{hsimage|1945 год. Служба в армии ||||} И 38 лет назад, 1 сентября 1973 года, открыл первый учебный год в самой большой тогда новой школе Петрозаводска, построенной с его непосредственным участием. Без преувеличения можно сказать, что большинство сегодняшнего взрослого населения микрорайона Ключевая именно на уроках учителя истории и обществоведения Николая Михайловича Курикова учились постигать законы жизни в обществе. Его собственная скромная жизнь – жизнь простого деревенского паренька, хлебнувшего сиротского лиха в раннем детстве и унижений под оккупантами в годы войны, жизнь человека огромного трудолюбия, сделавшего себя своими руками, «души кампании», никогда не кичившегося наградами и званиями, прекрасного семьянина — была для них хорошим примером.
Правда, сам он о себе почти никогда не рассказывал. Лишь окончательно завершив работу в школе (а выйдя на пенсию, он продолжал давать уроки в разных школах, подменяя, когда требовалось, коллег), он начал писать воспоминания о своей жизни. Не закончил, не успел…Записи обрываются на конце 50-х годов…Он писал свои заметки о пережитом для дочерей и внуков, не претендуя на более широкий круг читателей. И эта простая "Общая тетрадь" по 44 копейки в коленкоровой обложке хранится в семье как дорогая реликвия. Но мы подумали: а почему бы нам вместе не дописать эти воспоминания?
{hsimage|1965 год. Заведующий Прионежским роно||||} К примеру, с 1959 года по 1964-й Николай Михайлович был директором Ведлозерской средней школы. На школьном сайте есть странички истории, но ничего о той поре! А как раз в те годы Ведлозерская школа выпустила в жизнь нынешнего проректора по учебной работе Петрозаводского госуниверситета Анатолия Лопуха и доктора философских наук, профессора, зав.кафедрой культурологии ПетрГУ Василия Пивоева… И не только этих замечательных людей. Школа была в числе лучших в республике! Ее бывшего директора до сих пор вспоминают на селе только добрым словом… Доказано: человек жив на земле, пока живет память о нем.
Николай Куриков. Воспоминания о жизни (Период с 1924 по 1956 год)
Родился я 5 января 1924 года в Петрозаводске на улице Каменистой (теперь улица Мерецкова), в доме № 13 или 15. Как выяснили впоследствии, папа Михаил Николаевич зимой в течение нескольких лет приезжал из Типиниц бывшего Заонежского (теперь Медвежьегорского) района на заработки в город. Он был, говорят, как и другие его братья, хорошим конопатчиком. Они брали у судовладельцев подряды на ремонт деревянных судов (назывались соймы), главным образом проводили конопатку (забивку щелей в этих судах паклей специальным инструментом). А летом снова работали по хозяйству в деревне. Очевидно, зимой 1924 года мама приезжала на очередную побывку к своему мужу, моему папе, где и родила меня.
Этот факт прояснился тогда, когда я в 1939 году окончил семилетку в Типиницах и потребовалась метрическая выпись, то есть свидетельство о рождении, чтобы поступить учиться в педагогическое училище. Пришли в сельский совет (он помещался тогда в здании, которое теперь сгорело и на месте которого теперь построено здание общежития совхоза) с Андреем Тимофеевичем Власовым, бывшим секретарем сельсовета, пересмотрели документы за 1924,1925,1926, 1923,1922 годы, но моего свидетельства не обнаружили. Тут папа и вспомнил, где я родился. Пришлось ехать в Петрозаводск, где мне и выдали свидетельство.
Семья, в которой я родился, была большая, говорят, человек 15 — 18. Некоторых из членов семьи хорошо помню (да, пожалуй, всех помню). Дедушка Николай Федорович (Куриков — прим.Н.А.)) до последнего дня трудился в единоличном хозяйстве. Рассказывают, что вечером поднял на вышку тяжелое точило (каменный круг для затачивания кос, топоров и др. инструмента), утром бабушка приходит его будить, а он уже не дышит. Бабушка Анастасия Григорьевна (урожденная Коточанова из Яндомозера) жила дольше, умерла уже после войны, нет, кажется, после финской войны, до Отечественной. Она жила у своего сына Павла. Женой дяди Павла была тетя Паня из Коровникова (родители будущего знаменитого боксера Анатолия Курикова — прим.Н.А.) Жили они тогда в Кондопоге.
У дедушки и бабушки (Куриковых — прим.Н.А.) было пятеро сыновей и одна дочь. Сыновья: Василий (будущий дядя Вася Кириков, вышел в дом, как тогда говорили, в семейство Кириковых), Иван, Григорий, Павел и Михаил (мой папа). Все пятеро братьев участвовали в войнах. Папа воевал еще во время гражданской, на Сулажгорских высотах отстаивал Петрозаводск. Во время Отечественной был мобилизован в октябре месяце 1941 года и уже в декабре этого же года умер от тяжелых ран в госпитале в Лоухах, как сказано в «похоронке».
Дядя Иван погиб 12 марта 1940 года, в последний день финской кампании, при взятии Выборга. Дядя Григорий до войны работал на пароходе «Петрозаводск» рулевым (бывший балтийский моряк, служил там на флоте), был мобилизован и с войны не вернулся. Дядя Павел был ранен на финской войне (перебиты скулы, весь был изуродован), умер 70 лет от роду. Дядя Вася тоже был на войне, вернулся живым, умер тоже лет 70-ти. Тетя Анна вышла замуж за Подгорного Степана Дмитриевича (отца дяди Коли Подгорного, из Задней деревни — прим.Н.А.) репрессированного в 1937 году и посмертно реабилитированного после войны. Она одна осталась с пятерыми детьми, всех и вырастила.
Детство я провел в Типиницах. О пребывании в Петрозаводске, правда, тоже остались воспоминания. Помню, например, домик на Каменистой, принадлежавший Туренковым. Небольшой дворик за забором, с шестом, на котором почему-то висела кадка, очевидно, для молока. Другое воспоминание – фотокарточка, на которой мы с мамой сфотографированы в Гостином дворе, который размещался там, где теперь памятник Марксу и Энгельсу, жилой дом и сквер перед зданием обкома партии. Говорили, что в то время мне было 5 лет. Но карточка не сохранилась.
В Типиницах наш дом был большой, похож на жилые дома в Кижах, под такой же пологой крышей, все службы в одном месте. Напротив, на другой стороне улицы, где теперь построен совхозный дом, стоял такой же большой, как и наш, дом Кузнецовых, в котором замужем была сестра мамы – Федосья Петровна, тетя Феня, рано умершая. Остались дети Боря и Витя.
Мама Анастасия Петровна была взята замуж за папу от Власовых из деревни Бережная, тоже Типиницы (прежде Типиницы были большим селом и делились на части: Бережная, Стешова, Гора, где был наш дом, Трутнево, Задняя). Дедушка – мамин отец Власов Петр Петрович – умер во время войны от голода в Устьяндоме под оккупацией. Бабушка, кажется, умерла до войны. Звали ее Ольгой (отчество не помню). У дедушки и бабушки помимо мамы были дочери – Анна (замужем в деревне Задняя за Титовым Николаем Федоровичем, после войны и во время войны оказала нам большую поддержку). Младшая Ольга умерла незамужней.
Таково было мое окружение, когда проходило мое детство в Типиницах.
Школьные годы
1 сентября 1932 года я пошел в школу, здание которой стояло напротив сгоревшей церкви. Первым учителем был молодой мужчина Анатолий Касемирович (точно не знаю, как звучало его отчество, фамилии не помню, кажется, Масляков). Остался он в памяти моей, к сожалению, отрицательным типом. Главное, чем он прославился, было избиение учеников линейкой. Попало мне однажды тоже от него по голове, за то, что недостаточно быстро сообразил ответ по математике устно.
8 сентября умерла мама. Мы с ребятами качались на досках у школы, кто-то вызывает меня домой. Прихожу и вижу расстроенного папу, других близких. Причина смерти – неудачные роды. Сестренка, которую назвали Аней, осталась жива, мама умерла. Нас осталось четверо: я, Клава, Нина и Аня.
