Протискиваюсь вслед за хозяином квартиры, известным поэтом и философом, профессором Юрием Линником вдоль книжных стеллажей — ими заставлена вся квартира. За ними едва можно увидеть бесценные картины из его уникальной коллекции художников-космистов. В витринах поблескивают необычайной красоты минералы. «Вам нравится?» — «Очень!» От них и в самом деле невозможно отвести глаз.
— Каждый объект в коллекции уникален, неповторим, — рассказывает Линник. — Когда созерцаешь их все вместе, испытываешь радость бытия. Мой принцип подбора коллекции заключается в многообразии и многоцветии. Я задумал создать пять музеев под одной крышей. Это пять миров. Если бы это было доступно людям, то они получили бы массу положительных, зиждительных, креативных впечатлений. Мой музей должен быть сказкой! Музей-феерия! В нашем обществе много боли и пагубы. Я считаю, что символ нашей эпохи — это дети, которые бросаются с многоэтажек и разбиваются насмерть. И когда сущие ничтожества предлагают делать игрушки в виде танков и автоматов, это тоже дух времени. Увы, я не могу найти места своим программам и идеям в этом обществе. Оно нездорово.
…Мы двигаемся по книжным лабиринтам многотомной библиотеки, в шкафах на полках лежат стопками коробки с коллекцией уникальных бабочек, на полках образцы красивейших по своей форме раковин, на шкафах прялки. Вспомнилась моя поездка в Южную Корею. Довелось побывать там на фестивале бабочек, куда сотнями тысяч съезжаются люди со всей страны, чтобы показать своим детям красоту.
Вот уже двадцать лет коллекционер Юрий Линник мечтает о создании музея своей уникальной коллекции, но в Карелии за эти годы так и не смогли или просто не захотели решить этот вопрос. А ведь ради такого музея люди приезжали бы в Петрозаводск со всего мира. Не секрет, что пароходы с туристами нынче редко заходят к нам: считается, что смотреть в Петрозаводске особенно нечего. И несмотря на то что правительство Карелии только и говорит о туристическом будущем Карелии, идея Линника не находит поддержки.
— Как вам удалось собрать такую удивительную коллекцию бабочек?
— Это все мои друзья-биологи. Между прочим, здесь много таких видов бабочек, за вывоз которых в тех странах, откуда они привезены, полагается смертная казнь. Это же огромный и труд, и риск. Дороговато получается! Но мои друзья-биологи любили мои стихи и много с меня не брали. Я формировал коллекцию только по эстетическим критериям. Кто-то ищет редкости и неважно, насколько они красивы или нет. Я же собирал только редкие по красоте экземпляры.
— Эти раковины — настоящие раритеты, — поясняет Линник. — А вот эти две — очень редкие, левозакрученные.
Как плотно друг на друга вы навиты,
Цветные обороты! Ваш узор
Напомнит мне иных миров орбиты,
Иных планет загадочный декор.
Обследовав с фонариком все уголки квартиры-хранилища, где живет Юрий Владимирович с супругой Натальей, усаживаемся среди шедевров начала XX века. Рядом с хозяином на столе укладывается вальяжная трехшерстная Сафо. В её мурлыканье, как считает хозяин, чувствуется влияние Баха. Она любит философские беседы. Мне интересно, с чего началось создание коллекции.
— Мне 17 лет, и я поступил в Литературный институт на переводческое отделение, — рассказывает Юрий Владимирович. — Еду в новый город. «Москва! Как много в этом слове для сердца русского слилось…». К этому времени я уже неплохо знал поэзию Серебряного века, у меня были книжечки Мандельштама и Волошина. Сел в поезд, провожают мама и папа. Я мальчик сентиментальный, плачу, впервые уезжая из дома. Так получилось, что рядом со мной в поезде оказался один интересный человек, врач из сортавальского санатория. У него была с собой книжечка Лемана о Чюрлёнисе. Я ее полистал и как-то успокоился. Через художника я ощутил какую-то благодать, облегчение, на душе стало спокойно.
Приезжаю я в Москву… И какая-то странная воля ведет меня на другой день погулять на Мясницкую улицу. Захожу в книжный магазин, где ныне «Библиоглобус» и вижу огромную папку с надписью «Чюрлёнис». Художник трансцендентных уровней бытия… Художник-мечтатель. Идеалист чистой воды. Платоник. Теософ. Я в него сразу влюбился. Чюрлёнис сформировал, вылепил мой внутренний мир. Понятно, что я уже был готов к его восприятию. У меня начался культ Чюрлёниса. Это был 1961 год. Страшно подумать, как давно это было!
Естественно, у меня возникло желание посетить музей Чюрлёниса. Денег у меня не было. Чтобы поехать в Каунас, продал свою куртку. Пришел в гости к Межелайтису, которого знал уже раньше. Тот был чудесным человеком и истинным поэтом. Его сейчас в Литве не очень-то жалуют, ведь он был коммунистом. Прихожу в музей, а он закрыт на выходной день. И можете себе представить, поговорил я со сторожем по душам, и тот впустил меня. Кроме Чюрлёниса мне понравились картины Шимониса. Я узнал, что он жив, и пошел к нему в гости. Сейчас это легендарное имя, его картины стоят тысячи евро. Ему было под восемьдесят. Это был человек Серебряного века, эпохи символизма, прошел парижскую школу. Он страшно удивился, что русский мальчишка пришел смотреть его картины. И подарил мне три свои работы. Вот таким красивым и романтичным было начало моей коллекции. Шёл 1963 год.
— Когда вы открыли для себя космистов?
