Публикация и комментарии доктора филологических наук Софьи Лойтер
В предыдущем номере мы рассказывали о Елизавете Ржановской — учителе, исследователе, человеке. Сейчас предлагаем вниманию читателей дошедшие до нас страницы её дневника. Почувствовав склад характера заонежской учительницы, непрекращающуюся, как говорил Толстой, «тонкую внутреннюю работу», убеждена, что дневник она вела постоянно. Много могло быть причин, почему он не сохранился: случайных и не случайных. Не исключаю и такую: Елизавета Васильевна, как и её братья и сестры, перенесли немало неприятностей и трудностей, связанных с происхождением из семьи священнослужителя. Об этом рассказывают письма учеников об учителях Ржановских, которые во всех ситуациях умели вести себя достойно.
Публикуемые страницы дневника охватывают всего несколько дней января 1949 года. Но как ощутимы в них приметы времени и детали быта послевоенного Заонежья. Здесь и тревога о его судьбе, и мысли о чтении и цельность нравственного взгляда. Дневник не выдающегося, известного человека, а незаурядного, замечательного — из глубинки. И как в нём все свежо, тонко и исторично.
«11 /1 — 49 г. Сенная Губа. Я дома, в своей небольшой теплой комнате. 11 часов вечера. У стола — елка. Красивая, нарядная елочка. Стоит на стуле, а два прошлых года стояла в корзинке для комнатных цветов. На елке самодельные блестящие игрушки: бусы, звезды, колокольчики, шары (…) все изделия своих рук. На елке шесть свечек. Зажигали: в 12 часов при встрече Нового года, 7-го января и еще осталось на 14 января (старый новый год). Как все это напоминает счастливое, невозвратное детство… Может быть, несколько наивно, смешно… Пусть. Кого и чего мне стыдиться? Мне, в 61 год?
Читаю В. Инбер, прозу — «Почти три года»: Ленинградский дневник 41 —43 годов. Нравится, что пишет так просто. Ничего лишнего, одна жизненная правда. Надо бы прочесть ее «Пулковский меридиан». Читаю много, все, что могу найти в библиотеке. Читаю дневник Инбер и вспоминаю эти годы как сон. Отъезд в эвакуацию, дорога почти двухмесячная на Урал в Молотовскую область, жизнь в Ошье почти 1,5 года, переезд в 1943 году в Шуерецкое, в Карелию, и обратно в 44 году в родную, разоренную Сенную Губу, в свой старый родной дом.
12/1—49 г. Половина первого дня. Паша (прим. 1) в школе, на 4-м и 5-м уроке. Топится в комнате плита. На улице падает снежок. Приятно! В этом году зима на удивленье: до сих пор шли оттепели. Снегу не было, темно, черно и сыро. Третий день на улице бело, и мы рады. Все дуют западные и юго-западные ветры, сильные, порывистые. Вот и ждешь, что рассыплется наш сруб — так дом дрожит. Все покривилось, и ходить по нему жутко. На днях Д. А. подпер тремя столбами, но ненадежный плотник, ненадежна и работа.
Сегодня у меня стряпня — «кашники» (прим. 2). Сегодня у нас сытный обед. Во-первых, мясной суп. Конечно, не такой, как в прежние годы, но все-таки мясным духом пахнет. Во-вторых, вареный картофель (неизменное наше блюдо). И, наконец, чай с кашниками и вареным сахаром. Такие обеды, конечно, не часто, но в общем теперь не голодаем. Плохое осталось позади.