Через день или два маму хоронили. Запомнилось то, что я утром ушел в школу, боялся пропустить занятия. Кто-то из родных пришел и увел меня на похороны. Они состоялись на старом деревенском кладбище, что через дорогу от школы, у церкви. Могила мамы была как раз напротив второго окна церкви. По этому признаку я всегда потом определял ее, так как крест со временем сгнил, кладбище было запущено. Хоронить стали за деревней в местечке Кибручей.
Мы остались жить с папой и бабушкой Настасьей, папиной мамой. Мы – это я, Клава и Нина. Аню удочерили дядя Митя (мамин брат) и тетя Соня. У них была одна дочь, дяде не родная. Но он не был инициатором удочерения моей сестры. Это тетя Соня сказала: " Куда мы, Митя, оставим такую маленькую крошку? Возьмем ее к себе». Дядя согласился, и они ее увезли на станцию Масельгская, где жили. Дядя Митя работал машинистом, тетя Соня занималась хозяйством.
Забегая вперед, скажу, что судьба Ане удалась хорошая. Она жила в довольстве, даже с излишествами (с нашей точки зрения).Окончила во Пскове, куда они затем переехали после войны, пединститут, в настоящее время работает в Институте усовершенствования учителей. Имеет двух дочек. Муж – бывший военный летчик. В общем, кажется, все в порядке. Когда я заезжал из Москвы после демобилизации из армии в 1945 году к ним во Псков, тетя просила не говорить Ане, что я ей родной брат. «Вот окончит институт, получит специальность, потом скажем правду», — был я предупрежден. Была она, да и есть, Анна Дмитриевна Власова (теперь Воробейчик), а не Анна Михайловна Курикова, так как метрическая выпись была заполнена во время удочерения.
Когда я приезжал из Калинина на экскурсию по Пушкинским местам (был там на курсах повышения квалификации директоров школ при университете в 1976 году), то мы уже встречались как родные брат и сестра.
Несколько лет спустя после нашей встречи Аня приезжала с одной из дочерей, чтобы определить ее в филиал консерватории в Петрозаводске. Но не получилось, так как экзамены на общих основаниях она держать не согласилась, а «по блату» у нас пока еще не очень было принято, моя коллега, работница консерватории (даже завуч) не согласилась на этот вариант. Я, конечно, не мог настаивать. Так мы больше с сестрой не встречались. Дядя и тетка умерли, и во Пскове я больше не бывал (Прим.- Н.А: Я была у них в гостях в 1987 году вместе с моими детьми Юлей и Колей, приняли очень хорошо. Во Пскове тогда на раскопках работал наш лагерь"Товарищ").
Итак, мы остались без мамы. Через какое-то время папе порекомендовали жениться, что он и сделал. Наверное, не очень дружно мы жили с мачехой, потому что через некоторое время папа выгнал ее домой, откуда она была привезена (за 15 км). Но с тремя детьми нелегко было, хотя и была у нас бабушка.
Папа пытался жениться на соседке, у которой своих было 4 дочери. Не получилось. А удаленная мачеха стала направлять депеши с просьбой взять ее обратно. Обещала жить хорошо. Делать было, очевидно, нечего, и папа согласился. Не стоит рассказывать, как мы жили, об этом помнить не хочется. Жалко только папу, который столько бед переносил с такой семьей. У мачехи родились еще четверо, итого получилось семеро (это уже к началу войны). Тридцатые, голодные годы всем известны…
Я учился хорошо, даже отлично. Во втором классе учила Чепрова Пелагея Федоровна, жена бывшего директора школы, погибшего или без вести пропавшего во время войны. В 3-м классе – Клинова Нина Алексеевна, в 4-м – тоже она. Это была молодая девушка, приехавшая после педучилища, интересная, симпатичная, вышедшая здесь замуж за агронома Гришукова В.Д., будущего зав.РайЗО. Нам, ребятам, эта учительница нравилась. Помню даже, как мы встретили ее на пристани, помогали нести глобус, карандаши и другие принадлежности. По-моему, из 3 класса меня хотели перевести прямо в 5 класс, минуя четвертый, за хорошую учебу, но папа не согласился.
В старших классах учеба мне тоже далась легко. Директор, Дегтярев Иван Евсеевич, языковед, и его жена Александра Степановна, географ, мне поручали даже уроки вести иногда вместо них. Так как папа работал начальником почты, я всегда успевал с ним прочитывать газеты, которые привозили из Великой Губы поздно вечером прямо на квартиру. Утром меня в школе уже слушали с последними известиями в классе.
Перед зимними каникулами в 7 классе в магазине директор спрашивает меня: «Николай, умеешь играть на гитаре?» (по фамилии меня никто из учителей не звал). Я ответил, что не умею. «Ничего, научишься»,- говорит его жена. Думаю, к чему этот разговор? А затем, на вечере в честь Нового года, мне вручают в премию гитару (она сохранялась, кажется, до 50-х годов на вышке где-то).
Школьные годы проходили интересно, хотя материально жили очень тяжело. После занятий с ребятами забегали в клуб, бросали сумки в коридоре за фанерчатые стенки, которые использовались для избирательных урн, и торопились к биллиарду. Остальные играли в домино. В библиотеке было много книг, газеты. Были музыкальные инструменты. Я сначала начал учиться на балалайке, затем на гитаре.
Зав. клубом был Андреев Никита Петрович. Он втянул меня в художественную самодеятельность. Часто упрашивал директора школы, чтобы меня вместе с другими школьниками не отправлял домой, когда приходило для этого время, под видом того, что у нас будет со взрослыми репетиция (я был у них в 6 и 7 классах суфлером).
Но часто вместо репетиции бывали просто танцы, на которых я играл со взрослыми парнями в составе «трио» (гитара, балалайка, мандолина). Хорошим учителем для меня в этом деле был Калинин Ф.А. (тогда просто Федор). Он работал трактористом. На этих вечерах танцевал, играл на биллиарде Герой Советского Союза Н.И.Ригачин (будущий, конечно).
Во время учебы мне приходилось много работать в колхозе. С первого класса с мужчинами отправлялся рано утром за лошадьми, летом. Зимой возил навоз. Чтобы как-то опрокинуть воз, ухитрялся заехать дровнями на ранее разгруженную кучу, и воз съезжал с дровней.
Летом главная работа – бороньба. По 12-14 ребятишек собирались в бригаду и обеспечивали эту работу в колхозе. Когда приезжала кинопередвижка, приезжали к клубу всем «табором» на лошадях верхами (бороновали по вечерам и ночами, когда было прохладнее, кино тоже показывали вечерами). Таким образом, приятное сочетали с полезным.
Так серьезно думал о труде, что даже стихотворения складывал, хотя, конечно, наивные, детские:
Скоро зимние будут каникулы
И мы все разойдемся гулять.
Неплохие отметки нам двинули
За вторую уж четверть опять.
…Кроме этого, мы ведь не глупые,
Как пойдем мы в колхоз помогать,
Не увидим, как стрелки минутные
По часам защелкают торопясь. И т.д.
Вот такие «перлы» появлялись в ребячьей голове.
В последние годы за зиму и лето я зарабатывал по 80 — 100 трудодней. При всей бедности колхоз в те годы выдавал по 300 — 400 граммов, а иногда и больше, зерна. Так что это было хорошее подспорье для семьи. Колхоз был сравнительно богатый, назывался «Смена».
Эти трудодни мне начислялись не только за бороньбу, вывозку навоза, поиски и пастьбу лошадей, но и за то, что я «гонял» на собрания колхозников, то есть с палкой ходил по деревне, стучал под окнами по стенам и кричал: «На собрание!» (а иногда «На заседание правления!») Эту работу мне поручали потому, что правление колхоза «Смена» находилось в нашем доме, в бабушкиной квартире. Мы с сестренками на полатях часто смотрели, как проходят собрания.
Выход в люди
7 класс я окончил в 1939 году с похвальной грамотой. Экзамены тогда сдавали ежегодно. Но особенно ответственными они были, как мы понимали и тогда, за выпускной класс. В ходе их мы раздумывали, куда идти учиться дальше. Надо было получить специальность, выбираться в люди.
С ребятами-одноклассниками серьезно рассматривали эту проблему. С Павлом Куриковым хотели пойти в педучилище. Нам нравилось, как работают учителя, как много они знают, какое к ним уважение у людей в деревне. К этому нас подталкивали старшие ребята: Федор Куриков, Иван Куриков, Василий Ульяньев, которые учились в педучилище. Они приезжали на каникулы, рассказывали, чему их учат, расхваливали уроки музыки (а я интересовался ею), различные кружки и т.д.
