«Несравненный Мейер, который мил как нельзя более»

Критик и литератор Александр Дружинин через 160 лет подарил мне предка-гусара.

«Что вся наша наука, если не умение помнить,
и что вся наша жизнь, как бы она ни была проста,
если не лучшая изо всех наук?»
А.В. Дружинин

Вполне объяснимо, что до меня не дошли никакие семейные предания об этом человеке. Жил Яков Иванович Мейер давным-давно и приходится мне роднёй двоюродной, а тут и своих-то прямых пращуров разыскиваешь с огромным трудом. С другой стороны, на фоне известных мне двадцать раз прадедушки и семиюродной трижды прабабушки Яков Иванович видится родственником очень близким. Он мой двоюродный трижды прадед, брат прапрапрабабушки Софьи, ставшей женой главного врача Обуховской больницы Карла Антоновича Майера. А ещё он внук немецкого зеркального заводчика Антона Амелунга.

От полной о нём неизвестности исследовательская тропинка вначале привела меня к куцым строчкам двух коротких архивных дел. Полное имя Якоб-Генрих, 1813-й год рождения, лютеранин, дворянин, окончивший, кажется, гимназию в Дерпте, юнкер улан, затем гусарский корнет, холост и от военной службы давно уволен, а ныне посредник Гдовского уезда. Вот то немногое, что удалось узнать и что никак не сделало его образ живым. И оставаться бы ему таковым, если бы не соседство и дружеское расположение к моему дедушке-гусару писателя и критика Александра Васильевича Дружинина.

Он автор очень известного в своё время романа «Полинька Сакс», сотрудник «Современника», редактор журнала «Библиотека для чтения», первый русский критик и литературовед, переводчик Байрона и Шекспира, ознакомивший публику с плодами французской, американской, но более всего английской литературы, автор юмористических фельетонов и водевилей, создатель Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным, приятель Тургенева и Григоровича. Считается, что «в описании женской любви Дружинин оказался предшественником Тургенева, а образ энергичного деятеля-практика Сакса предвосхищает образ Штольца из романа «Обломов». Это был энциклопедически образованный, спокойный, порядочный, трудолюбивый и, несмотря на большой круг знакомых, одинокий и чужой другим человек. Литературный труд, которым он кропотливо занимался ежедневно, составил 8 печатных томов! Рано умерший от чахотки, он соседствовал с Яковом Мейером имениями в Гдовском уезде, и не одно лето провёл рядом и вместе с ним.

В течение пятнадцати лет Дружинин вёл дневник, который называют «гимном литературного братства». В нём нашлось место и дружеским пирушкам, и мыслям о жизни, и моему дедушке Якову Ивановичу Мейеру, словоохотливому «старому гусару, с которым можно отвести душу» в разговорах о женщинах, местных жителях, происшествиях, рассказы которого весьма занимательны и хороши.

Яков Иванович большую часть года проживает в живописном месте Гдовского уезда в деревне Завражье/Гверездна. В его саду «великий запас цветов», летнее приволье проходит в неизменных поездках по соседям с приятными долгими обедами, походами за грибами по красивым лощинам и лесам, послеобеденном сне, охоте на зайцев, вечернем музицировании за роялем. Старый гусар может сыграть, к примеру, «Севильского цирюльника», да сыграть хорошо, к полному удовольствию петербургского гостя. Гостевания нередко затягиваются за полночь, и чужой дом становится уже почти таким же привычным, как свой. «Ночевал я у Мейера в маленькой комнатке с овальным зеркалом, которую я так люблю, и спал крепко». Так размеренно и спокойно проходят эти «милые дни, составляющие особую гдовскую прелесть и светлые точки в моей жизни», — записывает в Дневнике Дружинин.

В долгие зимние деревенские вечера Яков Иванович пишет Дружинину письма в Петербург. В РГАЛИ на семнадцати листках хранится их малая толика. Известность адресата спасла им жизнь, в 1948 году они были опубликованы в сборнике сочинений А.В. Дружинина.

