«В двадцатые-тридцатые годы Петрозаводск был небольшим уютным городком, центр которого располагался между двух рек – Лососинки и Неглинки. Улицы были немощеные, застройка деревянная. Существовали и далекие окраины – Зарека, Голиковка, где обитал рабочий люд. Жители центра хорошо знали друг друга, ходили в гости».
Грустные новости из Москвы – не дожив совсем немного до 100-летия, ушел из жизни Григорий Натанович Кац, уроженец Петрозаводска, ветеран Великой Отечественной войны, кадровый военный, полковник, долгие годы служивший заместителем начальника передающего центра в Полевом узле связи Генерального штаба МО СССР. Когда-то мы познакомились с ним по его инициативе – он разыскал меня через редакцию журнала «Алеф», прочитав несколько публикаций, посвященных выдающимся людям Карелии.
Г.Н. Кац очень спешил поделиться своими воспоминаниями о жизни в городе на берегу Онего в далекие двадцатые и тридцатые годы прошлого века, чувствовалось, насколько они трепетно значимы для него. Он вступил в Карельское землячество в Москве, был на связи с ветеранами, удивлял всех оптимизмом и жизнелюбием. В последние месяцы Григорий Натанович много болел, но мужественно переносил испытания, не терял присутствия духа. Во всем его поддерживала дочь Ирина.
Для интернет-журнала «Лицей» я подготовила воспоминания Г.Н. Каца о разных периодах его непростой и долгой жизни.
Детство и юность в Петрозаводске. «В тридцатые годы был голод…»
До революции мой отец Нота Гиршевич Кац и мама Рахиль Боруховна жили в Санкт-Петербурге, там родились две мои старшие сестры – Люба и Ида. Папа родом из Белоруссии, из местечка Буйничи (его год рождения – 1881), по профессии он столяр-краснодеревщик, мастер на все руки. Кстати, этот дар передался и мне: всю жизнь люблю работать с техникой, что-то чинить, изобретать.
Судя по всему, первоначально отец занимался не только ремеслом, но и предпринимательством. Когда строили Николаевскую железную дорогу, он в этом участвовал. Продвигаясь все дальше на север, добрался до Петрозаводска, который был тогда одним из крупных транспортных узлов. Там семья и обосновалась.
В Карелии у мамы с папой родились еще трое детей – две сестры (Рива и Бейля) и я в 1921 году. Мама рассказывала, что я родился под выстрелы – в городе еще бродили группы белофиннов, под окнами частенько возникали перестрелки.
После революции отец стал простым рабочим на Лососинском деревообрабатывающем комбинате. О родне отца почти ничего не знаю, кроме того, что брат Ноты Гершевича (по воспоминаниям мамы) жил в Лондоне и работал трубочистом.
Мама родилась в Могилеве в 1888 году. Известно, что ее отец Борух Шухат преподавал древнееврейский язык. Мама всю жизнь была предана семье, заботилась о нас. Родители жили дружно, любили друг друга, в семье царили лад и понимание, несмотря на многочисленные трудности. Богатства в доме не было, одна пара лыж приходилась на пятерых детей, из-за чего порой возникали споры и стычки. Отец меня обожал – я был долгожданным сыном.
Сначала жили на Сенаторке, – возвышенности за Неглинкой, там стоял дом, где я родился. Через несколько лет переехали на проспект Ленина, 48. Этот деревянный двухэтажный добротный дом располагался в самом центре, напротив современного здания правительства Карелии, принадлежал, как и еще два в городе, польскому еврею Беневичу. Он сдавал комнаты в аренду жильцам. У него квартировали, например, братья Гуткины. А еще владел хозяйственным магазином. Как сейчас смотрю на Беневича – холеный, с седой бородкой, всегда хорошо одет, в шляпе и с элегантной тросточкой.
На проспекте Ленина в то время стояли деревянные строения – настоящие халупы. Соседями по улице были Пулконены, Орловы, Буторины. Наша семья снимала большую комнату на втором этаже, с пятью окнами. Изначально в ней присутствовал камин, но папа установил вместо него печку-американку, которую топили небольшими чурками — их кололи во дворе.