Летом поехали в Петрозаводск. Мне можно было (я так и сделал) остановиться у дяди Ивана (папиного брата). Он работал на складе промтоваров, жил как раз против педучилища в частном доме, которого сейчас нет. Жил одиноким. У меня была похвальная грамота, поэтому экзамены сдавать было не нужно. Дядя помог мне написать заявление, и я пошел в училище. Получил документы о том, что зачислен на первый курс. Дядя в качестве поощрения повел меня на свой склад и выбрал черные брюки из чертовой кожи и белую рубашку. Это было большое богатство для меня. Я и сейчас вспоминаю этот факт с удовольствием.
Сам дядя, правда, в жизни ничего не успел увидеть хорошего. За какой-то хулиганский поступок, сопротивление милиции, как было даже написано в «Красной Карелии» в разделе «Хроника», был направлен на строительство канала Москва-Волга на 2 года. Погиб при взятии Выборга 12 марта 1940 года.
Мы с ребятами вернулись домой, определившие свой дальнейший путь. Леня Зубов поступил в культпросветучилище, Павел Куриков изменил нашим планам – пошел в автодорожный техникум, я, как было намечено, в педучилище.
1 сентября началась занятия. Мне все новое нравилось. Учился хорошо. С ребятами сошелся на курсе легко. Нравилось, что учили играть на скрипке, после чего легко было перейти на мандолину, на которой еще слабо играл. Хорошо проходили уроки музыки под руководством знаменитого тогда учителя музыки Леонтьева П.В.
Но недолго пришлось учиться. 30 ноября 1939 года началась так называемая финская война. Наши помещения были заняты под госпиталь. Нас отправили по домам. Затем пришло распоряжение пойти учиться в 8 классы ближайших средних школ, что примерно соответствовало программе 1 курса. Меня папа направил в районный центр, в с.Шуньгу. Там я проучился до 1 апреля. Мирный договор, как известно, был заключен 12 марта. Пришло извещение, что можно приезжать учиться в Петрозаводск. 7 апреля на лыжах я направился через Великую Губу, Вегоруксу и другие деревни в город. Там, ближе к городу, уже снегу не было, доходил пешком. Правда, удалось, как Ломоносову, пристроиться к обозу, который шел в город. Лыжи оставил в одной деревне, кажется, в Кулмуксе.
Окончание первого учебного года было не очень удачным. Правда, как и раньше, учился хорошо (хотя единственная «двойка» была получена за контрольную по алгебре у хорошего учителя Прохорова Д.Ф, уроженца из Кижей, земляка). Экзамены тоже сдал хорошо. Но заболел дизентерией и домой приехал доходягой.
В связи с болезнью получил путевку в Петергоф, в Дом отдыха, с 20 августа. Однако этой путевкой не воспользовался, и вот почему. В связи с освоением новых, финских, территорий, перешедших к Карелии в результате финской войны, часть педучилища была направлена в город Выборг (Виипури) на Карельском перешейке. В эту часть вошла и наша группа, следовательно, и я. Начало занятий намечалось на 15 сентября 1940 года. В этой связи папа стал отговаривать меня, не уезжать в Дом отдыха. «Кто его знает, когда удастся снова встретиться, поскольку далеко приходится уезжать»,- рассуждал он. И верно рассуждал. Поехал я на занятия где-то около 10-12 сентября в новый город. Боялся только одного – как буду привыкать в новой обстановке, особенно как пойдет с учебой. Рассуждал примерно так: хорошо учился дома, потому что папа работал начальником почты, учителя его знали. В Петрозаводске учился хорошо, так как карельские преподаватели, тоже вроде свои. А здесь часть преподавателей будет из Ленинграда. Но в этом отношении опасения были напрасными. Все в этом плане пошло хорошо.
Плохо было в другом. Тревожное было время. Началась вторая мировая война. 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. 17 сентября наша армия «взяла под защиту» Западную Украину и Западную Белоруссию, затем Бессарабию. Хотя и ожидали войну, но не думали, что так быстро она начнется. Пели хвастливые песни «Если завтра война», «Броня крепка» и другие. Потом оказалось, что много сложнее все получилось.
В училище ребят старших возрастов призвали в армию. Изучали военное дело.
1 октября был издан указ об организации трудовых резервов. Создавались ремесленные училища. В связи с большими расходами на содержание новой армии резервов были отменены стипендии студентам техникумов, в том числе и нам. Нужно было решать, что делать. Папа шлет телеграмму, чтобы я остался учиться, как-нибудь поможет. Через несколько дней вторая телеграмма гласила, чтобы я бросил учебу, выехал во Псков к дяде Мите (или, кажется, где-то на станции Хвойной они жили), чтобы он устроил меня на работу. Еще через несколько дней – снова телеграмма, в которой подтверждается первое указание, чтобы остался учиться, как-нибудь будет помогать (а как помогать, когда дома еще трое или четверо, да сестра Клава в Петрозаводске в кооперативном техникуме училась). Вот как нелегко папе было принимать решение в то тяжелое время.
Я остался учиться. Директор училища Боев Н.К. дал нам с товарищем – Сашей Бугаевым работу в качестве истопников, отапливать нижний этаж общежития (было печное отопление). Одна ставка на двоих, это как размер стипендии. Вечером затопишь печи (кажется, по 8 штук было) и сидишь у огня, учишь уроки. Так продержался я до зимних каникул, то есть до нового, 1941 года. Появилось постановление о том, чтобы отличникам (или хорошистам, не знаю, как точно) платить стипендию. У меня были отличные оценки за полугодие (семестр), мне была назначена стипендия. С работы нас уволили. Во время каникул подработал контролером на лыжных соревнованиях (хотя в «кубанке»-шапке поморозил уши). Удавалось за это полугодие подрабатывать также на восстановлении различных предприятий. Помню, несколько раз ходили с ребятами разгружать вагоны, работать на конфетной фабрике.
12 января приходит в комнату к нам, ребятам, профорг Валя Кулькевич и объявляет, что нам с Бугаевым Сашей и двумя девушками (одна из них после войны, Беседная, по-моему, Клава в Великой Губе в райцентре работала управляющей банком) выделяются путевки в дом отдыха Петергоф (старый, это куда меня папа в августе из дому не отпустил). После некоторых сомнений (как же учеба и т.д.) решили поехать.
Это был первый организованный выезд на отдых (правда, бывал в пионерских лагерях в Великой Губе, в Леликово, да и в самих Типиницах, направляли из многодетных семей). Денег много, конечно, не было, на дорогу помог, кажется, профсоюз. Там хотелось сфотографироваться, но было не на что. Правда, нас сфотографировали с группой, даже образцы были повешены в фойе, где я с завязанными бинтом ушами красовался. Но выкупить было не на что, а украсть боялись. Посмотрели на свои изображения, на этом и успокоились.
24 января, по-моему, вернулись на Выборгский вокзал. Шли поздно ночью пешком. Вспомнилось, как один мужчина навеселе шел по улице Крепостной с вокзала в сторону нашего общежития и пел: «Накинув плащ с гитарой под полою…» Почему-то на всю жизнь запомнился этот романс в его исполнении.
Боялся, что трудно будет нагнать по учебе две пропущенных недели. Но все обошлось благополучно. Несмотря на то, что из Ленинграда приехали несколько новых учителей, учеба шла успешно.
Хоть трудно было жить, но, кажется, не скучали. Был духовой оркестр, руководил им учители музыки из Белоруссии, почему-то заметил меня и Бронислава Быстрицкого, который играл на басе (я на трубе), и даже, забегая вперед, можно сказать, что пригласил нас перед окончанием года весной в ресторан «Палас», куда, однако, нас не пустили, но напротив в столовой он нас все-таки покормил, угостил.
Ребята, играющие в оркестре, были переведены из общежития по Крепостной улице в подвал самого учебного здания по улице Соборной. Это для того, чтобы не мешать в общежитии по вечерам.
Этот же учитель учил играть на скрипке (как предмет велся – «скрипка»). Пробовал я также учиться на баяне. Рядом со мной была койка, на которой спал Сергей Вересов (если не ошибаюсь по фамилии), он играл немного, у него был взят баян в училище казенный. Много времени не было, но занимались и другими делами. Так, из Ленинграда приехал один авантюрист, молодой, который организовал струнный (или, кажется, даже джаз-оркестр, как он называл). Хотя сам не умел играть ни на одном инструменте, но любил говорить: «Публика дура. Дурак не поймет. Умный не скажет». Я играл здесь на мандолине.
