«Старости не представляю»

{hsimage|Елизавета Ржановская ||||}      Публикация из нашего архива

Публикуемые страницы дневника охватывают всего несколько дней января 1949 года. Но как ощутимы в них приметы времени и детали быта послевоенного Заонежья. Здесь и тревога о его судьбе, и мысли о чтении и цельность нравственного взгляда. Дневник не выдающегося, известного человека, а незаурядного, замечательного — из глубинки. И как в нём все свежо, тонко и исторично.  

"11 /1 — 49 г. Сенная Губа. Я дома, в своей небольшой теплой комнате. 11 часов вечера. У стола — елка. Красивая, нарядная елочка. Стоит на стуле, а два прошлых года стояла в корзинке для комнатных цветов. На елке самодельные блестящие игрушки: бусы, звезды, колокольчики, шары (…) все изделия своих рук. На елке шесть свечек. Зажигали: в 12 часов при встрече Нового года, 7-го января и еще осталось на 14 января (старый новый год). Как все это напоминает счастливое, невозвратное детство… Может быть, несколько наивно, смешно… Пусть. Кого и чего мне стыдиться? Мне, в 61 год?

{hsimage|Рис. Дарьи Одинец ||||} Читаю В. Инбер, прозу — «Почти три года»: Ленинградский дневник 41 —43 годов. Нравится, что пишет так просто. Ничего лишнего, одна жизненная правда. Надо бы прочесть ее «Пулковский меридиан». Читаю много, все, что могу найти в библиотеке. Читаю дневник Инбер и вспоминаю эти годы как сон. Отъезд в эвакуацию, дорога почти двухмесячная на Урал в Молотовскую область, жизнь в Ошье почти 1,5 года, переезд в 1943 году в Шуерецкое, в Карелию, и обратно в 44 году в  родную, разоренную Сенную Губу, в свой старый родной дом.

12/1—49 г. Половина первого дня. Паша  (прим. 1) в школе, на 4-м и 5-м уроке. Топится в комнате плита. На улице падает снежок. Приятно! В этом году зима на удивленье: до сих пор шли оттепели. Снегу не было, темно, черно и сыро. Третий день на улице бело, и мы рады. Все дуют западные и юго-западные ветры, сильные, порывистые. Вот и ждешь, что рассыплется наш сруб — так дом дрожит. Все покривилось, и ходить по нему жутко. На днях Д. А. подпер тремя столбами, но ненадежный плотник, ненадежна и работа.

Сегодня у меня стряпня — «кашники»  (прим. 2). Сегодня у нас сытный обед. Во-первых, мясной суп. Конечно, не такой, как в прежние годы, но все-таки мясным духом пахнет. Во-вторых, вареный картофель (неизменное наше блюдо). И, наконец, чай с кашниками и вареным сахаром. Такие обеды, конечно, не часто, но в общем теперь не голодаем. Плохое осталось позади.

День мой обычно сейчас проходит так: встаем в девятом часу, пьем чай и Паша уходит в школу. Я хозяйничаю, убираю комнату, готовлю обед, колю дрова. Около двух-трех часов обедаем. После обеда, пока светло, читаю или шью. В 4—5 часов зажигаем огонь, пьем чай, и я принимаюсь за чтение до 12-ти, иногда двух часов ночи. Читаю (…), что увижу нового в библиотеке. Иногда перечитываю старое. Придет Феня, расскажет новости, посмеемся. Сегодня, впрочем, кино — два раза в зиму приезжает из Великой Губы. Но в клубе холод (…). Радио нет во всей Сенной Губе. Телефон работает с перебоями по месяцу и больше. Правда, почта ходит два раза в неделю, и вчера получили «Ленинское знамя» только за 1-е января. Есть хорошая статья Эренбурга «Своей дорогой». С удовольствием прочла.

Шесть часов вечера. Опять завыл и загудел ветер. Прямо невыносимо. Все лето дул северный и северо-восточный, и было холодно. А сейчас наоборот. Интересно,  что будет этим летом. (…)

13/1—49 г. Четверг. Завтра старый Новый год, и сегодня Васильевский вечер. Справляют «васильевщину», т. е. устраивают складчину: варят в масле пироги и житную кашу. Надо выяснить: укоренился ли этот обычай до сих пор. А в разговоре остался в памяти.  (…)

 

Есть слух, что сюда в колхоз везут переселенцев — 107 семей в наш сельсовет. Откуда и каких — неизвестно. (…) Ведь от Моталова до Конды нет населения — дома полуразрушены. (…) Интересно, как отнесутся колхозники. (…) Ведь все запущено, сколько земли пропадает даром.

Какое-то неудовлетворение чувствую всю жизнь. Что-то будто должна делать, сделать и не смогла…

Семь часов вечера. Сегодня собираемся в последний раз зажечь елочку. (…) будем делать пирожки с сахарным песком. Сегодня продавали в ларьке песок. У нас теперь есть ларек (бывшая финская баня) и магазин «люкс», как я величаю его. Лонгасы с его белыми зданиями и новый роскошный магазин взорваны… Вспоминаю первое время, как мы вернулись из эвакуации. Дома без дверей, с окнами без стекол (…). А трава, «колючки» выше человеческого роста. И среди нее узенькая тропочка, как в глухом лесу идешь по деревне. …Вспоминаю, как на другой день приезда я шла в Плешки проведать Пелагею Андреевну Амосову. (…)

 

Иду по тропочке среди травы — и ничего не видно. Это среди деревни. Жутко! Рассказывал В. Ларионов из деревни Вертилово, как они первые приехали на моторке из Петрозаводска. Подъехали к деревне, а деревни и не видно, такая высокая трава, репейник. Пришлось взять косу, которая у них оказалась, и прокосить наугад дорожку к первому дому. Иначе попасть было нельзя. Странная жизнь была. Одна лошадь на весь сельсовет, одна корова. Пять, шесть колхозниц в единственном Сенногубском колхозе. Сейчас их три, а раньше было десять. Да некому и работать. В деревне по 2—3 человека. Хорошо, что едут переселенцы.

