Литература

Окна на четвёртом этаже

 Екатерина Просёлкова. Дорога в детство
Екатерина Просёлкова. Дорога в детство

Рассказ-быль

Однажды позвонила Адка. «Ежик в больнице. Ничего не обещают…»

Шестой год феврали начинались одинаково. Ровно так же, как и заканчивались октябри. Несмотря на мороз или солнце, шальное осеннее или зимнее. Поздний рассвет, а других в это время года не случается. Ашка просыпалась рано. Вставала, будила заспанных детей, отправляла в школу. Потом брала муку, яйца, банку сгущенки, соду и уксус, масло и пекла. Пирог дважды в год получался на славу и не было и раза, чтобы промахивалась мимо 26 октября и первого февраля. Думала после, что эти числа позабудутся, а пироги будут по другим поводам печься. Но не получалось.
Дети возвращались из школы. Радовались уютному запаху выпечки. Уминали пару кусков лакомства с молоком. Ашка смотрела и радовалась, что и в этот день случается незамысловатое счастье.
… Сначала Ашка познакомилась с Адкой. Новенькую посадили с подвижной Адкой на вторую парту среднего ряда. Адка училась неважно, а Ашка носила очки, так что дальше третьей парты ей не сидеть. Через две учебные недели девочки друг к другу притерпелись и начали иногда вместе ходить до дому — жили в одной стороне, в трех минутах от школы. Однажды одноклассниц догнал Ежик. Ашка посмотрела непонимающе. «Да брат это мой», — пояснила нехотя Адка. Ашка не поняла, как этот маленький мальчик — на голову ниже Адки, худой, с зелеными огромными глазами, может быть братом конопатой крепкой девчонки. Адка прыгала в длину на пятерку, бегала быстрее ветра и лупила с одного разворота каждого, кто был не по ней. Ежика тоже однажды стукнула… Ашка видела.
— И кто старший? — спросила Ашка почти у самого дома. Девятиэтажка стояла на горушке, казалась нарядной и благополучной, не то что серые пятиэтажки, которые ютились ниже и выстроились тремя дворами с небольшими промежутками-арками. На первый взгляд, дома выглядели одинаковыми, и пару раз Ашка путалась, приходила не в свой дом и квартиру, пугалась и торопилась вернуться к школе, чтобы оттуда снова начать путь домой и прийти по верному адресу: Надвоицкая 1 – 68.
— Я тут старший! Адка на 10 минут младше! — заявил Ежик, дернул сестру за рюкзак и побежал в горку. — А ну, догоняй, — крикнул Адке, и сестра, сорвавшись с места, понеслась за ним.
Ашка сказала тихо «Пока» и начала спускаться с пригорка. Там, внизу, стояла неприютная пятиэтажка, в крайнем подъезде которой жила теперь шестиклассница. «Отдельная квартира, дома бабушка, а родители… на работе». Тяжело внутри аукнулась тоска. Ашка не любила этот теплый город, где, несмотря на октябрь, не было снега, деревья еще не потеряли листву и в школу можно бегать в легкой курточке. Никакого троллейбуса, самостоятельности и привычного холода. Петрозаводск от Мурманска отличался разительно. Хотелось домой, но не в эту пятиэтажку, а к сопкам, холоду, библиотеке во дворе и одноклассникам. Анька, Вася и Мишка остались там, за тысячу километров: ни писем, ни звонков. Бабушка привычно встретила горячим супом и заплаканными глазами. Телефон молчал вторую неделю.
25 октября Ашка получила приглашение на день рождения. Ежик и Адка сказали хором и радостно: «Приходи!». Оба выглядели счастливыми. В обед Ашка звонила маме на работу. «Соедините с машинописным бюро, пожалуйста», — проговорила с волнением. Машинописное бюро — это загороженное сервантами пространство в широком коридоре. Там вечно стучали по клавишам две женщины. Одна из них — Ашкина мама, которая мерзла на сквозняке и бесилась от того, что ей, с образованием инженера, приходилось печатать судебные решения и протоколы. На работу по профессии в городе студенческого счастья Тату не взяли. Не знала она, что на пенсию также уйдет из горсуда. Будет проклинать сутяжных людей, невыносимо обеспеченных судей, узнает адвокатов. Пока еще помнились кровли, капитальные ремонты, отмостка и то, что в проектно-сметном бюро было каждодневной работой. Уже месяц Тата чувствовала себя дятлом, стуча часы напролет по клавишам старого «Спутника», меняя ленту, вставляя бумагу, — руки были изрезаны острыми краями и измазаны копировальной краской.
— Мама, меня на день рождения позвали, — голос дочки чуть дрожал. — Не знаю, что подарить. Денег нет, магазинов здесь не знаю…
— Принесу что-нибудь. Для Адки ведь? — уточнила мама.
— И для Ежика, они не похожие, но брат и сестра.
Вечером мама расспрашивала, как же так получилось, что она не знает о новых друзьях. Ашка пояснила, как не сообразила раньше, что Ежик и Адка — двойняшки. На кровати было два свертка: зеленая майка для Ежика и расческа с золотым ободком и зеркалом для Адки. Все казалось красивым и праздничным. «И еще я испеку торт сегодня, — пообещала мама. — Завтра возьмешь, когда после школы пойдешь на праздник».
К вечеру следующего дня торт, украшенный клюквой, прилипшей к сметанному крему, казался самым праздничным. Выпал легкий снежок. Впереди счастливый вечер. «Кажется, теперь я не одна», — подумала Ашка.
… Ежик и Адка жили на горушке. Четвертый этаж. Ашка, укладываясь спать, смотрела на окна брата и сестры. Помнила, что окно поменьше — кухонное, а второе — зала, где стоял уютный диван, а стены увешаны полками с книгами. Там же стояла швейная машинка, на которой шила мама двойняшек. Рюкзаки у ребят сшиты ею, купальник у Адки, которая каждый день после школы неслась в бассейн. Платья, белье, занавески и нарядная скатерть на столе — маминых рук творения. Ашка смотрела на фонарь под окном, потом перевела взгляд на окошко, где уютно горел теплый свет… Вспомнился вкус хвороста, который был на столе по случаю дня рождения. Вку-усно…
Тогда ее ждал еще один сюрприз. В коридоре гостей встречали не Адка и Ежик, а взрослая девушка. Ашка удивилась. Аня, так ее звали, засмеялась: «Не сказали ребята, что у них старшая сестра дома?» Адка и Ежик в тот день рождения сидели нарядными за столом, но друг на друга не смотрели. «Опять подрались. 12 лет уже, а как маленькие…» — сказала Аня и заулыбалась. Родители — Юда и Ен — смотрели на подросших детей с любовью.
— Помнишь, как спали по очереди? — спросил Ен.
— А как молока не хватало? — вспомнила Юда.
— Как по коридору ползали вдвоем в одних трусишках? — Аня тоже считала себя взрослой.
Дома Адка и Ежик озорничали. Дрались, однажды придумали кидаться помидорами, купленными для заготовок на зиму. Ящика хватило, чтобы обстрелять рабочих, строивших под окнами подстанцию. Далее в ход пошла картошка. Вовремя пришел домой  Ен. Папа никого не ругал, сказал только, чтобы больше такого не было. Кажется, это было счастливое лето брата и сестры. Так Ежик и Адка потом вспоминали, когда дома кончалась еда.