Отец перегородил пространство и разделил его на четыре небольших закутка, получилась одна «комната» побольше – на два окна, две маленьких и за занавеской хозяйственный уголок, где стояли судник для самоваров и прочей утвари и самодельный шкаф из красного дерева, обитый медью. Он служил сестрам вместо зеркала. Мама с папой спали на кровати, я и кто-то из девочек с ними в комнате, остальные трое на раскладушках, которые выносились на день в сени, а к ночи разбирались.
Готовили с соседями по очереди на кухне внизу – там стояла большая русская печка. Существовал график, в какой день кто готовит. Так что мама пекла хлеб сразу на всю неделю.
В семье отмечали еврейские праздники, готовили блюда. Мацу пекли по очереди в разных семьях, старались, чтобы посторонние об этом не знали. На праздники в Петрозаводск иногда приезжал, как мы говорили, мишугенер лерер – невысокий, худенький, заполошный учитель. Он организовывал самодеятельность, делал в разных семьях постановки, обучал еврейскому языку. Помню, как он однажды дал мне в руки лимон и какой-то веник, читал молитву, позже я понял, что это был праздник Суккот.
В детстве я понимал идиш, на котором частенько между собой общались родители. Потом в училище выучил еще немецкий, так что разговаривал довольно свободно и на одном, и на другом языке.
В Петрозаводске в годы моего детства жил ребе. Его двухэтажный деревянный дом с двориком и сарайчиком находился неподалеку от трех бульваров, ближе к озеру. На первом этаже он жил сам, на втором собирались люди. Сначала я заглядывал туда по просьбе мамы – резать кур, поскольку дома соблюдался кашрут. Потом приходил к ребе учиться – всего раз пять.
Занятия давались легко. Освоил алфавит, стал понемногу читать и писать. Ходить перестал, поскольку ребе меня обманул. Однажды, когда я особенно усердно читал что-то из молитвенника, на страничку упала монетка. Я удивился – откуда? Ребе сказал, что Бог послал за мои успехи. Я снова выразил недоверие – наверху же потолок! «Для Всевышнего нет преград, – сказал ребе. – Он захотел и послал». Я рассказал об этом случае своему другу Изе (Ефрему) Рыбаку. (Позднее он окончил Петрозаводский государственный университет, работал на радио, стал руководителем Национального музея, вместе с И.М. Мулло подготовил книгу об истории Петрозаводска). Семья Рыбаков была нерелигиозной, мать – коммунистка. Так что Изя меня поднял на смех. С тех пор учиться у ребе я перестал. Хотя помню, что позже, когда мне исполнилось тринадцать, меня вызывали десятым человеком на миньян. Видел я и свиток Торы, который мне показывал ребе.
Еврейское кладбище в те времена не было огорожено, территория была относительно небольшая, отмеченная камнями. В детстве, помню, памятники еще стояли, могилы были ухожены. По фамилиям знаю многих из тех, кто похоронен на этом кладбище. Там обрели покой мой отец и мамина родная сестра. В 1935 году папы не стало. Когда его хоронили, сапожник Альшиц читал молитву, я повторял за ним.
В 1971-м и в 1983-м, когда я приезжал в Петрозаводск, сохранившихся надгробий было уже мало, большинство лежали на земле и были расколоты.
В двадцатые-тридцатые годы Петрозаводск был небольшим уютным городком, центр которого располагался между двух рек – Лососинки и Неглинки. Улицы были немощеные, застройка деревянная. Существовали и далекие окраины – Зарека, Голиковка, где обитал рабочий люд. Жители центра хорошо знали друг друга, ходили в гости.
Когда мы переехали на проспект Ленина, папа купил корову. У нас во дворе был небольшой огород и сарай. Многие соседи (поляки Полозовы, семья Орловых) тоже держали крупный рогатый скот – надо было кормить детей. Днем пастух пас стадо, гонял его через весь город, а вечером животные возвращались и ждали, пока их впустят во двор.
