О судьбе 85-летней Юлии (Жозефины) Климчук, жительницы поселка Муезерский, уроженки французской деревни Берни-ан-Сантёр
«Стоит у меня перед глазами наша деревня. Кажется, поехала бы туда хоть на минутку, чтобы посмотреть ещё разок на дом, где я родилась, на церковь, где меня крестили, на школу, где училась. Да ещё положила бы букетик цветов у стены, где на наших глазах были расстреляны немцами двое бесстрашных маки».
Наше детство, как заметил один мудрый, много повидавший на своём веку человек, есть не что иное, как земной рай. Да мы и сами со временем начинаем смутно догадываться об этом, но, увы, лишь тогда, когда с удивлением замечаем, что часы и ночи становятся длиннее, а дни и месяцы наоборот короче – верный признак надвигающейся старости.
Чей-то земной рай умещался в комнатке огромной питерской коммуналки на Выборгской, где жили одни молчаливые старухи да вдовы с детьми. Другой когда-то был на чердаке старой крестьянской избы на Вологодчине, что стояла аккурат напротив разорённой церкви Николая Угодника. А для маленькой Жозефины настоящим земным раем была деревушка Берни-ан-Сантёр, что на реке Сомма, что на севере Франции. Там, где ещё в Первую мировую войну шли жестокие бои с немцами.
– Да-да, вы правы! В этой жизни каждый человек однажды успевает побывать в земном раю, — моя собеседница волнуется, и в её речи сильнее чувствуется французский акцент, — вот только никому из нас больше не дано туда вернуться…
Во Франции
Родилась я в деревне Берни-ан-Сантёр за несколько лет до начала Второй мировой войны. Время было тревожное, но всё равно, несмотря ни на что, моё детство было прекрасным.
Мой отец работал на ферме скотоводом, мама была домохозяйкой. Нас, детей, в семье было пятеро. Очень хорошо помню, когда в 1939 году мы гуляли на улице, прибежала вся в слезах наша мама и сказала, что началась война. Как сейчас вижу падающие на землю сбитые немецкие самолёты…
Вскоре нас эвакуировали через Ла-Манш в Великобританию. Там нас очень хорошо приняли, и какое-то время мы жили у моря. Когда мы вернулись во Францию в 1940 году, узнали, что в наш дом попала немецкая бомба и на его месте теперь огромная воронка. Отец поехал искать работу и жильё и вскоре нашёл – в 80 километрах от Парижа, в Венси. Там я начала ходить в школу. В этом же году Франция была оккупирована гитлеровскими войсками. В следующем, 1941 году, мы узнали, что Гитлер напал на СССР.
Нас война тоже не миновала, несмотря на то что мы жили далеко. Нередко наведывались в нашу деревню немцы. Очень хорошо запомнилось мне, как появились в деревне двое maquis (маки – партизаны. — А.С.), видимо, на разведку. Если не ошибаюсь, один из них был поляк, второго не помню. Оба на велосипедах, а на велосипедах автоматы, прикрытые берёзовыми ветками – дело было летом. Заходят партизаны в кафе, а им там говорят: «Уходите быстрей! В деревне немцы!». Кто-то из жителей вбегает с улицы: «Немцы вас заметили, идут сюда!». Этим двоим предложили спрятаться, но маки отказались: «Если мы это сделаем, немцы возьмут много заложников из мирного населения и всех расстреляют».
…Расстреляли партизан тут же на улице, возле стены. Потом уже кто-то сделал мемориальную доску на месте их гибели. Приезжали родственники убитых, собралась вся деревня, мы со школой пришли. Все пели «Марсельезу» сначала на французском, потом на польском. Очень хорошо всё это помню, как будто вчера было…
Моя старшая сестра Полин лежала в больнице в городке, после операции. Отцу успели сообщить, что подходят немцы и нужно забрать дочь. Только успели они добраться до дому, как следом в нашей деревне показались немецкие танки. А до этого всем местным жителям велено было выкопать на огородах убежища для своих семей. Было такое убежище приготовлено и у нас, но мы не пошли туда прятаться. Сестра была после операции, и думать было нечего, чтобы занести её туда в таком состоянии.
Мы остались в доме, кровать с больной поставили посередине, сами стали вокруг. Все ставни на окнах были закрыты. Слышим, немецкие солдаты заезжают во двор, что-то говорят по-своему. Мы, конечно, пережили тогда самые, наверное, страшные минуты в нашей жизни, но Бог миловал. Немцы так и уехали, не зайдя в наш дом. Мы остались живы, а все немецкие танки сразу за деревней были подбиты. Потом мы, дети, бегали смотреть на эти обгоревшие стальные чудовища.
