В Национальном музее Карелии 16-17 февраля прошли очередные республиканские краеведческие чтения. В секция «Культура. Литература» участвовали писатели Галина Акбулатова с сообщением «Автор и герой в романе Олега Тихонова «Свидетель»» и Яна Жемойтелите с сообщением «Проблемы реконструкции героя в романе Арви Пертту «Экспедиция Папанина» ».
По не зависящим от меня обстоятельствам я опоздала на доклад Яны Жемойтелите, так что не имела возможности принять участие в дискуссии. Познакомившись с докладом в рукописи, решила все же высказать свою точку зрения
1
Папанин в документальном повествовании «Жизнь на льдине» (издательство «Мысль», Москва, 1977) писал о своем времени (30-е годы прошлого века) и о подлинной экспедиции на Северный полюс для организации дрейфующей научной станции на льдах, освоения Северного морского пути.
Группа отважных полярников состояла из четырех человек: кроме Папанина в нее вошли гидролог и биолог Петр Ширшов, геофизик и астроном Евгений Федоров и радист Эрнст Кренкель. Начальником экспедиции был Папанин. Всей научной программой этой уникальной экспедиции руководил известный полярник Отто Юльевич Шмидт. 21 мая 1937 года экспедиция была высажена на льдину в районе Северного полюса.
Двести семьдесят четыре дня продолжался дрейф этой научной станции. К февралю 1938 года размеры льдины сократились настолько, что полярников необходимо было снимать. Началась знаменитая эпопея их спасения.
«Широкий, но холодный, враждебный человеку простор расстилался кругом — на тысячи и тысячи километров: вода, лед, снег. И — холод, холод…» — это строки из послесловия одного из участников экспедиции, академика Е.К. Федорова к дневнику И.Д. Папанина.
Но что помогало в эти суровые дни, когда жизнь полярников была под угрозой? Во-первых, то, что экспедиция Папанина была хорошо подготовлена к жизни на льду. Во-вторых, папанинцев поддерживала вся страна: не во имя собственного благополучия отправились они в суровый край — во имя страны. Это много значило для морального климата.
Вот февральская запись из дневника И. Папанина:
«7 февраля. Опять свирепствует вьюга. Ночь была напряженная. Все спали не раздеваясь. Повторилось сжатие. Ветер усилился. Льдина под нами все время колеблется … Мы знаем, что «Таймыр», идущий к нам, борется с жестоким штормом. «Мурманец» пробирается в тяжелых льдах… Слыхали, что ленинградские рабочие сказочно быстрыми темпами ремонтируют ледокол «Ермак»… Страна идет нам на помощь! Мы очень взволнованы этим…».
Полярники во главе с Папаниным — герои? Безусловно. Но как они шли к этому? Кто формировал их характеры? Обращаюсь к биографии Папанина, происходившего из простой семьи, к его дневниковым высказываниям:
«За четыре года ученичества я постепенно научился токарному делу, лудить, паять, шлифовать, сваривать, клепать…». «В юности, читая о путешествиях и путешественниках, задавался вопросом: Миклухо-Маклай, Семенов-Тян-Шанский, Пржевальский… были людьми обеспеченными. Что же заставляло их выбирать такую тяжелую дорогу? Откуда это «весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест»? Что было главным в этих людях и что было главным для них самих? Я чувствовал, что столкнулся с чем-то, явно выходившим за пределы круга обыденности, в котором я жил. Не хлебом единым жив человек. Есть что-то сильнее и хлеба, и денег, и славы, и карьеры…»
В 20-е Папанин становится комендантом Крымской ЧК. Это не было его желанием. Но партия сказала «надо!», и Папанин подчинился приказу.
Однажды он пожалел двух молодых морячков, которые были приговорены к расстрелу за экспроприацию экспроприированного, весьма в то время распространенного, и чуть было не поплатился собственной жизнью. Уполномоченный ЧК по Крыму С.Ф. Реденс сделал ему тогда строгий выговор: «Запомни, Папанин: судья, который не способен карать, становится в конце концов сообщником преступников…».
Папанин не мог не понимать, что во время хаоса гражданской, да и любой другой войны нужно быть жестким, но в его характере этой жесткости явно не доставало, особенно, когда вопрос о жизни и смерти стоял напрямую и очень близко: вот жил человек, а вот его уже больше нет. И заметнее Папанину становилось то, что с каждым годом в ЧК приходит все больше новых людей — с психопатологическим искаженным сознанием, не различающих «плохо» и «хорошо», «добро и зло». А те нормальные, честные сотрудники ЧК, что хотели быть справедливыми, постепенно тоже перерождались, чужая жизнь становилась для них разменной копейкой.