Зимой истинным утешением в глуши видятся те же добрейшие соседи. Вот в один из таких вечеров Яков Иванович протанцевал «восемь кадрилей и мазурку в компании милых очаровательных личиков, в которые нельзя не влюбиться». Но не всё же по балам и охотам, найдётся время и для работы в оранжерее, и для чтения петербургской почты. Получаемый журнал Дружинина Яков Иванович именует превосходным. К тому же это ещё одна возможность мысленно побеседовать со своим старинным другом. «Не могу дождаться субботы, чтоб с наслаждением прочитать, и прочитавши досадно, что опять нужно ждать неделю».

Тут уже слышен его голос, характерные интонации, обороты. Письма также бойки и ярки, как, видимо, и живой разговор. Да и сам Яков Иванович Мейер раскрывается совсем с другой стороны. Говоря сегодняшними определениями, он предстаёт перед нами «неравнодушным общественником».

Вот описание его сражения на выборах в Гдове, «где хоть не достиг своей цели, но отстоял позицию». А в этом письме рассказ о хлопотах по сбору средств по подписке на памятный подарок соседу и уездному судье Гдовского уезда Льву Николаевичу Обольянинову, который, по словам Дружинина, «приобрел себе репутацию неподкупного судьи, искоренителя взяток и злоупотреблений, такие люди цвет нашего поколения, его нельзя не любить и не уважать душевно». Яков Иванович отдаётся этому занятию целиком, «сегодня уже писал по этому делу до 10 писем», а весь день провёл в разъездах «по нашему общему делу». Продумывает тонкости, совсем не мелочи, к которым порой глухо чьё-то менее внимательное сердце. Например, считает, что на подносимом подарке важно указать имена всех дарителей, независимо от размера сделанного ими взноса. Ведь от того «демонстрация будет чувствительнее, а не каждый бедный дворянин, желающий участвовать, в состоянии подписать значительную сумму».

В следующем письме Мейер решается обеспокоить писателя и друга вопросом создания женского приюта в Гдове. В нём планируется предоставить кров и пищу, «первоначальное образование» и уроки рукоделия бедным девушкам, что в будущем обеспечит их верным, честно заработанным куском хлеба. Конечно, на это нужны средства. Яков Иванович просит содействия Александра Васильевича в благом деле и личным участием, и приглашением к нему его знакомых.

Ещё в одном послании упоминается о передаваемой «маленькой записке о вопросе, нас всех помещиков интересующем», чтобы «нам легко было приступить к вольному труду» (датировано письмо годом отмены крепостного права). Между прочим, годом позже Дружинин напишет статью «Как облегчить переход к вольному труду для нашего края».

Новое длинное сообщение, где подробно изложены возникшие при отмене крепостного права проблемы. «Крестьяне недовольны, что им не дали всю землю помещичью даром; дворовые, что они должны ещё два года служить и потом от помещика никакой земли или пенсиона не получают, а помещики рассуждают, где бы денег достать для первого обзаведения». И тут же рассказ о местных последствиях оглашения высочайшего Манифеста (Яков Иванович называет их «первым эффектом вольности»). На другой день после прочтения Манифеста крестьяне вырубили 150 самых лучших деревьев в лесу помещицы Бландовой, так как «теперь вольны и пользуются своей вольностью». Мнение своего слуги Ивана (кстати, читающего журнал «Век» со статьями Дружинина наряду со своим хозяином!) о нуждах дворовых людей в этой новой для всех ситуации Яков Мейер тоже считает важным донести до столичного адресата, уделив этому большую часть своего письма.

Это было действительно важно. В письме к Василию Боткину Дружинин сокрушается о том, как мало известен всем родной край и далеки от жизни понятия о крестьянине и помещике. О жителях Таити, кажется, известно больше. Александр Васильевич пишет серию очерков «Из дальнего угла Петербургской губернии» и повесть «Прошлое лето в деревне». Подробное описание хода крестьянской реформы глазами очевидца не имело себе в то время равных.

А вот несколько весёлых строк от домоседа гусара из Дрездена, где он прогуливается с красотками при лунном свете по берегам Эльбы! И тут же мечты о лете в родных гдовских усадьбах.

Письма Якова Мейера написаны тепло, с юмором, живыми картинками. То назовёт себя, танцующего при «своей непростительной тучности», восьмым чудом древней Греции, то сетует, что столько за день дел окончил, «что сам не знает, где его голова находится», а то жалуется, что после письма Александра Васильевича ему всю ночь грезились прекрасные Донны. Или опишет управляющего имением соседа Трефурта, который похож на плешивую барышню, и такой ревнитель экономии, что на обухе рожь молотит, шилом бреет, сыры делает из творога, а сам неделю питается одной печёнкой.