Стоит сказать еще об одном «руководителе». Вывесил по городу афиши: такого-то числа в актовом зале педучилища состоится (или играет, выступает) джаз-оркестр под управлением Леонида Лейкинда (имя-фамилия интригующие какие-то). Действительно, народу собралось много, был хороший сбор, но нас он крепко обидел, дал, кажется, по 2 или 3 рубля всего, остальное забрал себе, даже за помещение с администрацией не рассчитался. Не помню, куда затем скрылся. Больше я в джазе не играл.
Где-то в январе, кажется, Сергея Вересова призвали в армию. Баян он мне оставил, переписал у коменданта, на том же стуле у койки и оставил на память. Я стал побольше заниматься игрой на баяне, правда, самоучкой. Но, верно, сколько-то получалось. И даже 30 апреля в честь 1 Мая впервые играл на танцах в восстановленном к этому только времени актовом зале. Был я невысокий, коренастый. И когда взял на колени баян, некоторые не угадывали, кто его держит на коленях, из-за баяна едва был виден баянист (немного, может быть, и преувеличение это, но так некоторые мне говорили).
Заканчивался второй учебный год в училище (первый, как было сказано, в Петрозаводске, второй – в Выборге). Начались экзамены. Часто по вечерам выходили во двор училища, тренировались играть на духовом оркестре. Люди многие останавливались, особенно молодежь. В то же время рядом с училищем, через два или три дома, однажды днем во время занятий было взорвано здание собора. Кирпичи от развалин увозили куда-то на границу, для строительства укреплений.
18 июня должны были сдавать последний экзамен по истории СССР (вел директор Боев Н.К.). А днем раньше вызывают к нему в кабинет группу отличников 25 человек и объявляют, что мы направляемся на экскурсию в Москву в качестве поощрения. «Как же экзамен?» — спрашиваем. «Ничего, — отвечает директор, — выставим оценки по текущим отметкам». Это было, конечно, приятное сообщение, но не думали, что там нас застанет памятный черный день 22 июня.
Кажется, день или два поездили по экскурсиям по Москве. Жили в Сокольниках, в какой-то школе. 22 июня утром выехали на очередную экскурсию. Побывали впервые на Красной площади. Подъезжаем к школе в Сокольниках, слышим из репродукторов радио последние слова В.М. Молотова. Смысла сразу не уловили, но поняли, что было какое-то важное сообщение. Заходим в школе, повторная передача по радио. Тут все стало понятно.
После обеда девушек повезли куда-то снова на экскурсию, а нас, ребят, заставили таскать парты, другое оборудование – помещение школы готовилось под военный госпиталь.
Нам пришлось прервать экскурсию. Выехали в Ленинград. День или два ждали, пока нам достанут билеты до Выборга.
И в Москве в первый день и во второй день все сразу перестраивалось на военный лад (очереди у военкоматов, колонны военных и т.д.). То же было и в Ленинграде. Впервые пришлось увидеть аэростаты – воздушные заграждения.
Наконец добрались до Выборга. Известно, что Карело-Финская ССР (образованная 12 марта 1940 года после финской войны) была объявлена на военном положении. А финны были в 6 километрах от Выборга в поселке Тиенхары. Нам и здесь, как в Москве, пришлось заняться делом: закладывали мешками с песком здания для защиты от снарядов.
Везде беспорядок, люди уезжают кто как может, ценности увозятся, часть расхищается. Наш духовой оркестр (теперь уже медные инструменты были заменены на посеребренные) валялся во дворе в ящиках. Работники училища говорили, что мой баян взял комендант.
Мы работаем и ждем отправки по домам. Наконец через военного коменданта директор достал билеты до Петрозаводска. Ехали по железной дороге, построенной перед финской или во время финской войны через Сортавалу и Суоярви. Ехали, кажется, 32 часа. Часто останавливались (пропускали военные эшелоны).
Из Петрозаводска на большом громоздком пароходе «Урицкий» (или «Володарский», уж не помню) доехал до Типиниц, откуда осенью предыдущего года отправил меня папа в Выборг. Так закончилось мое очное образование: семилетка и два курса педучилища – вот багаж систематических знаний, который я получил до войны.
Итак, война охватила огромные территории мира, пришла и к нам в страну. Все, о чем не имели настоящего представления до 41 года, стало явью. 3 июля 1941 года слушали по радио выступление Сталина, выступившего с программой действий по отпору врагу.
Вводится всеобщая трудовая повинность, ведется военное обучение лиц мужского пола от 16 лет и старше. Мы, не призванные до 18 лет, тоже обучаемся военному делу при сельсовете. Организуется дежурство по предупреждению появления вражеских диверсантов. Учеба и дежурство ведутся во внерабочее время. Рабочее время – это работа в колхозе, к которой привлечены все трудоспособные.
Враг захватывает все новые и новые территории, в том числе и в Карелии. С насиженных мест снимаются миллионы людей гражданского населения, эвакуируются в глубь страны.
В конце августа объявляется о мобилизации на оборонные работы с 16-летнего возраста лица мужского возраста и с какого-то возраста – женского (кажется, с 18-летнего). Отряд из Типиниц направляется через Корытово, Поля на Центральную дорогу на Медвежьегорск, или, кажется, в Великую Губу, пароходом на Петрозаводск. Оттуда направляют на Пряжинский участок, где через Ведлозеро уже проникли финны. В Пряже их на какое-то время задерживают наши бойцы. Мы же в районе Матросов копаем окопы, делаем дзоты, землянки и т.д. Не успели закончить эту работу, отступаем вместе с бойцами к деревне Половина. Несколько дней задерживали врага здесь.
Но в один из дней около обеда, когда мы прибыли в деревню со строящихся объектов для приема пищи, наши окопы бойцы вынуждены были оставить (заранее подготовленные). Нас направляют за инструментами, оставленными на линии, которая еще не была в руках финнов. Под обстрелом наступающих солдат удалось овладеть несложным инструментом. Через саму деревню отступаем в сторону Петрозаводска. Над головами – снаряды, шрапнель. На наших глазах – первые убитые из гражданского населения, которое эвакуировалось из оставленных поселков. В воздухе – самолеты противника, первые бомбы. Команды офицеров, крики людей, рассредотачивание при команде «Воздух!» в придорожном лесу.
Задержать финнов удалось нашим бойцам только на какое-то время у Половины. Нас, мобилизованных окопников, кажется, на машинах отвезли в Петрозаводск. Определили новые линии для защиты города. Нас поставили на участок около совхоза № 2 (теперешняя Петрозаводская птицефабрика). Здесь могли появиться финны из Орзеги. Несколько дней работали на этом направлении.
Продолжается эвакуация населения из республики, через Петрозаводск, в том числе на судах Онежским озером. Самое трагическое в эти дни было – гибель баржи с эвакуированными в районе Петрозаводской губы и Ивановских островов, когда финские самолеты зажгли эти баржи. Досадно, что баржи горели, люди на берегу видят, а сделать ничего не могут.
Опять через сколько-то дней нас перенаправляют на северную сторону Петрозаводска – в Шую, Виданы. Запомнились поля нынешнего совхоза имени Зайцева, тогда совхоз №1,с хорошей, рассыпчатой картошкой, особенно в Виданах. Хорошее подспорье в питании, хотя кормили в общем-то неплохо.
Опять сажают в машины, везут в сторону Суны. И здесь удержаться нет сил. Отходим в Кондопогу. Финны окружают со всех сторон. Какая-то группа окопников, среди которых старшим оказался участник финской войны, раненный на ней, поэтому не взятый в армию в эту войну, Перхин Г.О., на лодках через залив Онежского озера перебралась в Ламбасручей. Затем по твердой земле добрались до Типиниц. Надеялись, что сюда враг не будет допущен, сюда прибывали эвакуированные из других районов Карелии. Очевидно, имелось в виду, что можно по Онежскому озеру на судах переправить людей в Пудожский район. Однако такой возможности не представилось. Один буксирный пароход «Роза Люксембург», пришедший для этой цели, вмерз при выходе из губы в лед (в ту осень ранние морозы были).
