Давно хотелось съездить на кладбище Сан Микеле, побывать на могиле Бродского, да чтобы именно в его день рождения.
Живя уже несколько лет в Италии, недалеко от Виченцы и километрах в ста от Венеции, полюбила их крепко, особенно Венецию, за то, что бездонна, никогда не повторяется, всегда покажет что-то новое, стоит только захотеть. Давно хотелось съездить на кладбище Сан Микеле, поклониться праху великих соотечественников, побывать на могиле Бродского, да чтобы именно в его день рождения.
И вот он наступил, этот день 24 мая – необыкновенный, полный ожиданий чего-то хорошего, что обязательно должно свершиться. Всё совпало так, что откладывать просто нельзя: погода солнечная и теплая, и можно не бояться высокой воды, остались старые билеты на электричку, срок действия которых истекает именно 24 мая, и на работу разрешили выйти после обеда. Все сложилось так четко, что, кажется, кто-то ведет меня и моё желание уже не только моё. Приятельница Ольга захотела составить мне компанию и стала свидетельницей удивительных совпадений.
Предшествующая суета осталась позади: утренняя спешка, пробки, из-за которых опоздали на местную электричку, пришлось садиться в скоростной экспресс – он намного дороже, зато быстрее и комфортабельнее.
Кажется, что мы плывем по лагуне: поезд уже плавно отстукивает последние минуты по длинной ниточке моста, соединяющего Венецию с материком. Надеемся купить у вокзала цветы, обычно их продают снующие повсюду индусы с букетами… Венеция встретила нас улыбкой. На вокзале Санта Лючия в бюро информации на наш вопрос, где останавливается речной трамвай до кладбища Сан Микеле, молодой приветливый венецианец ответил, что нам даже не надо никуда спешить: Микеле это он, и его тоже можно назвать святым – он просто сиял, улучшая наше и без того хорошее настроение. Ну конечно же, он добавил, что остановка всего-то в в нескольких шагах от ступенек вокзала, по левую сторону от моста «Босоногих» – понте дельи Скальци.
Мы подошли к остановке почти одновременно с вапоретто, как здесь называют общественный водный транспорт. Билеты на него тоже оставались от прошлой поездки. Все идет на удивление гладко, но и день особенный! Единственное, чего мы не смогли сделать, так это купить цветов, возможно, их продают у всех вокзалов, но только не в Венеции.
Вапоретто, на котором было на редкость мало народу, свернул с Большого канала в первый же налево поворот, Каннареджо, прошел мимо дворца Лаббия, знаменитом росписями Тьеполо на тему Антония и Клеопатры (мне же помнится любопытная история об умевших пускать пыль в глаза хозяевах, во время пиров они выбрасывали золотую посуду на глазах у гостей в канал через окно, но под водой расставлялись сети, которые и позволяли повторять время от времени этот трюк, изумляя гостей роскошью, достойной самой Клеопатры). Прошли остановку «Университет»…. Мы стоим на открытой площадке, свежий и теплый ветер лагуны приятен. В ожидании главного события мы притихли.
Нечаев пишет, что в этот день на могилу Бродского обязательно приезжают его жена Мария Соццани и дочь. Сколько ей должно быть? Молодая девушка уже старшеклассница или студентка университета. Мне почему-то верилось, что мы непременно их встретим. Скоро мы вышли на причале острова-кладбища, прошли в торжественные светлые ворота и попали в четко организованные квадраты парка с разными службами. Оказалось все просто: здесь есть цветочный магазин, и даже лейки висят повсюду на колонках, что особенно удобно для местных жителей.
Мы купили по крепкой розе на длинном стебле и двинулись в поисках могилы поэта, зная только, что он похоронен на евангелистическом квадрате. Кладбищенские рабочие, в серых костюмах и рубашках с черными галстуками, только мы успели произнести «Иосиф Бродский» – указали рукой нужное направление и добавили: «Всё время прямо». Все кладбище разделено на квадраты высокими стенами, похоже на лабиринты. По пути мы заметили указатели с именем Эзры Паунда, и везде рядом приписано от руки «Иосиф Бродский». Но вот мы вошли в квадрат, в котором сразу ясно стало, что он последний, дальше «все время прямо» идти некуда, – кирпично-красная стена острова.
Мы медленно идем по дорожке, всматриваясь в надгробия… Где же? «Смотри, вот могила Эзры Паунда». Об этом поэте, если бы не Бродский, я вообще ничего бы не знала, а теперь знаю, что наш поэт похоронен где-то рядом и что не слишком жаловал его. Говорят также, что на похороны Бродского Ельцин прислал большой букет желтых роз, но Барышников отнес их на могилу Эзры. Идем по дорожке дальше, оглянувшись, вижу на белой мраморной плите надпись на латыни Letum non omnium finit. «Нашли, Ольга, вот она!». Сколько раз я пыталась цитировать крылатую фразу о том, что Летой, то есть смертью, всё не заканчивается, но начинала путаться и переставлять местами слова, а подросток-дочь поправляла меня, ей-то эпитафия далась с одного раза. Теперь именно она и указала нам могилу поэта.
Мы подошли к памятнику с лицевой стороны. На белой плите ясно и коротко: имя поэта на английском и русском языках, даты жизни. А рядом персональные знаки поэта: соломенная шляпа на штырьке, напоминающем тросточку, почтовый ящик – пишите свои стихи и послания Мастеру, он их прочтет или услышит, эпитафия не врет. Много цветов, в букетах, в горшках… розы, герани. Но кажется, что в этот день мы здесь все-таки первые, нет еще и десяти. Постояли в молчании, зажгли потухшие свечи, когда-то принесенные не нами. Было так странно от того, что не печальное, а очень, очень светлое и приподнятое чувство охватило нас у могилы поэта.