Потом мы держали коз, отец специально выстроил для них пристройку, кормушки. Уход за козами был уже моей работой. Я за ними убирал, пас их в ямке у плотины, на пустыре. На зиму запасали воз сена – приезжали бородатые мужики в ушанках из Заонежья и привозили на ярмарки свой товар, мы у них покупали. Летом дети заготавливали в лесу веники, собирали в мешки листья – корм для животных.
Я учился сначала четыре года в учебном заведении первой ступени у педагога Клавдии Степановны Лузгиной. Продолжил занятия в школе, директором которой была Александра Ивановна Иванова. Она вела у меня историю, я частенько отвлекался, разглядывая через окно соседнее здание – городскую тюрьму, тогда она просила переключить внимание на урок. Учился я не очень прилежно, меня больше интересовал спорт и другие внешкольные занятия.
В 1938-1939 годах я стал капитаном футбольной команды «Динамо», потом городской хоккейной команды, ходил в стрелковый тир. Спорт не только доставлял удовольствие, но приносил конкретную пользу, поскольку нас обеспечивали всей необходимой экипировкой. На выпускной вечер мне перешивали папин старый костюм серого цвета – из одежды ничего, кроме простенькой косоворотки и легких брюк, у меня не было. А в команде бесплатно выдавали все, что нужно: теплую одежду и обувь, клюшку, коньки.
Помню, что приходил смотреть, как с огромного прекрасного собора, что стоял в центре города, напротив гимназии, снимали колокол… Храм разорили, разрушили, на его месте создали дом культуры, где открылись разные секции и кружки.
Несмотря на трудную жизнь, в городе работали театр, кинотеатр «Звездочка», проходили концерты, на гастроли приезжали артисты. Мама, чтобы мы могли выжить, сдавала им время от времени одну из наших комнаток за перегородкой, чаще всего у нас останавливались Фридман и Герц, куривший ароматный табак.
В тридцатые годы в Петрозаводске был голод, многие уехали из города. По карточкам работающему на заводе отцу на день полагалось восемьсот граммов хлеба, иждивенцам по четыреста. По норме получалась большая буханка и довесок.
На берегу Онежского озера, неподалеку от пристани, существовал рынок, небольшие магазинчики, к одному из них нас прикрепили. Я ходил туда с раннего утра, стоял в очереди с матерчатой кошелкой, а на обратном пути облизывал хлеб – отщипнуть не решался, совесть не позволяла. Ели репу, брюкву, картошку, рыбу.
Помню, как начинали строить гостиницу «Северная», Дом правительства (тогда Совета министров). Мама покупала махорку, отправляла нас на стройку, и плотники за курево откладывали в сторону отходы щепы. В конце дня мы ее забирали и топили печку.
Перечислю всех по памяти всех друзей, с кем мы общались. Еврейские семьи дружили, дети вместе играли и учились.
Фамилию «Кац» носили три семьи, одна из них проживала в том же доме, что и мы, на первом этаже. Ее глава торговал в лавке скобяными товарами и исполнял обязанности коменданта дома. Третий Кац – Аба, как мы его называли, владел булочной, торговал свежим хлебом, бубликами, пирожными и сельтерской водой. Семья Рыбаков жила в том же дворе, что и мы. Отец Изи был финансовым сотрудником «Кареллеса».
Запомнились братья Гуткины – замечательные врачи. Общался я по медицинской теме и с известным доктором Иссерсоном – он меня осматривал, лечил, а однажды направил в Ленинград на обследование, которое я проходил у профессора Виноградова и приват-доцента Шварца, который мне и помог. В здании больницы мы детьми подрабатывали – после стирки бинтов сматывали их в клубки.
Большую роль в моей жизни сыграла семья Роскиных. Благодаря им, я заинтересовался фотоделом, под руководством Роскина-старшего мы своими руками собирали фотоаппараты, осваивали фотодело.