14/1—49 г. Половина седьмого вечера. Опять сильный шалоник и вьюга. Настроение скверное, действует погода. (…) Затопила печку. Грею кипяток для чая в чугунке. Чайника нет. Закончила книгу Панова «Боцман с «Тумана». Из жизни разведчиков в Отечественную войну (…) Так все и рисуется перед глазами. На Мурманских скалах я бывала, поэтому представляю все это. И под ногами вода бушует. Где это было? Да, на восточном побережье Крыма. «Чародаг» (прим. 3).  Вспоминаю.

Подумалось о рыбалке. Одна. Тихо. Красиво кругом. Это мое любимое занятие. Для всех странно, особенно для приезжающих. Свои-то привыкли. Часто слышишь: «Глядите-то, старуха удит». Интересно: долго ли еще смогу удить? Жутко, если и это последнее мое удовольствие прекратится из-за старости. Но этого времени я пока не представляю, видимо, еще жизненные силы есть. (…)

Сейчас много говорят и пишут о воспитательной работе в школе. (…) Но вот что это за уроки воспитания, для меня ново. Какие могут быть отдельные уроки воспитания? Не мыслю. Главная работа по воспитанию, мне думается, проводится через предмет. А предмет не ограничивается проведением урока. Я смотрю на предмет как на массу самостоятельных детских работ и заданий — наблюдения, экскурсии, доклады и т. д. …

Без 20 минут час. Прочитала сегодня книжку Вирта «Сталинградская битва». Раньше прочла «Дни и ночи» К. Симонова.

16/1—49 г. Воскресенье, без 20 минут 9 часов вечера. Погода тихая, мягкая. …Была в библиотеке. Взяла Диковского (прим. 4) и Горького «Жизнь Матвея Кожемякина». Надо последнюю перечесть. Ничего нет в библиотеке нового. Сегодня топили в кухне печку, стряпали. У нас «приемный день». Обычно здесь к нам ходят мало. Но выпадают такие деньки, что одни уходят, приходят другие  (…)

Нервирует недостаток чая, т.к. допиваю последнюю восьмушку. В сельпо чаю нет. В Петрозаводск дорога только через Кяппесельгу, и не ездит никто. Без чаю не знаю, как буду проводить время. Тоскливо… Ну, ладно, надо дочитать охотничьи рассказы. (прим. 5) Жизнь и природа Уссурийского края. Дико и красиво!

17/1—49 г. Половина одиннадцатого вечера. У наших играет патефон. Были ряженые. Сенногубская молодежь — девушки — отплясывали в столовой.

Читаю Диковского. Дальневосточный край. Пограничники, японцы… Занята была целый день стиркой. Болят руки и ноги — ревматизм. Новостей особых нет (…)

…Я помню, шли с Пашей раз через поле. Где-то строчил пулемет, и мы говорили: будет ли то счастливое время, что мы не услышим больше звуков войны. Это был 1919 год.

Дальше — через 20 лет, финская война. Впервые были эвакуированные у нас, точнее, ехали через Лонгасы. Уже стоял гул от далеких выстрелов, летели вражеские самолеты.

И, наконец, через 2 года — Отечественная война. Эта война уже коснулась самого сердца. Пришлось бросить дом и все, что там было. Эвакуация. Далекий тыл. Тоска по родине. Смерть сестер, Володи. А ужасы войны: канонада не прекращающаяся ни днем, ни ночью. Пожары кругом… Рокот самолетов. Но все это кругом… В Сенной этого не было, а около Петрозаводска и по линии железной дороги. Затем дорога в барже до Надвоиц, погрузка в эшелон, и месяц езды в товарном поезде в Молотовскую область. Там на лошадях 70 км в страшный мороз. Жизнь в Ошье у Кирилловны и у Журавлевых (1,5 года). Затем вызов в Карелию. Обратная поездка летом 43-го года уже в пассажирском поезде. Жизнь в Шуерецком у Леонтьевны. Голод. И, наконец, осенью 44 года возвращение в Сенную.

21/1—49 г. 12 часов дня. Варю обед, пью  чай  и  одновременно  пишу.   I…; Пришла почта. Газеты от 5, 7, 8, 9 и сразу 18 и 19 января. …Коротко просмотрела.

22/1—49 г. 10 часов вечера. Север и вьюжит, «завитерь». Читаю В. Некрасова «В окопах Сталинграда». Веет молодостью, задором. Хорошо и приятно, когда читаешь о знакомом уже раньше. Уточняешь и ясней представляешь себе обстановку Сталинградской обороны. За это время прочла несколько книг об этом, и если бы нашлись еще — прочла бы с удовольствием".