Папанин, к счастью, не прошел до конца этот путь — вскоре был отозван на другую работу — и не смог бы сказать с полной уверенностью: что было бы с ним, останься он в ЧК еще на год-другой. Перерождение? Самоубийство? Впоследствии в своих воспоминаниях с горечью скажет: «Служба комендантом Крымской ЧК оставила след в моей душе на долгие годы… Давила тяжесть не столько физическая, сколько моральная». Так что ЧК для Папанина — тоже была жизнь на льдине, да еще какой! И с каким наслаждением он оставил ее, чтобы перебраться на настоящую льдину.
Жизнь на льдине — это жизнь в постоянном экстриме, и не только потому, что этой жизни постоянно угрожают то шторм, то пурга, то цинга (мало солнца) — ведь и сама льдина подчинена капризам арктических течений. Но главное психологический климат. Четверо изо дня в день наедине друг с другом… Случалось ведь, что проведя в подобной изоляции несколько месяцев, люди страшно конфликтовали, сходили с ума, убивали друг друга. В экспедиции Папанина это было исключено уже хотя бы потому, что люди все были проверены временем, а сам Папанин, по свидетельствам его современников, мог заразить хоть кого своим оптимизмом. Не позволяла предаваться унынию и напряженная работа.
«Иногда ложась в постель, я думал: вот в радиограммах нам желают «здоровья, терпенья, мужества». А что такое мужество? Мужество не только являет себя в минуты наивысшего напряжения. Оно может быть буднично, проявляться в мелочах. Вся наша жизнь на льдине состояла из преодоления трудностей, как больших, так и малых». К этой теме он будет возвращаться вновь и вновь: «Мужество — это в первую очередь победа над собой».
В воспоминаниях Папанина практически нет «романтических историй». Вот одно из немногих упоминаний о любимой жене:
«Жили мы на Тверском подворье в одной комнате большой коммунальной квартиры. Галя, моя жена, относилась с редкостным спокойствием к житейским неурядицам. Она выглядела маленькой, хрупкой, беззащитной, а в жизни оказалась сильной, выносливой, неприхотливой. И никогда никому не завидовала». Или: «Жил у нас в сенях дикий олененок, который ходил за Галей, как собака…».
И это практически все. В то время не то что бы любви не было. Просто о ней не принято было так много говорить вслух и предавать самое интимное на всеобщее обозрение. Что касается секса, то не занимал он тогда такого огромного места в жизни человека, как сейчас. Было много интересных занятий: самолетостроение, молодая наука, спорт, покорение северных широт…
2
Особенность повествования Олега Тихонова та, что в отличие от романа Арви Пертту ему не нужно реконструировать прошлое: человек, о котором он пишет, всегда у него перед глазами. А он-то и есть олицетворение ушедшей эпохи, которую историки впоследствии назовут великой.
Беседы с героем, его прямые высказывания, а также письма и другие документы позволяют вдохнуть аромат прошлого, узнать, чем руководствовались герои, не жалевшие своих жизней для защиты, по сути, чужой им страны. Логика повествования позволяет сделать вывод: вера в справедливость, в идеалы революции — вот что держало красных финнов на плаву. А еще финский характер, в котором sisu (упорство, настойчивость) играло не последнюю роль и позволяло даже и в нечеловеческих условиях сталинского режима сохранить силу духа и достоинство. Только человек, натерпевшийся лиха, человек, много переживший и передумавший, человек ответственный мог придти к тому выводу, к какому пришел на исходе жизни Тойво Вяхя:
«Есть… карельская или финская пословица о том, что если поругались два мужика, то свяжи их вместе, уложи на полу и катай и бей того, кто ближе к тебе, — он виноватым и окажется. Так вышло с нами — то я был ближе, то ты. Но не тех связали, не тех.
А пороть надо бы, эх, как надо было бы пороть, катать и пороть! Пороть за 1936-1938 годы, но не за «культ личности» — это отвлеченное и едва ли главное в пути нашем, а за то, что власть поддалась ему, и свалили злодеяния потом на одного Иосифа. Конечно, он был не свидетелем — участником и очень важным участником, без сомнения, главным. Ну а как же соратники и мы все, миллионные массы членов партии? Кто из нас не видел, что мы бьем тысячи невинных и порой только по биологическому признаку? Люди десятками лет работали вместе, от одного куска хлеба резали, из одной солонки соль брали, а потом только поняли, что «по ошибке», по близорукости не увидели в своем близком друге его вражеской сущности? Поверят ли этому? Не думаю. Простят ли? Да, простят… Но я простить никогда не смогу и не хочу!»