День мой обычно сейчас проходит так: встаем в девятом часу, пьем чай и Паша уходит в школу. Я хозяйничаю, убираю комнату, готовлю обед, колю дрова. Около двух-трех часов обедаем. После обеда, пока светло, читаю или шью. В 4—5 часов зажигаем огонь, пьем чай, и я принимаюсь за чтение до 12-ти, иногда двух часов ночи. Читаю (…), что увижу нового в библиотеке. Иногда перечитываю старое. Придет Феня, расскажет новости, посмеемся. Сегодня, впрочем, кино — два раза в зиму приезжает из Великой Губы. Но в клубе холод (…). Радио нет во всей Сенной Губе. Телефон работает с перебоями по месяцу и больше. Правда, почта ходит два раза в неделю, и вчера получили «Ленинское знамя» только за 1-е января. Есть хорошая статья Эренбурга «Своей дорогой». С удовольствием прочла.
Шесть часов вечера. Опять завыл и загудел ветер. Прямо невыносимо. Все лето дул северный и северо-восточный, и было холодно. А сейчас наоборот. Интересно, что будет этим летом. (…)
13/1—49 г. Четверг. Завтра старый Новый год, и сегодня Васильевский вечер. Справляют «васильевщину», т. е. устраивают складчину: варят в масле пироги и житную кашу. Надо выяснить: укоренился ли этот обычай до сих пор. А в разговоре остался в памяти. (…)
Есть слух, что сюда в колхоз везут переселенцев — 107 семей в наш сельсовет. Откуда и каких — неизвестно. (…) Ведь от Моталова до Конды нет населения — дома полуразрушены. (…) Интересно, как отнесутся колхозники. (…) Ведь все запущено, сколько земли пропадает даром.
Какое-то неудовлетворение чувствую всю жизнь. Что-то будто должна делать, сделать и не смогла…
Семь часов вечера. Сегодня собираемся в последний раз зажечь елочку. (…) будем делать пирожки с сахарным песком. Сегодня продавали в ларьке песок. У нас теперь есть ларек (бывшая финская баня) и магазин «люкс», как я величаю его. Лонгасы с его белыми зданиями и новый роскошный магазин взорваны… Вспоминаю первое время, как мы вернулись из эвакуации. Дома без дверей, с окнами без стекол (…). А трава, «колючки» выше человеческого роста. И среди нее узенькая тропочка, как в глухом лесу идешь по деревне. …Вспоминаю, как на другой день приезда я шла в Плешки проведать Пелагею Андреевну Амосову. (…)
Иду по тропочке среди травы — и ничего не видно. Это среди деревни. Жутко! Рассказывал В. Ларионов из деревни Вертилово, как они первые приехали на моторке из Петрозаводска. Подъехали к деревне, а деревни и не видно, такая высокая трава, репейник. Пришлось взять косу, которая у них оказалась, и прокосить наугад дорожку к первому дому. Иначе попасть было нельзя. Странная жизнь была. Одна лошадь на весь сельсовет, одна корова. Пять, шесть колхозниц в единственном Сенногубском колхозе. Сейчас их три, а раньше было десять. Да некому и работать. В деревне по 2—3 человека. Хорошо, что едут переселенцы.
14/1—49 г. Половина седьмого вечера. Опять сильный шалоник и вьюга. Настроение скверное, действует погода. (…) Затопила печку. Грею кипяток для чая в чугунке. Чайника нет. Закончила книгу Панова «Боцман с «Тумана». Из жизни разведчиков в Отечественную войну (…) Так все и рисуется перед глазами. На Мурманских скалах я бывала, поэтому представляю все это. И под ногами вода бушует. Где это было? Да, на восточном побережье Крыма. «Чародаг» (прим. 3). Вспоминаю.
Подумалось о рыбалке. Одна. Тихо. Красиво кругом. Это мое любимое занятие. Для всех странно, особенно для приезжающих. Свои-то привыкли. Часто слышишь: «Глядите-то, старуха удит». Интересно: долго ли еще смогу удить? Жутко, если и это последнее мое удовольствие прекратится из-за старости. Но этого времени я пока не представляю, видимо, еще жизненные силы есть. (…)
Сейчас много говорят и пишут о воспитательной работе в школе. (…) Но вот что это за уроки воспитания, для меня ново. Какие могут быть отдельные уроки воспитания? Не мыслю. Главная работа по воспитанию, мне думается, проводится через предмет. А предмет не ограничивается проведением урока. Я смотрю на предмет как на массу самостоятельных детских работ и заданий — наблюдения, экскурсии, доклады и т. д. …
Без 20 минут час. Прочитала сегодня книжку Вирта «Сталинградская битва». Раньше прочла «Дни и ночи» К. Симонова.