Дружили с Фимой из семьи служащих Дрейцеров. Еврей Шеберштейн владел двумя магазинами в Гостином дворе. Семья Цигельницких представляла собой революционно настроенную интеллигенцию. Проживали также в Петрозаводске папин друг Авербух, женатый на русской экстравагантной актрисе, банковский работник Давыдкин, портной Пятов, часовщики Лившиц и Шлимович, сапожник Альшиц, слесарь Янкельсон, ломовой извозчик Марголин. У последнего был свой дом, мы вместе семьями встречали праздники – Марголин, в отличие от моего отца, отличался высокой набожностью. На Гористой улице, куда подъехать не было никакой возможности из-за неровностей местности, жили Шапиро. Знаю, что в городе были и другие еврейские торговцы – например, магазин «Пух, перо, вата» принадлежал семье, приехавшей в Петрозаводск позже остальных.
Моим первым увлечением в школьные годы стала дочь служащего Якобсона Виктория. Я ей очень симпатизировал, но подойти не решался, очень стеснялся. Из окна смотрел, как она идет в школу. Во время войны Якобсоны уехали в Казахстан, там Виктория вышла замуж, больше я ее не видел.
Хорошо помню музыканта, композитора Рувима Пергамента: в возрасте шести-семи лет, по настоянию папы, я учился у него игре на скрипке. Занятия проходили два раза в неделю, мы играли много гамм, упражнений, через полтора года мне это сильно надоело. Отец к тому времени заболел, контроль за мной ослабил, и я перестал брать уроки. Но музыка все равно осталась частью жизни: отец Изи Рыбака был виолончелистом-любителем, Изя играл на скрипке, потом поступил в училище, у них дома организовывались музыкальные вечера, в которых мы принимали участие. Доводилось общаться и с Л.Я. Теплицким, который руководил первым симфоническим оркестром Петрозаводска.
Вообще, хочу еще раз отметить, что евреи жили очень дружно, много помогали друг другу, между собой общались и дети, и взрослые.
Дороги войны. Финская и Великая Отечественная
Начнем с того, что мне довелось принять участие еще в Финской войне. Поскольку я был перворазрядником по лыжам, прямо из училища, где я начал учиться, меня бросили на Карельский перешеек обеспечивать связь. Отправили на фронт в курсантских сапогах и легкой шинельке, а морозы под сорок! Только через несколько дней выдали ватник, теплые штаны, портянки. Под них мы наматывали газеты. Спали, не раздеваясь, на хвойных ветках.
Поскольку радийной специальности у меня не было, я работал в качестве «оленя»: перевозил радиостанцию для опытного радиста. Естественно, мы сразу сильно простыли, завшивели, начался бронхит, а потом сыпной тиф, меня с высокой температурой забрали в госпиталь в Ленинград.
Великая Отечественная война затронула всю нашу семью. Когда немцы вошли в Петрозаводск, мама с младшей дочкой погрузились на баржи и с другими петрозаводчанами эвакуировались. Взять с собой не удалось ничего, кроме одного эмалированного кувшина. Потом два года добирались к маминой сестре в Самару, по пути подрабатывая в колхозах. Остальные сестры и я сразу попали на фронт. Рива окончила фельдшерско-акушерскую школу, после чего ее сразу призвали хирургической сестрой. Как и я, она участвовала еще в Финской войне, а потом и в Великой Отечественной, была очень мужественной, справедливой, прямой, имела награды. Ида вышла замуж в Могилеве в 1939 году. Ее муж, инженер, пропал без вести в первые дни войны. В 1941 году, потеряв в родах детей-близнецов, она добровольно пошла в армию.
Я всю войну прошел в войсках связи. Сначала меня послали в истребительную бригаду на Карельский перешеек начальником переносной радиостанции. Звания нам еще к тому моменту не присвоили, я был рядовым солдатом. Потом стал старшим радистом на автомобиле, где стояла авиационная станция. Через некоторое время получил звание лейтенанта, обмундирование, оружие. В дальнейшем проходил службу на офицерских должностях, руководил обучением радистов в Воронеже: тогда в армии была их острая нехватка, вышел сталинский приказ организовать специальные школы.