В каждом письме бывшего гусара обязательный почтительный поклон матушке Дружинина Марии Павловне. Есть строчки о той его радости, когда она нашла время посетить Якова Ивановича и в Петербурге.

Ловлю в письмах и дневнике любые важные для меня строчки, оговорки, полунамёки, ведь читаю об оживающем на моих глазах предке. Дом его похож на барак и сильно напоминает лагерное время, в одежде бывает неряшлив – «Панаев упал бы в обморок, видя его жилет с голубыми цветочными полосами и пёстрый чёрно-шёлковый шарф летом». А вот Александр Васильевич описывает, какое тяжёлое впечатление произвело на него известие о взятии противником Севастополя, полученное не только из газет, но и из письма к Мейеру его родственника. Уверена, это было письмо от двоюродного брата Якова Ивановича, военного инженера Юлиуса Карловича Амелунга, получившего за оборону города Георгиевский крест. Всё для меня чрезвычайно интересно и соединяет разрозненные находки в единое целое, наполняя прошлое жизнью.

Чем привлекала привыкшего к блеску салонной жизни высокообразованного «английского денди» Дружинина жизнь в деревне и его деревенские знакомые? На этот вопрос не раз даёт он ответы в своём Дневнике.

«Не для увеселения и событий приезжаю я в свою лабораторию, вся задача в том, чтобы трудиться не скучая, наработать поболее и запастись здоровьем».

«Находился в тихом, светлом настроении духа… мило, хорошо, весело и благополучно… снова попавши в уголок, где мне рады и где живётся легко. Деревня хороша для работы».

«…живши в деревне, я был одним из счастливейших людей на всём свете».

«Что принесли мне эти три месяца? Во-первых, совершенный покой; три месяца покоя — это больше чем иному человеку выпадает на всю жизнь. Потом обеспечение себя на несколько месяцев трудом. Потом некоторые увеселения. Потом прибавление здоровья не знаю, до какой степени. И, наконец, несколько конченных и неконченных литературных вещиц, несметное число планов и т.д.… Наконец, нужно к этому каталогу прибавить некоторое понимание деревенских дел, некоторый запас наблюдений и некоторые успехи в нравственном отношении».

«Столичный житель не может понять всей прелести осенних деревенских бесед с кагором, в ненастную или холодную ночь, с историями прошлого времени, с этой деревенской свободой, которой мы не знаем в городе. В столице дружеские беседы портит то тревожно-торопливое настроение душ, которого здесь нет». «Были у меня в этом месяце ещё светлейшие дни, — и опять светлые без причин. 10,11,12 и, кажется, 13 августа я ночевал у Мейера, в непогоду и ненастье. Были собеседники, нехитрые, но занимательные. В эти дни у меня были часы ребяческого настроения»

«Если бы у меня на близком расстоянии имелись Обольянинов, Трефорт, Маслов с компанией, Мейер и несколько женщин, я охотно решился бы хотя весь год жить в деревне». «Жаль мне было наутро покинуть этих добрых людей и проститься с ними на год». В один из отъездов Александр Васильевич увёз подаренный ему Мейером старинный охотничий нож.

«Мейер много видел, много читал, был за границей и хотя во многом отстал, но выкупает всё весёлостью характера. В небольшом, но и не очень малом кругу он должен быть очень хорош… он был бы моим приятелем и в Петербурге». Так и бывало во время наездов Якова Ивановича в столицу, где они встречались, пировали и развлекались. «Несравненный Мейер, который мил как нельзя более», — записка Александра Васильевича в Дневнике о «петербургском» Мейере.

«Солнце садилось великолепно, окна изб горели в искорках, чисто русская красота местности поразила меня так, как ещё никогда не поражала. Я понял, какой нерушимой связью привязан к своему углу, к своей родной земле, к месту, где свершилось моё развитие, с добром и злом. Выразить спокойного, радостного, благодарственного состояния моего духа в эти минуты я не берусь. Я стоял на одном месте, глядел в одну сторону, чувствовал слёзы на глазах и всею душою возносился к той неведомой силе, которая не покидала меня никогда до сего времени. Я радовался тому, что могу глядеть зорким глазом и жить, и наслаждаться, и порываться к свету так, как это возможно лишь в первой юности… Но всего не перескажешь, что я чувствовал, в особенности не передашь того, к чему дух мой стремился смутно. Я молился о силе и свете и радостно изготовлял себя на новый путь, на новые соприкосновения с жизнью. Давно в душе моей не было так светло и радостно».

