Вышла из печати новая книга Григория Фукса «Всё не так». 19 июня состоится ее презентация в Национальной библиотеке Карелии. Начало в 15 часов.
Публикуем послесловие к книге Роберта Коломайнена.
Мастер сатиры, сарказма и иронии
Название новой книги Григория Фукса передает главное умонастроение автора, пронизывающее все включенные в нее произведения. «Все не так» — это критическая рефлексия, осмысление и оценка коллективного и индивидуального опыта наших старших современников — людей русской культуры. Рефлексия бескомпромиссная, во всеоружии острого ума, досконального знания фактов и великолепного владения словом.
Военно-историческая тема очерка «Так пусть же Красная сжимает властно…» будет волновать умы еще не одно десятилетие. Она самым тесным образом связана с той глубокой, во многом иррациональной метаморфозой, которая произошла в России после известного переворота столетней давности. Разжигаемая властолюбивыми фанатиками классовая ненависть столь же абсурдна и бесчеловечна, как и биологический расизм, ее и можно назвать социальным расизмом.
Григорий Фукс показал ее самоубийственную логику в сфере сталинского «военного строительства». Советская Россия не выстояла бы в Гражданской войне без привлечения на сторону красных «военных специалистов» — 75 тысяч человек, или одной трети служивших в царской армии офицеров и генералов. Тем не менее советская власть считала «военспецов» и позднее классово враждебными, а в 1930–х гг. обрушила на них жесточайшие репрессии.
Вспомним, как эта абсурдная в своей принципиальной непримиримости классовая ненависть проявляется в одном проходном эпизоде романа Леонида Леонова «Скутаревский»:
«Дело начинается со старой баньки, что стояла в низинке у реки, в стороне от уличных протоков… Парился тогда в горячем отделенье один только отставной, на деревянной ноге, полковник… Был он молчалив, безвреден, кроме войны, не умел ничего, век доживал на пенсии и, будучи одиноким, на баню тратил все свои досуги… А тут, случилось, смешанный отряд рабочих и солдат отыскивал пристава, местного душителя и грозу… Они увидели на лавке цветной, начальственный околыш, и хотя не было на нем ненавистной кокарды, засмеялись, всякий по–своему, но об одном и том же. Они втиснулись туда все шестеро разом, одинакие, как братья, молча и деловито… Вышли они оттуда через минуту, слегка смущенные и потные от мыльной духоты. …Розовую мыльную пену, расплеснутую по скользким ступеням, скатили водой, и потом очень скоро все забылось».
В этом эпизоде ярко проявилась «массовидность» инстинктивной классовой ненависти, таившейся в революционной «коллективной душе». В этом смысле красноречив и другой момент, связанный с реакцией банщика — свидетеля кровавой расправы: «Уже с год он обучился грамоте, и хоть и с опозданием, но узнал, за что — не умерщвленный во многих знаменитых кампаниях — погиб безвинный полковник». И шестеро убийц полковника, и банщик были лишь ничтожно малой частью многомиллионной массы, спаянной классовой ненавистью.
В начале Великой Отечественной войны история заставила-таки сталинское руководство страны возродить многовековые традиции русского военно-патриотического национализма. Как трагически переплетаются в истории человеческая гениальность одних и абсурдность вкупе с близорукостью и идиотизмом других!
Памфлет «Нюхач» — это местами настоящий фейерверк фантазии, остроумия и изобретательности в деталях. Думается, что в целом его восприятие так же зависит от умонастроения и состояния души конкретного читателя, как и восприятие «чистой» публицистики, то есть зависит от этого в значительно большей степени, чем восприятие художественной сатиры. Художественная сатира a la Салтыков–Щедрин вызывала восхищение даже у людей с благонамеренно-охранительной гражданской позицией не своим публицистическим подтекстом, а именно впечатляющей художественностью.
Для памфлета произведение несколько громоздко, для художественной сатиры излишне «тенденциозно», или публицистично. Завязка сюжета и развитие действия в начале показались мне суховатыми, даже излишне бурлескными. Такой момент, как поздравление от имени главного лица, на мой взгляд, излишен, или, по крайней мере, его не стоило бы педалировать.
Можно предположить, что читательское восприятие этой вещи будет неоднозначным. Памфлеты вообще представляют собой более или менее удачный компромисс между художественной сатирой и публицистикой. Там, где первая вызывает общее приятие, вторая может вызывать расхождение во мнениях и неприятие.