В последних числах октября на лошадях со стороны Корытова небольшой отряд партийных и советских работников прибыл в Типиницы, где на некоторое время остановился в доме, который нам (нашей семье) был выделен для жилья, так как папа весной еще до войны начал переделывать старый дом. Нас переселили к Тифакиным (нас – это мачеху, меня, пятерых сестер).
Папа в конце октября был мобилизован в армию. Получилось так, что его пригласили в Великую Губу с очередным отчетом как начальника почты (наверное, вообще сдать дела, так оно и было, потому что все документы и имущество были сложены в сани).Прибыв в Великую Губу, получает повестку о мобилизации и как дисциплинированный человек, даже не попрощавшись с семьей (за 24 км), отправляется в райцентр в Шуньгу.
Оттуда направляют на Кестеньгу, в Лоухи и в первых боях в начале декабря, тяжело раненный, попадает в госпиталь в Лоухах. В похоронной было сказано: скончался в госпитале от тяжелых ран. Вот столько успел повоевать. Поступила посылка с костюмом (была форма тогда у связистов тоже) как последнее напоминание жене и детям о муже и отце.
В первых числах ноября (3 или 4) на нескольких лошадях из Корытова через Заднюю деревню с горы на санях проехал небольшой отряд последних руководителей района на берег Онежского озера. Через пролив они каким-то образом переправились на Пудожский берег. Пытались и мы, несколько парней (Ананьин Петр, Ананьин Алексей, Катнев Павел и я), собравши еду в противогазные сумки, податься на берег. Однако отец Ананьина Петра посадил нас на место, посчитав эту затею бредом. Поздно было переправляться безо всяких подручных средств.
Так мы оказались на территории, оккупированной врагом.
После того, как проследовали через деревню последние представители Советской власти (это не были бойцы РККА), люди стали выходить на улицы (финны сразу же появились в деревне). Первая встреча с финским офицером состоялась у меня, когда я пытался пройти к товарищам, с которыми хотели уйти. Получил приказ истопить баню для финских солдат. Пытался возражать, за что получил первую пощечину и угрозу расстрела. Спасибо, выручила тетя Анна Катнева (мать Павла и Саши). Она по-женски доброжелательно убедила офицера, что сделает это лучше, чем я. Я был спасен. Несколько дней не появлялся перед солдатами, тем более перед офицерами.
Пришлось думать о том, как содержать семью из 7 человек. Была корова, накошено было сено. Раздали лошадей. Мне досталась хромая кобыла, но дело справляла. Была картошка – главное блюдо, отварная чищеная картошка. Она всегда хорошая росла. Стали давать норму, когда муку, когда зерно. Кое-как сводили концы с концами.
Трудоспособных заставили работать на лесозаготовках. Так продолжалось до января, почти до февраля. В начале февраля всех парней Типиниц и Кузаранды забрали и повезли на лошадях в деревню Вигово (у Великой Губы). Там разместили в одном из самых больших домов. Несколько времени заставляли выполнять различные работы: рубить мерзлый навоз, заготовлять дрова и др.
По молодости пытались держаться независимо, не поддаваться унынию. По вечерам, когда не было света, даже пели песни о Буденном, Чапаеве и др. Но финнам было от этого ни холодно, ни жарко. А мы при таком питании и такой работе все больше и больше понимали, что хорошего ждать неоткуда.
Через какое-то время из этого предварительного лагеря нас перевели в д.Верховье (Великая Губа), разместили в одном доме, который и сейчас, кажется, сохранился, как памятник деревянного зодчества (вроде Куделинский). Здесь положение стало еще хуже. На работу (заготовку дров) приходилось ходить пешком в сторону Космозера за 5-7 км. Пилили и разделывали поперечными пилами осину (на двухметровые дрова). Кормили баландой и кониной. Спали на нарах. Весной, когда уже совсем далеко стало ходить на заготовку по той дороге или по какой-то другой причине, стали нас водить в сторону Вегоруксы, тоже 5-6 км.
Помню, моим напарником на заготовке был Сергей Чугунков, с которым после войны стали друзьями. Это была утомительная работа. Надо было выполнять норму (заготовить, то есть спилить с корня, разделать на 2-3 метра, сложить в клетки). Утром идешь в лес, думаешь, обратно не вернешься… Чтобы не умереть с голоду, приходилось ходить по полям, искать прошлогоднюю картошку, иногда попадались кусочки, сохранившиеся в виде крахмала. Иногда попадались кости от лошадей, приходилось вываривать, получалось вроде холодца. Это была, наверное, самая тяжелая весна — 1942 года.
Не улучшилось положение и когда направили на работу в Черкассы, кажется, в конце мая. Там надо было вести подсочки деревьев: специальным инструментом (стамеска металлическая, надетая на палку) делать нарезы (кары) на соснах на высоте человеческого роста, даже повыше еще, по этим карам стекала сера (живица называется) в специальные жестяные стаканчики, укрепленные на стволе. Из них вытряхивали эту живицу в ведра, из ведер вытряхивали в бочки, которые заделывались и увозились. Участки каждому определялись большие – за день так находишься с ведрами, что еле возвращаешься в деревню. На жительство был определен, кажется, дом Багровых. Спал на полу. Вместо хлеба давали муку. Варил пуру (кашу). Когда появились ягоды и грибы, стало легче. Варил с грибами кашу.
Спрашивали работу строго. Однажды за то, что не вычистил стамеску после работы, получил здоровый удар по лицу от переводчика (кажется, Сумманен – фамилия).
На зиму 43 года направили на лесозаготовки в Устьяндому. Сюда же попали сестра Клава, Подгорный Николай и некоторые другие знакомые ребята. На какое-то время увозили еще в Колгостров (когда осложнялась обстановка, подальше от Пудожского берега Онежского озера). К весне снова привезли сюда же – сплавлять лес, заготовленный зимой.
Чтобы не умереть, в этой деревне приходилось заниматься воровством. Помню, когда жили у Власовой тетки Клавы в доме, который она с семьей занимала, с ее сыном – моим двоюродным братом Анатолием по ночам ходили на ригу (гумно), и ножницами обстригали пшеничные снопы. Затем мололи это зерно на жерновах в сараях. Было еще картофелехранилище, в которое тоже по ночам ходили, набирали картошку. Могли, конечно, в любое время нас поймать, но делать было нечего.
После возвращения из Колгострова поместили в Восточной Устьяндоме (это когда и Клава здесь оказалась). Здесь занялись более удобным способом получать дополнительное питание. Втроем (с Петровым В. и Шлыковым Б.) приспособились таскать из столовой продукты. Столовая была в доме Курилиных, как помню. Нам удалось проникнуть на вышку, снять доску в потолке, спуститься на склад, где хранились хлеб, масло, бывали лимонад, другие продукты. Мы набирали их, сколько можно было, чтобы не заметили, поднимали на вышку, затем закрывали потолок и сворованное прятали во дворе, в кормушках, закладывали сеном. Когда все шли за обедом или ужином, или завтраком, мы тоже по очереди шли, заходили во двор, брали часть или все продукты и вместе с котелками пуры или похлебки несли эти продукты. Это было большое подспорье, можно было помочь и сестре, и другим.
Но долго так действовать было опасно. Уже стали выявляться недостатки у зав. столовой (лотты). Меня назначили, как и других, сначала на сплав, затем будущий родственник Можайков Петр (двоюродный брат будущей жены) взял меня в кузницу молотобойцем (к этому времени я, наверное, лучше выглядел, нежели в Черкассах, при «дополнительном питании»).
Однажды приходит в кузницу какой-то начальник и предлагает поехать на курсы ковочных кузнецов в Петрозаводск на 2 месяца. Предложение показалось заманчивым. Ведь два месяца я не буду на финнов работать, кроме того, получу какую-то специальность, кроме того, уеду от разоблачения как воровавший продукты. Может быть, еще что-то может случиться. В общем, согласился.