Этому сосредоточенному литературному труду, этому отдохновению и покою, наслаждению свободой и красотой русской природы и осознанию чего-то очень важного ничуть не мешали его незатейливые, но интересные деревенские соседи, каждый из которых был личностью. Они дарили ему радость непринуждённого общения, давая передышку серьёзным размышлениям.

Мне же критик и литератор через 160 лет подарил предка. Как справедливо замечает писатель, «мелкие факты, занесённые в протокол, приобретают живость для человека, их испытавшего, простое имя встреченного нового лица, выписанное всеми буквами, освежает память, делает этого человека надолго как бы присутствующего с нами». А потому мне остаётся лишь от всей души поблагодарить Александра Васильевича Дружинина за возможность увидеть своего дедушку-гусара живым и, кажется, даже найти дошедшие через поколения знакомые родовые черты. Хорошо бы уметь помнить всё это и дальше, чтобы наша на самом деле очень простая жизнь всегда оставалась лучшей из наук. И не только я этого так сильно хочу.

Несколько лет назад группа энтузиастов-краеведов создала очень интересный сайт «Гдовские усадьбы». Идея его появилась как раз после прочтения «Дневника» Александра Васильевича Дружинина. Оказалось, что в знакомых местах Плюсского района Псковской области и Сланцевского района Ленинградской в ту далёкую пору, когда они составляли Гдовский уезд, проживали или бывали наездами очень интересные люди. «Секретарь А.В. Суворова в Итальянском походе, купец, получивший дворянство лично от императора Павла I, писатели Некрасов и Тургенев, предки поэта А. Блока, воспитательница княжны Н. Чавчавадзе и приятельница А. Грибоедова, двоюродная тётка поэта Лермонтова, русский генерал – почётный гражданин Республики Парагвай». По мнению создателей сайта, книга Дружинина уникальный документ, описывающий сельскую жизнь помещиков середины XIX века.

В течение нескольких лет увлечённые историей своего края люди фотографировали прекрасную природу этих мест, читали стёртые надписи на забытых могилах, объезжали руины бывших усадьб, упомянутых в «Дневнике», по крупицам собирали повсюду информацию об их хозяевах. Я рада, что мне удалось пополнить сведения о Якове Мейере и в свою очередь узнать много нового. Интересно, что нашлись и другие потомки бывших гдовских помещиков, украсившие сайт фотографиями, рассказами, родословными линиями, соединившие прошлое с настоящим и будущим. Умение помнить присуще многим.

Совсем недавно появилась возможность через интернет ознакомиться с метрическими книгами петербургских архивов. Процесс находится в своей начальной стадии, но в списке доступных оказались многие церкви Гдовского уезда. Эстония ещё раньше занялась оцифровкой своих архивов. И там, и там удалось найти записи о матери Якова Ивановича, Ульяне Фёдоровне Мейер (Юлии Амелунг), о его сестре Паулине Ивановне, в замужестве Кребер, и её детях, о муже другой сестры, Софьи — известном враче Карле Антоновиче Майере. Все они тоже многие годы были хозяевами гдовских усадьб.

Остаётся неизвестной дата смерти Якова Ивановича. В архиве РГАЛИ, кроме писем к Дружинину, его руке приписывают ещё и корреспонденцию к 37-летней жене художника Фёдора Львовича Соллогуба Наталье Михайловне, писанную по-французски в 1889 году. Если это действительно так, то гусар дожил как минимум до 79 лет, а о том, как были взаимосвязаны эти два человека, может быть, когда-то появится другая, не менее интересная история. Ведь графиня Соллогуб была генеалогом и членом Совета Историко-родословного общества, и, значит, умела помнить.

А до той минуты попрощаюсь с вами словами моего обретённого предка: «Однако ж, я заболтался, у Вас отнимая драгоценное время своими пустяками; в этом Вы сами виноваты, Вы сбаловали меня».