Зима 1996-1997 года. Денег катастрофически не хватало, а тут и маму Юду уволили с работы. Юда прибирала квартиру, готовила еду, ходила в магазин, шила. Дети росли. Аня и Адка постоянно хотели есть. Хлеб, картошка, макароны, жидкий чай, иногда — хлеб с «Воймиксом» — соленоватым маргарином в пластиковой ванночке. Для Ежика, правда, эта еда не подходила…Адка, сидя в раздевалке после тренировки, рассказала, что Ежик родился слабеньким и синим. Малыш плакал, и никто не обещал, что ребенок выживет. Мама радовалась, что родились двое — хоть один да останется… «Ежик часто в больнице лежит. Желудок у него и почки», — сказала тогда Адка.

Как дела обстоят на самом деле, Ашка догадалась позже. Друзья пришли в школу притихшими. Будто ждали чего-то и переглядывались. И вот звонок после второго урока, время идти завтракать, а Адка на входе в столовку вдруг… начинает сползать по стенке. Ежик взял тихонько к себе на скамейку, склонился над ухом и шептал: «Адка, дождались, ешь, мое возьми». Но сестра не брала, видела, что Ежик тоже зеленый: два дня семья сидела без еды и эта бесплатка в школьной столовой, когда давали только теплый чай и пару кусков хлеба, была их единственной едой.
… Ашке в ту пору тоже пришлось нелегко. Отец работал и дома не показывался. Деньги получала только мама, иногда давали пенсию бабушке. Но два-три дня в году к супу или картошке с куриными косточками бабушка не давала хлеб, а ставила на стол сухари-корки, которые месяц сушила из недоеденных кусочков, остатков того, что выкинуть она, ребенок войны, не могла.