Говорим о Бродском, стихов его не читаем, потому что не помним наизусть, – о том, как он хотел бы, если суждено вернуться снова в земную жизнь, то любым животным, хоть кошкой или пусть даже крысой, но обязательно в Венецию. Кругом пели какие-то мелкие птички, и по-кошачьи кричали чайки…
Вдруг видим, из плотных зарослей герани и букетов выбираются на открытый воздух по очереди три ящерицы и веером, как салют, замирают на вертикальной плите. Одна жирненькая такая, может, беременная? Ольга еле шепчет: «Загадывай скорее желание, сразу тройка, редкость». И тут одна спускается на бордюр и задирает лапку, словно в знак приветствия, но при этом лапку-то заднюю, отклячила ее грациозно, растопырив пальчики, откинула назад головку и смотрит этак изучающе или вопросительно крошечным круглым глазком прямо в лицо. Шепотом Ольге: «Смотри, лапкой машет»… И тут эта, махнувшая лапкой, спускается с мраморного парапета, подходит ко мне и забирается прямо на башмак, легла полукругом, вроде как подумала и пошла вверх по льняной штанине, забралась на полпути до колена, спустилась снова вниз, помедлила и исчезла в зарослях. Говорю Ольге, что Он нас принял благосклонно, и даже поблагодарил за визит красноречивым жестом задней лапки, который особенно показался в ироничном характере Бродского. В общем, растрогались сильно.
Стали уходить, сожалея, что должны торопиться и что хотелось бы поклониться и праху Дягилева со Стравинским. Бродский похоронен в протестантском квадрате, не по причине веры, а потому что не согласовали заранее с православно-греческим приходом. Жаль, что искать православный участок, увы, совсем не остается времени. Но день все решил за нас. Нам навстречу идет женщина с букетом желтых хризантем, по всему видать, наша соотечественница. Она прошла мимо нас в некоторой нерешительности. «Вы не Бродскому ли поклониться пришли?» Женщина радостно кивнула. Я объяснила, как просто и быстро найти могилу поэта: «Ориентируйтесь вон на тот высокий розовый куст». Она же в ответ предложила сначала вместе сходить к могиле Дягилева, в руке у нее была схема кладбища. Греческий квадрат оказался неподалеку, а памятник Дягилеву заметен сразу от входа: он примечателен тем, что напоминает храм с колоннами или алтарь, его фотографии есть почти во всех книгах о Дягилеве. Под кровлей «храма» стоит рамка с фотографией великого импресарио, как-то по-домашнему, словно на комоде, в окружении множества балетных туфелек. Пришлось немного раздвинуть их, чтобы прочитать выбитое посвящение городу: «Венеция – постоянная вдохновительница наших успокоений».
А правее могилы четы Стравинских. Довольно скромные надгробия. Гладкие белые плиты, как полотно, обрамленное в раму из красного мрамора. Ни дат, ни слов. Только имя: у него просто «Игорь Стравинский», темно-синим, почти черным, камнем, а у нее «Вера Стравинская» – лазуритом (!). И все. Но таким дивным шрифтом, что хоть и латинским, а все кажется, что по-русски. Очень достойно и художественно. Белый мрамор темнеет или желтеет со временем, но лазурит на нем все равно будет играть как драгоценный камень, отражая яркое небо Венеции. Любопытно, что один из английских писателей рекомендует гулять по Венеции в наушниках и слушать музыку именно Стравинского, а не венецианца Вивальди!
Распрощавшись со случайной попутчицей, которую послал нам этот необыкновенный день, мы отправились в обратный путь. Мы успели даже больше, чем ожидали.
На вапоретто едем молча, переживаем впечатления, закрепляя их морским воздухом и видами лагуны. Нам не пришлось даже торопиться на обратную электричку, все прошло так гладко, что осталось время выпить по чашечке кофе в привокзальном баре. В электричке вернулось желание говорить, всю дорогу до Виченцы, больше часа, обмениваемся впечатлениями, переполненные ими, радостные… Женщина эта из Москвы, специально подгадала поездку, чтобы приехать в Венецию в день рождения Бродского. Вчера прилетела в Бергамо, переночевала там и рано утром выехала в Венецию, чтобы успеть на кладбище, как принято у нас, до полудня. А ведь разминулись бы мы на пять минут и уже не пошли бы искать православную часть… Наверное, нам сегодня благоволил и помогал сам поэт.
А ящерки эти, такие упитанные и не знающие на острове страха и врагов, совсем разомлели на жарком солнце и не боятся людей – возможно, православные оставляют гостинцы, поэтому они так смотрят в глаза, словно ждут чего: «Ну давай уж выкладывай, что принесли».
Балетные привозят пуанты, другие пишут письма и кладут к памятнику сигаретки, читают стихи. Так что правда, что в Лете не обрывается ниточка …
Этот день продолжал удивлять меня и вечером. Дома я нашла письмо от Ёулупукки – финского Деда Мороза из Рованиеми, которому мы с детьми отправили открытки еще в ноябре. Он ответил нам в мае! Ну конечно, лучше позже, чем никогда. Дети удивлялись, но я поняла уже, что это просто день такой, 24 мая, – День рождения Бродского.
Я не смогла бы спать, если бы не поделилась впечатлениями о всех чудесных совпадениях этого дня в письме к подруге. А утром получила ответ, который начинался строками Бродского:
Разгневанным и памятливым оком
оглянешься
и птицею воскреснешь
и обернешься вороном и волком
и ящеркой в развалинах исчезнешь.
Наталья Вербовская, искусствовед