Учили строго, но научили за 2 месяца подковывать лошадей, делать подковы, другие несложные кузнечные изделия. Но при всем старании выполнять приемы кузнечного мастерства и здесь получил здоровый удар переводчика (забыл фамилию).Кормили здесь лучше, чем на лесозаготовках. Но все равно не хватало. Удалось один раз при разгрузке картошки в склады, которые сейчас еще сохранились, утащить два мешка картошки в лес. Затем помаленьку выносили в барак и варили. Помню, был на этих курсах Агафонов А., других не помню (кажется, Босов Алексей был еще). В октябре, кажется, курсы закончились, или в конце сентября. Приехали в Великую Губу, откуда отправляли. Обратился с просьбой поехать в Типиницы, где жила семья Титовых тетки Анны (сестры моей мамы), там же жила сестра Нина, тетка ее приютила (мачеха с другими дочерьми была увезена в Мягрозеро, где все время и прожила до возвращения в Типиницы после освобождения).
В Корытове находился земельный отдел. Там разрешили мне работать в кузнице. Ходил некоторое время из Типиниц за 7 км, иногда ночевал у Ефремовой Е.И. (бывшего председателя колхоза им.Ильича). Но лесной отдел, который меня отправлял на курсы, разыскал меня и заставил поехать по специальности в Ламбасручей, где велись лесозаготовки, была вывозка на лошадях, а их нужно было держать подкованными. Где-то в ноябре-декабре я оказался в Ламбасручье, где были братья Подгорные и др. Сначала поместили в общежитии, затем оказалось, что здесь живет та тетя Клава Власова с семьей, которая жила в Устьяндоме в зиму 42-43 годов. Теперь были оттуда все вывезены из опасения ухода за Онежское озеро. Они меня опять пустили жить. Здесь легче было, чем в Устьяндоме. Кажется, лучше кормили, говорят, помогло вмешательство международного Красного креста. Здесь без особых сложностей работал в кузнице с Казаком – главным кузнецом (молотобойцем опять и кованым кузнецом) до июня 44 года, то есть до освобождения.
В самых последних числах июня территория Заонежья была свободна. Финны уехали безо всякого здесь сопротивления, так как основные их части были отброшены на других направлениях (на Свири, в Медгоре, Петрозаводске). Оказавшись без хозяев, все работники лесных предприятий расходились по домам. Так же поступил и я. Пришел в Типиницы, где были тетки Подгорная и Титова. Остановился у Титовой тетки Анны (маминой сестры), она с дочкой Марусей и сыном Михаилом жила в Задней деревне.
Сестры мои, старшие Клава и Нина, остановились в Великой Губе, где теперь размещались районные власти (так как старый райцентр в Шуньге был сильно разрушен). Они надеялись там устроиться на работу в каком-нибудь учреждении. Я же надеялся, что все равно возьмут в армию, можно поработать и в колхозе, которые везде восстанавливались. Мачеха с дочерьми из Мягрозера приехали позднее, ей дали жилье в одном из домов (в доме Перхина).
Работал в колхозе на разных работах. Вызывали в военкомат. Часть ребят брали, других оставляли. Не брали и меня, очевидно, проверяли (да так и было), кто чем занимался под оккупацией. Я, как честный человек, написал, что был на курсах кованых кузнецов, некоторые думали, что это какая-то шпионская шюцкоровская организация, наверное. В последних числах октября снова пригласили и направили в РПОНО для работы по специальности учителем, поскольку у меня все-таки два курса техникума были окончены. Мои доводы о том, что я, как и другие, хочу быть там, где сейчас важнее, не приняты во внимание.
Я вынужден был вернуться в Типиницы с приказом РОНО и начать учительствовать под руководством Чепровой П.Ф., бывшей учительницы начальных классов. Дала она мне 3 и 4 классы. Было нелегко с моим неполным образованием, да ребята-переростки тоже не были ангелами. Но вроде дело шло нормально. В это время демобилизовался по болезни Титов П.В., который стал военруком. Даже Нина после краткосрочных курсов была направлена в Пидасельгскую начальную школу вести военное дело. Вот как решались вопросы военного обучения в 3 — 4 классах.
Мы жили с Титовым П.В.в одном доме, он с матерью, я с теткой.
Наконец 14 февраля 1945 года мне вручили повестку из военкомата. Я был направлен в Вологду в 34-й запасной пехотный полк. После прохождения необходимой подготовки маршевые роты под звуки марша «Прощание славянки» направляли на фронт. Наши части должны были направить завтра, а сегодня вызывают к командиру и объявляют, что 4 человека (в том числе и я) направляемся в Архангельское авиационное училище на подготовку стрелков-радистов. Мы не попали с маршевой ротой. Не попали и в авиаучилище (не приехал «покупатель»). Нас направили на другой конец Вологды, откуда через несколько дней направляют в Москву, а точнее, в г.Балашиху, в 50 км от Москвы, в часть со сложным названием ЦБАСВВСКА (Центральная база авиатехнического снабжения Военно-Воздушных Сил Красной Армии).
Направили в командировку, но продержали там до демобилизации в октябре месяце. Помню, ходили несколько раз к начальнику части, генерал-майору Фомину с просьбой как многих других направить на фронт, но получали «разъяснение», вроде того, что «я тоже не прочь бы быть там» и т.д. Где приказано, там нужно и служить.
Интересного в службе было мало: тяжелая физическая работа по разгрузке оборудования из вагонов, получаемого с отечественных заводов, а также от союзников. Питание по тыловой норме.
В июне месяце, после первой очереди демобилизации старших возрастов, меня почему-то взяли в секретную часть, где должен был ежедневно ездить в Москву, доставлять пакеты в различные военные организации. Мне был выдан настоящий пропуск, я был снят с подчинения командиру роты, в общем, теперь уже было не (трудно?).
25 сентября утром во время подъема приходит командир роты Павлов и говорит: вот счастливец, вчера получил справку из дома о том, что работал учителем, а сегодня передают указ о демобилизации специалистов, в том числе учителей. Пошел в строевую часть оформлять документы, но оказалось, что они в Белоруссии, куда был перебазирован полк из Вологды (из которого мы направлены были в командировку в Балашиху). Предложили ехать за документами. Но там сказали, что они высланы потом в Балашиху. Приехал, стали ждать. Их нет. Второй раз отправили в Веренцы (где стоял полк в Белоруссии). Опять не дали, говорят, почта от нас идет до двух недель до Москвы, получите, ждите.
Наконец, документы были получены. И я был демобилизован. Правда, начальник секретной части Василий Иванович, старший лейтенант, уговаривал остаться, обещал хорошие перспективы, но гражданка все-таки манила. Где-то к началу ноября 1945 года я приехал снова в Типиницы, раз уж был демобилизован как учитель. Получив по пути из Медвежьегорска в Великой Губе в роно приказ о назначении учителем в Типиницкую начальную школу, явился в Заднюю деревню, подошел к дому Титовых, а там никого нет, всей семьей уехали в Медвежьегорск. Вспомнилась потом уже песня: «Куда теперь идти солдату…» Сел с вещмешком на съезде (приспособление для въезда в сарай), призадумался. Рядом дом другой тетки (по отцу) Подгорной А.Н. Пришел, попросился остановиться, конечно, получил согласие и остался уже до июня 1947 года.
Начался длительный период педагогической деятельности. Сначала работал рядовым учителем под руководством Чепровой П.Ф. (кажется, до конца 45-46 года). В августе 1946 года бывший тогда зав. роно Горев Н.П. предложил взять заведывание школой. Теперь уже бывшая учительница стала в моем подчинении. Работала еще Калинина Р.В., жена Калинина П.И. Время было трудное, они на время из Петрозаводска приехали в деревню, он по строительству в районе кем-то был оформлен.
Сразу же после демобилизации в Типиницах был замечен одной супружеской парой старичков. Он – бухгалтер колхоза Танкевич Леонид Константинович, она – его жена Елена Андреевна. До войны оба работали и жили в райцентре в Шуньге, он – художественным руководителем в Доме культуры, она тоже была кем-то оформлена. После войны по рекомендации бывшего районного начальства приехали в один из зажиточных колхозов, его назначили бухгалтером. Узнали, что я играю на гармошке. Приглашение первое официально получил на встречу нового 1946 года. С тех пор я стал у них сынком. Как только заканчиваю занятия, иду в контору, оттуда с ним, Леонидом Константиновичем, на квартиру обедать. Елена Андреевна была хорошей хозяйкой. Хорошо готовила, шила на машинке и т.д. Не обходилось иногда без рюмки вина, которое ему по знакомству поставляли из Великой Губы бывшие знакомые. Я очень много получил от этой пары в своем развитии, особенно по музыке, художественной самодеятельности.
