, а скромное упоминание поэта Вероники Тушновой оставалось как-то за рамками нашего внимания. И только недавно за перелистыванием в очереди бесплатной газеты для пенсионеров я с неким ужасом даже открыла, что «Не отрекаются любя» Тушнова написала еще в 1944 году! Где-то рядом были созданы «Сто часов счастья» и «А ты знаешь, все еще будет…».
Последняя песня нам, пионерам семидесятых, приоткрывала тайну женского счастья. Что счастье — это не только работящий непьющий муж и дети, которые в школе «настойчиво овладевают знаниями», но и что-то еще. «И еще меня на рассвете губы твои разбудят», – понятно, что это не просто брачные отношения, потому между этими людьми уже что-то случилось в прошлом, но вот разрушилось, и есть горячее желание всё вернуть. Если это самое «еще» было под запретом даже во времена нашего советского детства, допустимо ли было во время войны женское откровение: «Я перестану ждать тебя»?
Естественно, сразу вспоминается Симонов и его «Жди меня», которое, по собственному признанию поэта, в 1942 году опубликовали в «Правде» с большим скрипом. Газета «Красная звезда» в публикации отказала. Цензура не пропустила: тема личных переживаний в печати вообще не приветствовалась. Однако какой женщине адресовано это стихотворение (имеется в виду обобщенный образ, не Серова)? Скорее всего подобию Ярославны, чистому, бестелесному, верному существу, которая своими молитвами способна остановить пулю в полете, слезами излечить горячие раны, да и живет она только затем, чтобы жил Он. И может быть, даже по-своему счастлива ожиданием (есть кого ждать). Сейчас стало общим местом, что «Жди меня» по жанру действительно похоже на заклинание и в социальной практике так и функционировало. Многократное прочтение этого стихотворения ранеными бойцами само по себе имело психотерапевтическую функцию, и именно это стихотворение Симонова по-настоящему осталось жить в народе.
Есть еще евангельская притча о пяти беспечных девах, которым не хватило масла для того, чтобы поддерживать огонь в своей лампаде, и поэтому проглядевших жениха. Эти пять женщин противопоставляются пяти другим, мудрым, женщинам, в чьих лампадах было достаточно масла, чтобы дождаться Его. Притча предполагает, что свет душевной лампады на сакральном уровне нужно поддерживать перманентно, не позволять ему затухать, потому что час Х может застать врасплох. Примерно в таком занятии протекала жизнь наших матерей, которые в бесконечном ожидании лучших времен держали в шкафах красивые платья (иногда не надеванные ни разу, даже на 1 мая). Но – дождались только то, что эти платья вышли из моды, а он (Коммунизм) так и не явился.
На уровне профанном очень долго ждет своего жениха и героиня хорошего фильма «Чистое небо». Героя, сыгранного Урбанским, без сомнения, стоит ждать в любых обстоятельствах. Но героиня весь фильм ходит то в ватнике, то в домашнем халате, и мне искренне непонятно, как в такую девушку можно влюбиться. Безусловно, она чиста и искрення в своем чувстве, но если бы одно это обстоятельство способно было удержать рядом летчика Алексея Астахова (а то мы не знаем других примеров!). Только в самом конце героиня появляется в нарядном платье, с модной прической, и я авторам фильма наконец-то верю.
У Тушновой ожидание иного рода. Оно родственно литовским словам geidžiù, geĩsti – «жаждать, желать». Это ожидание живой женщины из плоти и крови, произрастающее на реальной почве, где за углом – не абстрактное пространство родины, а очередь к телефону-автомату, трамвай, ворота… Ожидание помещено в «здесь и сейчас» и достигает такого напряжения, что простой скрип электросчетчика больно царапает нервы. Причем это ожидание носит еще и легкий шизоидный оттенок, то есть это одновременно «я перестану ждать тебя» и «трудно мне тебя не ждать весь день, не отходя от двери». Эта самая дверь фигурировала, в общем-то, и в «Чистом небе», однако в фильме скорее всего сработала самоцензура, которая помешала авторам раскрыть чувства героев в полной мере, любовь у них слегка пионерская, что со стороны Астахова тем более странно.
Самоцензура мешает множеству поэтов. Это когда читаешь стихотворение и понимаешь, что поэта беспрестанно точит навязчивая мысль: «У меня же семья, дети, что они подумают обо мне?». Так рождаются кастрированные стихи – ровные, гладкие. Придраться вроде не к чему, но не цепляет, и все тут!
Стихотворение «Не отрекаются любя», сосредоточенное на текущем моменте, жаждет развернуться в будущее, потому что – да – «жизнь кончается не завтра», хотя в 1944 году она как раз могла кончиться в любую минуту. А дальше – сплошные глаголы будущего времени: придешь, припомнишь, захочешь, постучишь… Вероника Тушнова программирует будущее вплоть до каждого шага по лестнице, стука в дверь. Кстати, есть подобная эзотерическая методика программирования события, когда нужно именно просчитать шаги до двери объекта своей страсти, однако вряд ли Тушнова ее знала.
Поэзия сама по себе – территория абсолютной свободы. В ней допустима предельная искренность на грани боли, которая в реальной жизни возможна разве что на исповеди. И именно эта искренность позволяет поэту выйти за пределы земного бытия, в сущности быта. А жизнь женщины чаще всего им и ограничена, чего лукавить.
Вероника Тушнова, которой в жизни было отпущено очень немного женского счастья, вряд ли даже и сто часов (биографию пересказывать не буду, ее легко посмотреть в Википедии), осмелилась заявить открыто, что ожидание – мучительное состояние, если не попросту проклятие:
Ждешь – и ни конца, ни края
дню пустому не видать…
Пусть не я, пускай другая
так тебя заставит ждать!
При этом Вероника посмела быть ослепительно красивой женщиной! Неужели бы ей это простили? Родись Вероника Тушнова в другой стране, ей бы, честное слово, дали Нобелевскую премию. Ну, если не Нобелевскую, то десяток других. А в нашей стране она считалась просто крепким поэтом, в общем-то рядовым. И премии достались Симонову, а не ей. Но все-таки Вероника Тушнова сумела прорваться в будущее, в каждый дом, донести до нас свое ожидание, не расплескав ни капли. Пусть даже не сама, не своим голосом, а голосом Аллы Пугачевой, который так тонко передал все оттенки страстной исповеди этой несчастной по большому счету женщины. Она умела рассказать, что же это такое – бесконечное ожидание.
В оригинале ее стихотворение звучит так:
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