Как я уже сказала, нас у отца с матерью было пятеро. Надо признаться, народ мы были весьма самовольный и смелый. Например, помню, залезали на чердак и в слуховое окошко смотрели на атакующие нашу деревню немецкие самолёты. Они летят, кажется, прямо на нас, поливая пулемётным свинцом крыши домов, улицы, а мы смотрим. Помню ещё, видим – несётся по полю наша машина, а вокруг стоят большие стога, урожай был собран. За машиной на небольшой высоте гонится немецкий самолёт. Машина мечется по полю, вот она поравнялась с одним стогом, и мы видим только вспыхнувшее вдруг огромное пламя. Успели люди спастись или не успели? Бог ведает…
Так что немного ужасов войны довелось увидеть и мне. Голода, правда, не чувствовали, жили неплохо. Потом уже, в начале сорок пятого, помню, часто приезжали к нам в деревню какие-то люди из Парижа. Они, горожане, привозили нам сладости, а папа делился с ними продуктами.
Так мы и жили до тех пор, пока французские власти не потребовали от СССР забрать обратно всех русских, оказавшихся после войны в Франции. Этих людей почему-то называли «легионерами», и вели они себя далеко не всегда подобающим образом. Если бы в правительственной декларации речь шла только об этих «легионерах», отец бы никогда не уехал из Франции. Но там было сказано, как мне папа объяснял: «Забирайте свой народ». Вот и пришлось всем русским, и нашей семье тоже, собираться в дальнюю дорогу.
Условия были такие: кто уедет в первый же год, тот может взять с собой столько-то килограммов вещей. На второй год процент этих килограммов значительно уменьшался. А те, кто соберутся ехать в третий год, уже не смогут взять с собой ровным счётом ничего. Ну, отец и решил ехать в первый год. И в 1946-м мы тронулись в путь. Три долгих месяца были в дороге, пока наконец не приехали в Белоруссию, где жили брат и сестра отца.
Надо сказать, что во Францию папа попал в 1930 году, тогда ещё можно было уехать из Белоруссии хоть в Америку, хоть в Великобританию, хоть во Францию. Плыть за океан? Для этого нужно было иметь много денег. Отец выбрал Францию, нашёл жильё, работу, взял к себе из Белоруссии нашу маму.
В Белоруссии
Когда мы вернулись на папину родину, то, конечно же, ничего у нас не было. Вот тут-то и пришлось поголодать… Сорок шестой год был для нас очень трудным. Приехали весной, нашли жильё, дали нам земли, но её ещё нужно было как-то обрабатывать, чем-то засевать. Продали последнее, чтобы купить немного семян. Спасибо жителям деревни, где мы обосновались, они нам тогда очень сильно помогли: кто масла принесёт, кто муки немножко, кто молока… Так мы и выжили. А в основном же ели мы в тот год траву, очень много травы ели…
Посеяли рожь, дождались первого урожая. Когда сжали, мама испекла первый хлеб и сказала: «Ешьте, дети, вдоволь!». А Феликс, брат, говорит: «Нет, мама, ты нам дай только по кусочку, а то вдруг не хватит хлеба до нового урожая».
В 1950-м стали создавать колхозы, пришлось вступить в колхоз и нам. Год отработали, а на трудодни ничегошеньки и не получили. А ведь когда вступали, нужно было отдать всё своё – лошадь, корову, всё, что было.
Посмотрев на такую жизнь, отец решил, что надо уезжать. Тут как раз приехали агитировать на работу в Карелию.
В Карелии
В пятьдесят первом наша семья перебралась сначала в Медвежьегорский район, а потом уже сюда, в Муезерский. Брат Феликс женился ещё в Белоруссии, а сёстры повыходили замуж уже в Карелии. Жили они неплохо, но и у Полин, и у Станиславы мужья рано ушли из жизни.
У меня был очень хороший муж, Николай Герасимович, светлая ему память… Детей пятеро – два сына и три дочери, внуки, правнуки. Дай Бог им всем счастья и любви!
Довелось мне в Карелии осваивать самую «женскую» работу: сучкорубом, на бирже, почтальоном, агентом Госстраха, уборщицей…
На своей родине, во Франции, с тех пор ни разу больше не была. Теплится в душе слабая надежда, мечта, да только вряд ли ей суждено сбыться. Вот сейчас стоит у меня перед глазами наша деревня. Кажется, поехала бы туда хоть на минутку, чтобы посмотреть ещё разок на дом, где я родилась, на церковь, где меня крестили, на школу, где училась. Да ещё положила бы букетик цветов у стены, где на наших глазах были расстреляны немцами те двое бесстрашных маки, пожертвовавших собой, чтобы спасти жителей нашей деревни.
А язык родной я не забываю. Хорошие друзья не дают забывать. Крещена я была в католической церкви во Франции с именем Жозефина, но когда вышла замуж, перешла в православие с именем Юлия. Если бы не вера в Бога, не знаю, как бы пережила потерю близкого человека…
Об одном только жалею – детство, этот мой земной рай, не вернуть.
Рассказ Жозефины (Юлии) Кайтановны Климчук записал Анатолий Серебренников
Фото из семейного архива Юлии Климчук