В 1943 году был направлен в Новосибирск, в школу подготовки радистов, где и служил до окончания войны, неоднократно выезжал во фронтовые командировки.
В мирные годы. «Проходил службу в подразделениях особого риска»
После войны в Самару к маме переехали другие мои сестры. Все дети в нашей семье получили достойное образование. Сестра Ида приняла решение вернуться в столицу Карелии, где работала зубным врачом в военной поликлинике.
Когда закончилась война, я решил учиться дальше и поступать в академию. Но генерал Наварчук меня по-человечески отговорил: дескать, в войсках я принесу больше пользы, а в академию меня все равно не возьмут.
После войны служил на полигоне «Капустин Яр». В 1949 году был назначен командиром роты связи в учебном полку №85 в городе Горький.
С 1956-го проходил службу в подразделениях особого риска. Принимал участие в войсковых испытаниях ядерного оружия на Тоцком полигоне, в должности командира радиобатальона.
Сложилось так, что мне давали военные звания медленнее, чем другим офицерам. Однажды, уже во время войны, меня даже арестовали представители СМЕРШа, но после вмешательства полковника Умрилова, бывшего начальника училища, отпустили.
Бывает, что евреи меняют имена, чтобы скрыть еврейство. У меня получилось наоборот. Возникали проблемы в связи с тем, что я во многих документах прописан Григорием Натановичем, а отца звали Нота – юридическая казуистика. А самое смешное, что в 1943 году, когда я стал кандидатом на вступление в партию, мой командир, полковник, долго живший среди евреев в Белоруссии, сделал мне замечание. Дескать, негоже зваться Григорием – нет такого еврейского имени. Раз уж еврей – не стесняйся и пишись Гиршем. Так пришлось послушаться его и по решению партийного бюро поменять документы с имени «Григорий» на «Гирш». До сих пор у меня хранятся бумаги, грамоты, награды, выписанные на разные имена.
Одиннадцать лет проходил майором, потом еще девятнадцать лет подполковником. За это время другие становились генералами.
Однажды был случай, когда мою кандидатуру как высококвалифицированного инженера, первоклассного радиста, предложили на должность руководителя радиопередающего центра полевого узла связи Генерального штаба, но вышестоящий генерал-лейтенант Доленко сказал, что пока он начальник штаба войск связи, Кац центр не возглавит. И это при том, что в нашем подразделении всегда на ключевых должностях находились евреи – образцовая часть советских войск связи. Достаточно вспомнить такое имя, как Григорий Михайлович Княжицкий – специалист высочайшего класса, мудрый и энергичный начальник, замечательный человек. Он брал на работу людей, руководствуясь, прежде всего, их профессиональными и личными качествами.
В качестве заместителя за пятнадцать лет службы я пережил восьмерых начальников центра, продолжая честно и профессионально делать свое дело. Княжицкий неоднократно говорил, что настоящим руководителем центра являюсь я, и вся ответственность лежит на мне.
До 1970 года служил в полевом узле связи Генерального штаба МО СССР, обеспечивал связь при всех совместных учениях войск стран-участниц Варшавского договора.
Службу закончил в 1970 году в звании полковника. После выхода на пенсию с 1972-го по 1984-й преподавал радиодело в ДОСААФ, под моим руководством организовывались обучение и соревнования школьников.
Возникали трудности, когда пришла пора дочери поступать в вуз, устраиваться на работу. Но преодолели и это. Я ощущал, что всю мою жизнь меня как будто кто-то вел, направлял на правильный путь. Поэтому я уцелел, стал человеком, выжил в страшные годы, прошел две войны, обрел прекрасную жену, создал семью, не пострадал в сталинских репрессиях, дослужился до высоких званий. Я чувствую, что со мной всегда была поддержка свыше.