В первую же зиму знакомства (1946 — 47г.г.) подготовили такие вещи, как «Черевички», «Вий», «Гроза» и др. В художественную самодеятельность были втянуты даже такие серьезные люди, как Перхин Г.О., председатель колхоза, Астратов П.Ф., председатель сельсовета, и др. Сам мой «папаша» был худруком, Елена Андреевна шила костюмы, помогала готовить декорации.
Не забывали долго жители Типиниц, как ставились «Черевички» (по повести Н. Гоголя «Ночь перед рождеством»), как Перхин Г.О., самый высокий дядя, лез в мешок, в который его толкала Солоха (Елена Андреевна), как за ним лезли дьяк (Леонид Константинович), кум Панас (Астратов П.Ф. Контора колхоза не вмещала желающих посмотреть.
Перед постановкой по селу были расклеены красочные афиши: такого-то числа и т.д. в помещении правления состоится показ спектакля «Черевички»…Постановка Леонида Танкевича, муз.оформление Н.Курикова. А это оформление осуществлялось на гармошке 12х12, половина мехов которой была перевязана шнуром, так как были рваные. Гармошку просили «христом-богом» у Ю.П.Куриковой (памяти Павла, ее сына). Главные роли исполняли Попов Виктор, мой товарищ и сосед (Вакула) и Аля Волкова – учительница (Оксана).
Дошло до того, что с этой постановкой мы попали на районный смотр в Великую Губу, а оттуда – на республиканский в Петрозаводск. Выступали в Доме офицеров, шла даже трансляция по радио. Сейчас вспоминают, как со сцены выходили парубки колядовать в зал с гармошкой с завязанными мехами. Призового места мы, конечно, не заняли, кажется, но была хорошим поощрением эта поездка. Колхоз выделил лошадей до станции Илемсельга, туда и обратно. К сожалению, и я, и мой папаша на обратном пути слегли в Великой Губе в больницу (ездили в феврале 46 г., очевидно, простыли). Однако это не остановило участников художественной самодеятельности. Продолжали ездить с постановками и с концертами по деревням в пределах сельского совета, выступали дома. В послевоенное время большое внимание уделялось этой работе. Ведь телевизоров не было, радиоприемники с батареями типа «Родина» только появлялись. Газеты приходили раз в два дня. Так что через художественную самодеятельность проводили идеологическую работу. Особое внимание уделялось восхвалению Сталина И.В.
Нельзя было начать концерт без песни о Сталине, нельзя было закончить без упоминания его имени. Кажется, все дни красного календаря отмечались в Типиницах докладами, концертами, людей собиралось много, хотя не было подходящего помещения, отремонтировали старый клуб, в нем был большой зал, официальная на возвышении сцена, трибуна и т.д. По-моему, было требование программу концертов, посвященных дням красного календаря, утверждать в отделе пропаганды и агитации райкома партии. Иногда проверяли и тексты докладов, с которыми в основном приходилось выступать мне, как главному пропагандисту (с ноября 1945 г.).
Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет. С песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет.
Сталин – крылья орла, Сталин — наши дела, Сталин – воля и ум миллионов, — такие дифирамбы пели в честь вождя народов.
Остается удивляться, как композиторы и поэты находили столько хвалебных слов. Ведь даже карельские деятели искусства не отставали от союзных. Была сложена песня о Сталине, содержанию которой сейчас удивляться только приходится:
Там, где сосны стоят исполины,
Где могучие реки текут,
Там о Сталине мудром былины
У костров лесорубы поют.
Это Сталин республику нашу
Поднял к славе и …………….
Имя Сталина ярче и краше
Необъятных карельских лесов.
Как будто у лесорубов не было других задач, как сидеть в лесу и песни петь о Сталине.
Еще одна вспоминается песня о Сталине союзного значения, уже сложенная на юге нашей страны, наверное, для кубанских казаков или донских:
Собирались казаченьки, собирались на заре,
Думу думали большую на колхозном на дворе.
Если б нам теперь, ребята, в гости Сталина позвать,
Чтобы Сталину родному все богатства показать. И т.д.
Вот так беззаветно люди верили Сталину. И мы, тогдашняя интеллигенция, помогали восхвалять его имя, его безупречность и т.д. Не знали, что это все неправда.
Еще в программах самодеятельности, выступлениях много внимания уделялось борьбе за мир. Но это, конечно, святое дело. И делали мы это дело с большой ответственностью.
Хотя я много поговорил о художественной самодеятельности, но не только этим приходилось заниматься. Это уж, как говорится, на досуге делалось. Главным все-таки было определиться с работой, с будущим, а значит, в первую очередь с получением профессии. Ведь было окончено 2 курса техникума, т.е. не было даже среднего образования. Значит, надо было учиться.
Летом 1946 года поехал в Петрозаводск, в педучилище. Кажется, зимой еще послал заявление о том, чтобы приняли на заочное отделение. Были получены программы по 3 курсу, контрольные работы и т.д. Наверное, я все-таки зимой занимался самостоятельно, так как за лето сдал все экзамены и зачеты за 3 курс, а также и государственные экзамены. Получил свидетельство об окончании педучилища или диплом, не помню точно, как тогда назывался этот документ. Была карточная система. Жил сначала в общежитии, а затем приютила двоюродная сестра А.С.Подгорная (потом Павлова). Она жила на Северной точке, где стояли 8 двухэтажных деревянных домов завода «Авангард» (тогда он был известен как п/я 789.Она делилась со мной всем, что у нее было, пыталась создавать и условия для занятий, хотя была одна маленькая комната в общей квартире. Всегда с благодарностью вспоминаю сестру за то, что она помогла в трудное время. Да этот человек кому только и ни помог. Своих братьев помогла матери (моей тетке) поднять после репрессии отца Степана Дмитриевича в 1937 году. Вышла замуж за вдовца с тремя ребятами, с ними возилась сколько времени, теперь с внучатами приемного сына сколько возится.
Итак, окончено педучилище, получены документы. Со мной вместе окончили Колтырин В.И., Беззубиков И.М., еще кто-то, точно не помню. Идем на площадь Антикайнена (тогда она была, теперь 119-квартирный дом поставлен). Подходим к учительскому институту (педагогического не было). Читаем вывеску. Говорю товарищам: «Пошли, документы сдадим, будем дальше учиться». Ребята надо мной смеются: «Еле на ногах стоим от карточек, а ты куда зовешь». Одним словом, не приняли серьезно мое предложение. Поехали домой, там видно будет.
Но мне кажется, что зимой 1946 года получил письмо из Учительского института от библиотекаря института Громовой Аси. Она призналась, что помнит меня по школе, вместе учились (сама, верно, из Вороньего острова, 5 км от Типиниц). Узнала о том, что я демобилизовался и живу в Типиницах, посоветовала поступить учиться в институт. Мне тогда пришлось ответить, что у меня еще училище не окончено. Вот теперь я вспомнил об этом письме и написал ей, что желаю учиться. Она пообещала еще в первом письме всяческое содействие, особенно в обеспечении программами, учебниками и т.д.
Получил зимой уже 47-го года подтверждение о том, что зачислен на 1 курс исторического отделения, методическую литературу, другие материалы и стал готовиться к летней сессии.
Но тут же надо было решать еще одну проблему. Не все же жить бобылем у тетки. Надо было достроить дом, который еще перед войной у папы начат был. Не была сложена печка, не все окна были закончены и т.д. С мачехой договорились довести до конца. Главное – печка. Кирпича, конечно, тогда не было и купить было негде. Пришлось в Пячнаволоке разбирать печи, сложенные финскими солдатами в домах, перевезенных из деревень на линию обороны и приспособленных под казармы. Перхин Г.О. любезно дал нам свою лодку (кажется, единственную тогда в деревне) и мы несколькими рейсами привезли оттуда кирпич. В общем, выполнили все другие дела (глина, песок и т.д.) и старик – самоучка сложил нам печку и плиту. Разделили этот дом на две части перегородкой (доски приходилось доставать из старых лодок, приспосабливать). Жилье и мачехе с сестрами, и мне было готово. Можно было жениться. К этому времени будущая невеста переехала из Сортавальского района, где она работала зоотехником после окончания сельскохозяйственной школы, вроде бы по причине престарелости родителей освободили там и определили в колхоз «Смена» здесь. На самом деле план был более серьезный. Невеста эта Тюрина Ольга (теперь Ольга Михайловна Курикова).