16/1—49 г. Воскресенье, без 20 минут 9 часов вечера. Погода тихая, мягкая. …Была в библиотеке. Взяла Диковского (прим. 4) и Горького «Жизнь Матвея Кожемякина». Надо последнюю перечесть. Ничего нет в библиотеке нового. Сегодня топили в кухне печку, стряпали. У нас «приемный день». Обычно здесь к нам ходят мало. Но выпадают такие деньки, что одни уходят, приходят другие (…)
Нервирует недостаток чая, т.к. допиваю последнюю восьмушку. В сельпо чаю нет. В Петрозаводск дорога только через Кяппесельгу, и не ездит никто. Без чаю не знаю, как буду проводить время. Тоскливо… Ну, ладно, надо дочитать охотничьи рассказы. (прим. 5) Жизнь и природа Уссурийского края. Дико и красиво!
17/1—49 г. Половина одиннадцатого вечера. У наших играет патефон. Были ряженые. Сенногубская молодежь — девушки — отплясывали в столовой.
Читаю Диковского. Дальневосточный край. Пограничники, японцы… Занята была целый день стиркой. Болят руки и ноги — ревматизм. Новостей особых нет (…)
…Я помню, шли с Пашей раз через поле. Где-то строчил пулемет, и мы говорили: будет ли то счастливое время, что мы не услышим больше звуков войны. Это был 1919 год.
Дальше — через 20 лет, финская война. Впервые были эвакуированные у нас, точнее, ехали через Лонгасы. Уже стоял гул от далеких выстрелов, летели вражеские самолеты.
И, наконец, через 2 года — Отечественная война. Эта война уже коснулась самого сердца. Пришлось бросить дом и все, что там было. Эвакуация. Далекий тыл. Тоска по родине. Смерть сестер, Володи. А ужасы войны: канонада не прекращающаяся ни днем, ни ночью. Пожары кругом… Рокот самолетов. Но все это кругом… В Сенной этого не было, а около Петрозаводска и по линии железной дороги. Затем дорога в барже до Надвоиц, погрузка в эшелон, и месяц езды в товарном поезде в Молотовскую область. Там на лошадях 70 км в страшный мороз. Жизнь в Ошье у Кирилловны и у Журавлевых (1,5 года). Затем вызов в Карелию. Обратная поездка летом 43-го года уже в пассажирском поезде. Жизнь в Шуерецком у Леонтьевны. Голод. И, наконец, осенью 44 года возвращение в Сенную.
21/1—49 г. 12 часов дня. Варю обед, пью чай и одновременно пишу. I…; Пришла почта. Газеты от 5, 7, 8, 9 и сразу 18 и 19 января. …Коротко просмотрела.
22/1—49 г. 10 часов вечера. Север и вьюжит, «завитерь». Читаю В. Некрасова «В окопах Сталинграда». Веет молодостью, задором. Хорошо и приятно, когда читаешь о знакомом уже раньше. Уточняешь и ясней представляешь себе обстановку Сталинградской обороны. За это время прочла несколько книг об этом, и если бы нашлись еще — прочла бы с удовольствием».
Примечания
Прим.1: Паша — Параскева Васильевна Ржановская, сестра, тогда учительница Сенногубской школы.
Прим. 2: Кашники — пироги с кашей.
Прим. 3: Вероятно, имеется в виду Карадаг.
Прим. 4: Имеются в виду рассказы С.В. Диковского.
Прим. 5: Речь идет о «Дерсу Узала» и «В дебрях Уссурийского края» В. К. Арсеньева.
«Лицей» № 4 1993 год