«Бартер» — раблезиански роскошная в своей красочной житейской циничности и скабрезности сатира на нравы общества, в котором люди страдали от дефицита «товаров народного потребления» и бесконечных очередей. Великолепен герой — трикстер — ловкач и обманщик, высоколобый интеллектуал, ударившийся в донжуанство ради вожделенного обладания дефицитными вещами.
В очерке «Пушкин — наше всё!» восхищает редкостное литературное мастерство автора. У нас крайне редко встретишь настоящую эссеистскую тональность, когда пишут на такие трагически–пафосные темы, как «наше все» в восприятии Сталина и его соратников в зловещем 1937 году. У Фукса получился стилистический шедевр: точность выразительнейших деталей, изящная живость рассказа, ирония и сарказм убийственнее всякого пафосного разоблачительства и надрывного публицистического трагизма, типичных для нашего российского письма.
Очерк «Загадка М.Ю.Л» проливает свет на «историю души» великого поэта и предостерегает от плоского рационализма в трактовке «бытового» и «творческого» облика Михаила Юрьевича Лермонтова. Здесь вспоминается пушкинская формула «гений, парадоксов друг». Ведь для понимания человека, множества человеческих типов и бесконечного многообразия индивидуальностей, да и вообще для понимания гуманитарной культуры необходимо искусство парадоксального, диалектического мышления. Надо видеть единство противоположностей в том, что с точки зрения обыденного мышления должно быть непротиворечивым.
Так, в мировой литературе встречается образ глубокой, благородной натуры, слывущей среди окружающих людей мизантропической личностью. В действительности то, что внешне воспринимается как презрение к людям, отчужденность и неуживчивость, объясняется в этом случае как раз своей противоположностью, а именно глубоко оскорбленным человеколюбием. Естественно предположить, что отсюда рождаются и парадоксы двойственности характера в эссе Фукса, которые нам, читателям, хотелось бы разрешить путем глубокого и всестороннего изучения феномена.
Читая эссе Григория Фукса, изумляешься душевной культуре Лермонтова, отразившейся в его выразительнейшей лирике и письмах. Благородное, возвышенное и трепетное отношение к достойной женщине характеризует поэта, его высокий морально-психологический уровень достаточно убедительно. Да и его отношение к друзьям-мужчинам отличают неизменная симпатия, верность и преданность.
Эссе помогает и более четко уяснить психологическое отличие личности автора «Героя нашего времени» от Печорина. Это необходимо, несмотря на то, что в предисловии к роману Лермонтов сам дистанцируется от своего героя. Хотя, вообще говоря, автор может неосознанно, невольно проецировать себя на своего героя гораздо больше, чем сознательно допускает.
Автор этих строк склоняется к точке зрения философа и литературоведа Парамонова, который доказывает, что Печорин — латентный гомосексуалист с соответствующим жестоким отношением к женщине. Во взаимоотношениях с женщинами, как эти взаимоотношения характеризуются в эссе, Лермонтов ведет себя далеко не так, как Печорин.
Все же окончательное решение «загадки М.Ю.Л.» представляется невозможным. Есть тайны личности и на порядки гораздо более сложные тайны творческой личности, которые, очевидно, не выводятся логически из известных нам закономерностей, хотя маститые литературоведы и ничтоже сумняшеся привлекали для объяснения этих тайн биографию, психологию, историю, социологию… На основе научного материала можно, конечно, выстроить изящную объяснительную схему, но лишь на уровне непроверяемой гипотезы.
Да и для чего нужна она, гипотетико–дедуктивная гипотеза? Если бы конфликтная, даже саморазрушительная манера поведения Лермонтова не привела к его трагической гибели, то мы бы, наверное, даже не считали эту манеру достойной того внимания, которое ей уделяли современники поэта в эпоху, когда чувство чести и восприимчивость к мелким обидам принимали прямо-таки невротические формы, а дуэль была популярным способом разрешения невротического конфликта. Наверное, мы сказали бы просто: это была «превратная форма» проявления гениальной натуры в сфере обыденных человеческих отношений. Так, например, провоцирующие окружающих раздражительность и фрондерство могут быть превратной формой впечатлительности тонкой художественной натуры.
Впрочем, жизненная драма Лермонтова только подтверждает обыденную истину: «Характер — это судьба». Мария Лопухина и Александра Верещагина предчувствовали трагический жребий поэта уже в пору его юности.
Критическая рефлексия — удел беспокойного пытливого ума и художественного таланта в лоне нашей культуры и нашей истории. Читая Григория Фукса, убеждаешься, что по-настоящему ее плоды вызревают только в искусстве слова мастера
Роберт Коломайнен