Можно признаться, что еще будучи в армии, писал ей письма, и она отвечала. Так что можно было ожидать, что дело завершится серьезным результатом. Родители ее жили в это время в Вороньем острове. Туда я зимой частенько на лыжах бегал, а весной ходил на охоту за косачами, тоже иногда заворачивал в дом, где она жила. Тогда основным занятием было слушание пластинок, которые крутили на патефоне.
И вот, чтобы обеспечить себе более надежное положение для учебы и работы, было решено жениться. Прихожу в один из дней к тетке Подгорной А.Н. Она мыла пол. Пришлось сесть на прилавок (у печки приспособление). Она спрашивает: «Что, племянник, призадумался?» Отвечаю: «Люди женятся, гляжу, не женат лишь я хожу» (словами из пушкинской сказки о царе Салтане).
Так я и объявил ей о женитьбе. Свадьба состоялась 1 июня 1947 года. Зарегистрировались в сельском совете утром. Пригласили председателя и секретаря в выходной день и оформили документы. Свадьбу играли в Вороньем острове. Сестра Клава с мужем Яковом Ивановичем принесли из Великой Губы в бидончике 3 литра водки (тогда в бочках ее возили и разливали), вот, кажется, и все, что можно было иметь. Закуски приготовили будущая теща Татьяна Григорьевна и тетка Барышева Александра Васильевна. Были приглашены в качестве гостей Перхин Г.О. (председатель колхоза), Подгорный Н.С (двоюродный брат) и свои близкие. Запомнилось всем, как двоюродный брат вез «кочевуху» (приданое). Перед деревней сломалась телега, пришглось ремонтировать…
Какое-то непродолжительное время молодые супруги жили у той же тетки Подгорной, была выделена комната на сенях. Затем перешли в дом, который достраивали с мачехой. Нам досталась маленькая комната с лежанкой. В 1948 году, кажется, купили отдельный дом у родственников (умерла старушка Марья Егоровна) за 4.5 тыс. рублей. Зиму 48-49 годов уже жили в этом доме. Здесь 13 января 1949 года родилась первая дочка Вера, затем родились здесь же Надя (3 февраля 1952 г.), Люба (6 января 1954 г.), Володя в 1951 г (умер ) и Люся (тоже умерла). Лида родилась уже в Великой Губе в 1959 году.
Обеспечив себе тыл, если можно так выразиться, начал серьезно учиться. Учительский институт окончил за 3 года, как и положено было (срок очной учебы – 2 года). Окончание этого заведения давало право работать учителем семилетней школы. Она была открыта в Типиницах 1 сентября 1949 года в зданиях приспособленных, кроме одного – начальной школы. Парты были привезены автомашиной буквально в ночь с 30 на 31 августа. С шофером по просьбе зав. роно Горева Н.Н. пришлось рассчитываться «натурой», то есть идти к продавцу и просить пару бутылок водки. Иначе не соглашался везти из Великой Губы.
Учителя ходили на уроки из учительской бывшей начальной школы с журналами, наглядными пособиями и др. предметами (тетрадями, мелом и др.) через улицу в дома Перхиных и Поповых. Так занимались до февраля.
В то же время ремонтировали бывшее здание семилетки, разрушенное во время войны (даже снарядом как-то с озера был выбит простенок между окнами 2-го этажа). Начали занятия в этом здании где-то 1 марта. Но скоро случилась первая беда. Был дома на больничном, прибегает сестра Шура и кричит: «Школа горит!» Действительно, загорелись стенки между печками. С помощью колхозников, которые, к счастью, не успели уехать на работу, затушили пожар. Снова пришлось заниматься в приспособленных помещениях. Когда проверили, то оказалось, что печник вместо так называемых кирпичных разделок между печками и стенками засыпал пустоты землей. Она высохла и, конечно, стенка загорелась. Председатель райисполкома Пахомов В.Д. , приехавший со специалистами, приказал райстройконторе снова провести ремонт. Я отделался на первый раз легким испугом. Но на всю жизнь запомнил этот урок. Кажется, вошли мы в это здание даже без акта приемочной комиссии, по рекомендации роно, того же Горева Н.Н. То есть взяли на себя, как иногда говорят, ответственность.
После очередного ремонта уже сделали официальный прием работ, составили акт и начали занятия, кажется, с 1 апреля в нормальных условиях. Хотя начальные классы занимались в одном здании, а 5-7-е в другом, даже в разных деревнях (Гора и Бережная) на расстоянии около километра.
Хотя небольшое было заведение, где-то человек 140-150 учащихся, 8-9 учителей, несколько уборщиц, счетовод, но, не имея опыта руководства, приходилось учиться. Много хлопот приносили хозяйственные заботы, особенно интернат. Ребята, жившие в Тамбицах, Пидасельге, Устьяндоме и др. деревнях, жили в интернате. Под него пришлось купить дом Тифакиных, в котором мы вынуждены были жить во время войны. Надо было его переоборудовать, устроить кухню, на сенях отделать еще одну комнату под спальню и т.д.
Трудности были с обеспечением продуктами. Пекарни в деревне не было, приходилось возить хлеб из Великой Губы или из Тамбиц. Часто возил сам, когда ездил в Тамбицы проводить занятия с рабочими лесопункта по истории партии (злополучному, раскритикованному теперь краткому курсу КПСС (ВКП(б). Ездить приходилось 2 раза в месяц, по воскресеньям.
Это отчасти оправдывало транспортные расходы на меня как пропагандиста (писали в документах – подвоз хлеба и зачисляли на спецсчет деньги). Пришлось покупать для этого лошадь: сначала у цыган, а затем Перхин Г.О., когда его освобождали от должности председателя колхоза (приехал «двадцатитысячник» — была такая кампания) порекомендовал в счет расчетов взять хорошего коня, на котором он ездил будучи председателем. Так что лошадь была хорошая.
Приобрести удалось и сани. Легче стало решать вопрос с дровами. Был конюх, который занимался их подвозом, заготавливали в лесу другие люди. Но приходилось и самим заготовлять. Бывшие ученики, в том числе и Катнев А.И., вспоминают, как директор школы (то есть я) в резиновых сапогах с длинными голенищами лезет в воду в сентябре, обычно за аварийкой.
… Как-то приходит в школу Климова Т.А., бывшая тогда секретарем парторганизации территориальной. Было это, кажется, в марте. Проводит собрание учителей и тех.работников и выдвигают мою кандидатуру в состав Заонежского районного совета. До этого был депутатом, кажется, сельского совета. Кто-то тогда сказал после выборов, что долго держать в Типиницах не будут. Так и получилось. Однажды еду из Петрозаводска на пароходе, в Великой Губе подходит во время стоянки на пристани бывшая зав. роно Ржановская А.М. и сообщает, что меня просят явиться в райисполком к председателю. Свой рейс домой я не прервал, но на следующий день пришлось поехать по приглашению. Зашел разговор о работе, учебе, тогда институт учительский уже был закончен. Предложили переехать на работу зав. роно вместо уходящей на пенсию Ржановской А.М. Конечно, предложение было серьезное, пришлось крепко подумать, но после того, как подняли на второй этаж к первому секретарю, мне как молодому тогда коммунисту (в партию вступил в феврале 1954 года, а тот разговор состоялся в августе 1955 года) пришлось выполнить первое назначение в новом качестве.
На августовском учительском совещании уже по-новому смотрел на все вопросы, которые там решались. 1 сентября официально начал работу в роно. Хотя и небольшой район был, всего-то около 2400 учащихся, 32 школ, кажется, но сначала боялся поднимать телефонную трубку, так как не был уверен, что что-то могу решать. Но постепенно начал входить в курс дела.
В первую очередь решил ознакомиться со школами. Председатель райисполкома Пахомов В.М. передал из отдела кинофикации бывший в употреблении мотоцикл ИЖ-56 с перспективой приобретения затем нового. Этот вид транспорта и помог мне изучить район. Появлялся в любой школе, куда можно было проехать. Иногда приходилось сбрасывать люльку (уже у нового М-20 мотоцикла), чтобы проехать по санной дороге в Пегрему или какую-нибудь отдаленную деревню.