Однажды Адка и Ежик сказали, что мамы дома нет, идти некуда.

«Пойдем ко мне?» — предложила Ашка.

Бабушка Ая встретила радушно. Супа хватило на три тарелки. Добавки не было. Но бабушка принесла банку варенья и нарезала батон. Хлеб кончился, когда Ашка едва дошла до половины куска, размышляя, что без батона варенье вкуснее… Потом дети съели и черный хлеб, присыпая и без того соленоватый «Воймикс» солью.
Бабушка плакала. Доливала чай, докладывала варенье, думая, что дети голодают. Ая надеялась, что больше не увидит голодных детей. Вспомнился вдруг 1941 год и маленький Алёшенька, братик, которого не довезли до Пензы — малыш не перенес дальней дороги и голода…
Но внучка Ашка росла, как и друзья, Адка и Ежик. Ежик взрослел и становился колючим… Ашка вечерами стояла у окошка и смотрела на огоньки окон, в которых сохранялась теплота того первого, самого беззаботного года жизни. Она знала — Ежик и Адка живут уже другую жизнь с другими близкими для них людьми, но в душе помнилось счастье первого праздника в незнакомом городе и первой дружбы с братом и сестрой.
… Ашка училась в университете. Жила на окраине того же Петрозаводска, с одноклассниками не виделась, пейджеры менялись на сотовые, домашние телефоны звонили все реже. Интернет появлялся в квартирах горожан, но компьютеры для студентов считались еще за роскошь. Так что смотреть через стекло и видеть свет в окнах бывших одноклассников стало для Ашки вечерним правилом.
Однажды позвонила Адка. «Ежик в больнице. Ничего не обещают…» Длинный разговор завершился тем, что Ашка узнала: болела спина, решили, что потянул в походе от непосильной тяжести рюкзака, погрели пару недель в поликлинике — молодой доктор неверно выбрала лечение. Через пару недель Ежик не встал с кровати… Еще через неделю стало понятно, что опухоль растет. Врачи решили оперировать. Потом операций было много, как и лечения в клиниках столиц.
Начал Ежик мытариться по больницам. В перерывах между госпитализациями Адка вынула брата из петли. Для начала набила хорошенько, чтобы вразумить, потом вколола двойную дозу обезболивающего и снотворного. В семье научилась делать уколы.
«Завтра на тренажер сядешь, а послезавтра на стенке шведской висеть будешь!» – бормотала Адка обхватив себя руками, раскачиваясь.
Родителям, пришедшим со смены, Адка ничего не сказала. Только спрятала в доме веревки, ножи и вылила две бутылки вина, чтобы брат не напился от безысходности и не полез куда не надо. Ежик почти не ходил, а спустя год только ползал — кресло и ходунки ненавидел, отшвыривал. Было еще четыре года жизни, висевшей на волоске. Молодой парень отчаянно жил и хотел дышать. Семья держалась надеждой, что Ежик справится, ведь голод и холод нескольких сложных зим осилили вместе.
— Адка, а давай пить кофе с пирожными. Давай салат возьмем? — Ашка позвала подружку в кафе. — Давай представим, что Ежик скоро очнется! Помнишь, как плакать не разрешал?
Адка только кивала. Они с Ашкой договорились, что Ежик всегда будет жив.
Ежик перестал дышать. Дыханием поделиться нельзя. Адка неделю, что Ежик пытался дышать, мысленно делилась с ним силами. Не получилось.
Ёжик ушел, а Адке довелось еще родить мальчоночку .
С тех пор 1 февраля Ашка печет пирог, потому что Ежик жив, но не придет на чай. Иногда Ашка достает единственную фотографию Ежика и Адки, сделанную за два месяца до разлуки навсегда. На снимке брат и сестра улыбаются. В глазах двух самых непохожих людей на свете, кажется, виден свет, что каждый вечер загорался в окнах квартиры на четвертом этаже.