Не прощал и судил Тойво Вяхя прежде всего себя. Потому-то Олег Тихонов и называет своего героя в высшей степени человеком, и сам, во многом разуверившийся в семидесятые, не видящий больше смысла в своей жестко регламентируемой цензурой журналистской деятельности, находит опору, новую веру в человека и новые силы для текущей повседневности в красном финне Тойво Вяхя.
3
В СССР Яакко становится ни много ни мало писателем (во-первых, писатели в СССР жили лучше лесорубов, а во-вторых, в СССР, не то что в Америке, на писателя не нужно было учиться. Пиши себе и пиши). Не удивительно, что он в числе других представителей интеллектуального труда подвергается идеологической чистке (как с иронией замечает Я. Жемойтелите в своем докладе, оставался бы лесорубом, глядишь, и остался бы жив). Перед ним встает проблема выбора: заложить — не заложить. Он выбирает первое (жить-то хочется!), но это ему не помогает, он все равно оказывается в одном из сталинских гулагов.
Атмосферу Петрозаводска тех лет и ее финский акцент Арви Пертту удается воссоздать. Что касается личности героя, то, здесь, по-моему, реконструкция (воспроизведение сознания, определенного типа человека середины тридцатых годов) автору не удалась.
Да, герой сформировался в свободной Америке с ее кафе, джаз-бендами, доступным сексом… Но не одной же Америкой! Была семья, деревенские, карельского Беломорья корни родителей; рабочая среда, ценившая закаленных, устойчивых к трудностям людей, презиравшая штрейкбрехеров (предателей). И вот все это вместе взятое создает характер несколько другой, чем тот, который проявляет Яакко Петерсон и который скорее подходит мимикрирующему интеллигенту, западному интеллектуалу, чем простому рабочему парню, каким был в Америке Яакко.
В данном случае, на мой взгляд, произошла подмена. Автор награждает героя «Экспедиции…» современным сознанием, в котором присутствуют и фильмы «Конформист» Бернардо Бертолуччи (1970), и «Ночной портье» Лилианы Кавани (1974), и фрейдовский психоанализ.
И в «Конформисте», и в «Ночном портье» аналогичная ситуация: застенки, пытки, убийства, проблема выбора… Только в западных фильмах речь идет о фашистских застенках, а в романе Арви Пертту о сталинских. В остальном все один к одному. Особенно в смысле сексуальных садо-мазо… наклонностей героя «Экспедиции…», которые нельзя объяснить только политической ситуацией и сталинским террором. Ведь садо-мазо героев западных фильмов, в частности, конформиста Марчело и его жены Джулии во многом объясняют генетика, детские психологические травмы (у Марчело мать — морфинистка и нимфоманка, отец имел садистические наклонности, за что его упекли в психбольницу. А сам Марчелло, будучи ребенком, пострадал от шофера-педофила Лино. Испытала насилие в детстве и Джулия).
Идею взглянуть на тоталитаризм с фрейдистской точки зрения Бертолуччи объяснял своим участием в студенческих волнениях 1968 года. По словам режиссёра, главный урок тех событий для него лично состоял в осознании того, что он жаждал революции не ради обездоленных, а ради себя самого: «Я хотел, чтобы мир изменился для меня. Я обнаружил в политической революции личностный уровень»
У Арви Пертту подобных фактов для объяснения садо-мазо Яакко Петерсона нет. Да и не может быть. Потому как он внедряет своей авторской волей психологию советского инфантильного человека из семидесятых, названных временем застоя, в тридцатые. Именно для шестидесятников и семидесятников наиболее характерен уход от житейских проблем в секс (читайте воспоминания Василия Аксенова «Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках» или более близкого нам географически Анатолия Суржко, его «Комнату»).
Да, по сравнению с тридцатыми режим в семидесятые стал помягче, но ведь никуда не исчезли КГБ, психушки, стукачи — и значит, страх… А еще — инициатива наказуема, абсурд партийных указов и поучений… Единственное спасение от советского сюра — «порочные связи».
4
Ему не хватает… чем жить? Пустота требует заполнения. Мечта о сексе с маленькой девочкой и становится большой мечтой набоковского героя. Его свободой в этой комфортабельной тюрьме по имени «Америка», где контроль общества почище контроля КГБ, а страх перед обществом слежения и потребления, перед оглаской настолько силен, что вгоняет маленького служащего в панику и заставляет бежать под колеса смерти.
Так что не об «Экспедиции Папанина» здесь речь, даже в переносном смысле. Речь о маленьком человеке, который, как та самая рыба, всегда ищет где глубже. Но в результате попадает лишь в очередную ловушку. Об этом и в книге «Они забрали у меня отца», которую написала Мейми Севандер, в прошлом декан факультета иностранных языков Карельского пединститута, в соавторстве с американской журналисткой Лори Хертцель.