— Еще в юности я заболел Скрябиным. Сразу ощутил его космизм, меня увлекла идея светомузыки. Ходил на концерты, собирал его пластинки. А потом прослышал, что в Казани будет светомузыкальная конференция, посвященная Чюрлёнису и Скрябину. Приезд в Казань в 1975 году стал для меня откровением и потрясением. Верховодил там Булат Галлеев, человек ренессансного склада, доктор философских наук — из племени титанов. Впечатляли не только эффекты, которые он создавал на экране, но и сам факт, что пропагандировалось имя великого авангардиста. Булат цитировал самого Кандинского.
Мой доклад был посвящен включению гравитации в синестезию (синестезия — это связь звука и света). Из этого доклада впоследствии выросло целое направление. В Казани в то время проходила выставка Сардана и Черноволенко, художников из группы «Амаравелла». Присутствовали вдова Черноволенко и сестра Сардана. Когда я увидел эти картины, то понял, что они созвучны Чюрлёнису, хотя в них совсем другая эстетика. Помню, подхожу к одной из картин Черноволенко, читаю свои стихи «Под тяжестью звезд отраженных прогнулась вода…». В этих картинах отразился мой духовный мир, они звучали в унисон всему моему внутреннему строю. И я загорелся желанием иметь эти картины. Тогда я заполучил одну из картин Сардана.
Позже, во время конференции в Вильнюсе, познакомился с художником Смирновым-Русецким. Он показывает картины, а я думаю: «Боже мой! Как это мне близко!». В то время я уже знал об «Амаравелле». Мы крепко подружились с Борисом Алексеевичем и дружили до конца его дней. Смирнов-Русецкий был уникальным человеком, но признания как художник не имел. Я написал о нем в журнале «Север», и он подарил мне картину «Февраль». Не знаю, как вам ее показать, она закрыта книжными полками. Увижу ли я при своей жизни ее и многое другое, ныне недоступное для созерцания, на стенах музея?
Это закономерно: у меня зарождается идея коллекции. И тогда срабатывает эффект синергетики. Знаете, что это такое? Если провести аналогию с финансами, это тот самый эффект, когда деньги идут к деньгам. Каскад! Идея озарила меня в 1981 году.
Прошло более 30 лет с тех пор. Как мне больно, что я так мало сделал для памяти Черноволенко… Его вдова Мария Филипповна дарит мне 20 картин. Я покупаю картины Сардана. Многое передаёт Смирнов-Русецкий. В течение десяти лет я активно собирал картины группы художников «Амаравелла». Если помните, в 1989 году в музее в Петрозаводске была выставка коллекции. В 1993 году я купил последнюю работу художника Фатеева.
— И вы решили создать музей?
— Да, уже к в 1988 году я начал пропаганду идеи создания государственного музея, но при советской власти это сделать было невозможно. Я верю в орфическую миссию искусства. Помните? Силой своего искусства Орфей побеждал хаос и во внешнем мире и в человеческих душах. Уже сейчас я мог бы подарить людям уникальный Полимусейон. Это дело моей жизни. Мысленно воплощаю свою мечту в реальность — и вижу небольшое здание, где разместился комплекс из пяти моих музеев, аудитория для занятий, библиотека.
— Что входит в состав вашего музея, кроме шедевров «Амаравеллы»?
— Музей Русского Севера. Здесь будет представлено собрание живописи художника и ученого Юрия Ушакова и А. Бодэ, создавших цельный поэтический образ Севера. Аналога им нет. После Грабаря и Билибина никто так Русский Север не живописал. Кроме того, это музей карельской художницы Тамары Юфа. Считаю ее великой художницей. В моей коллекции около ста ее графических листов, отражающих разнообразие мировых культур. Ее последняя работа «Юрьева гора». Житие Диодора Юрьегорского. Это же чудо! И музей художника с мировым именем Франциско Инфантэ, а также музей эстетики природы с бабочками и минералами. Эти коллекции я рассматриваю как народное достояние. К тому же надо понимать: то, что государство вложит, ничтожно по сравнению с тем, что получит.
— Знаю, что вы прошли со своей идеей огонь и воду. Как государство относится к вашей идее теперь?
— Я много раз писал письма и Лужкову и Путину. У меня уже целый архив этих посланий. Приглашал Медведева посетить мой музей. А он ладушки танцевал, хотя на Севере не ладушки, а нелады. Все мои контакты с министерством культуры Карелии негативны. Я называю его министерством антикультуры. Экс-министр Брун пообещала мне двухъярусную квартиру для удобного расположения коллекции. Меня устроило это предложение, я гарантировал, что завещаю ее государству. Была описана часть коллекции. А потом про все это позабыли, забросили, даже не поставив меня в известность. Поэтому больше всего претензий я имею к экс-министру госпоже Брун. После общения с ней у меня до сих пор в душе осадок за ее безответственное отношение.
Сегодня я живу в крайне стесненных условиях, не имею возможности вести нормальную научную и литературную деятельность. Я мог бы поправить ситуацию, продав хотя бы одну из картин своей коллекции. Но это в моих глазах аморальная акция. Свое собрание я рассматриваю как собственность народа.
На культуру нужны не Бог весть какие деньги. Дело не в отсутствии таковых, а в отсутствии у власти понимания того, что культура не менее важна для народа, чем оборона или секретные службы. Отношение власти к культуре — это самый точный критерий для оценки качества власти. Если она не понимает, что именно культурой определяется главное в жизни нации, то можно уверенно предсказать, что ее ждет полный провал по всем направлениям. Не скудное остаточное финансирование, а мощные денежные вливания в культуру, вот что нужно делать во имя спасения страны — ее будущего, ее генофонда. Эти вложения обернутся сторицей.