Вместе со своими родителями и сотнями американских финнов Мейми, тогда еще подросток, приехала в советскую Карелию в 1934 году. Одной из главных причин отъезда финнов из Америки (а ранее из Финляндии и Швеции), как явствует из книги, был поиск лучшей жизни (обычно это случается после дефолтов и экономических депрессий). Самое потрясающее, что одним из главных агитаторов за переезд в советскую Россию был… отец Мейми — Оскар Корган.
У него не было оснований не верить советской власти. Ведь она была так щедра. И не только на обещания: субсидировала рабочую газету, платила хорошую зарплату ее главному редактору Оскару Коргану: «Папа выглядел таким солидным в своем черном пальто и при галстуке, и рядом с ним шла наша счастливая мама в элегантном длинном платье с красиво убранными наверх волосами…»
А ведь приехав в Америку и почти сразу же разочаровавшись («Оказалось, что Северная Америка не была той страной возможностей, какой ее представляли себе иммигранты из Финляндии»), он мог иметь единственную работу для бедных иммигрантов — в медной шахте, где от ужасных условий люди гибли как мухи. Правда, впоследствии благодаря упорству, трудолюбию и дару ораторского искусства Оскар Коган вырвался из душной шахтерской камеры. Но, увы, переехав вслед за сотнями соплеменников в СССР, он попал почти в ту же камеру, но уже без права выбора.
Хотя… не совсем так. Ему уже в СССР предложили: ты можешь вернуться. К чести Оскара Коргана он отказался. И заплатил за свою безоглядную веру — в социализм, в первое в мире государство рабочих и крестьян, в обещания советской власти — по полной: его расстреляли 9 января 1938 года. Мейми уже в возрасте матери и бабушки напишет: «Они забрали моего отца…»
Интересно, кто эти «они»? Добрый финн и добрый сосед Паули Киуру, что ли? Ведь именно он с еще одним «добрым человеком» из Ухты постучал ноябрьской ночью 1937 года в дом Оскара Коргана.
Арви Пертту, говоря об «Экспедиции Папанина», скажет об этом явлении так, как, может быть, еше никто из российских писателей, его сверстников, не сказал:
«Жертвы репрессий сейчас установлены, и места их массовых захоронений отмечены памятными знаками. Тем не менее о механизме террора до сих пор существует не совсем верное представление. Прежде всего, существует миф о невинных жертвах. Принято считать, что в тридцатые годы были злодеи, которые предавали и сажали невинных людей. Но всегда ли жертва невинна? На мой взгляд, каждый, в той или иной мере, становился в те годы соучастником происходящего, и покаяния не произошло до сих пор…»
Судьба самой Мейми Севандер в общем и целом сложилась неплохо. Она была человеком энергичным, общительным и что, называется, с харизмой. К тому же знала финский и английский. Надо ли говорить, что такая девушка не могла остаться незамеченной комитетом госбезопасности. К сотрудничеству ее пригласил сам Юрий Андропов в 1942 году. И Мейми согласилась поработать против фашистов, тем более Андропов обещал вернуть доброе имя Оскару Коргану. Но уже в 43-м Мейми оказалась в трудовом лагере. За что? А за финский акцент, наверное.
Размышляя над судьбами скитающихся по миру финнов и над своей собственной, Тойво Вяхя в «Красных финнах» вспоминает слова А.А. Брусилова (1853 — 1926), одного из самых авторитетных царских генералов, перешедших на службу советской власти: «Считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это не стоило».
Но это, кажется, уже не про них, тысячами, десятками тысяч снявшихся с мест (в конце ХIХ и в начале ХХ века «почти 350 000 тысяч финнов и около одного миллиона шведов эмигрировали в Америку», а потом тысячи — в Россию) и тем более не про нас, для которых «мой адрес не дом и не улица…», а весь земной шар. Впрочем, говоря словами автора «Красных финнов», «вопрос этот настолько сложный, что не решается столь прямолинейными рассуждениями».
P.S. А свой доклад на конференции я закончила так:
«О многом нас, сегодняшних свидетелей, заставляет задуматься «эксперимент» по внедрению социализма в единственной согласившейся на эксперимент стране, а также жизнь последнего красного финна, оставшегося верного идее социальной справедливости и много сделавшего для того, чтобы эта справедливость восторжествовала на его исторической родине — в Финляндии. Ведь финский капитал отнюдь не добровольно уступил свои позиции трудящимся, а из опасения повторения того, что произошло с большим соседом — Россией. Но, возможно, это мое утверждение нуждается в уточнениях, за что заранее благодарна».
