С кем-то переписка была долгой, с кем-то ограничилась парой писем. Но я уверена, это было очень важно для всех нас.
Всем членам моего рода Котиковых,
где и когда бы они ни жили
и какую бы фамилию ни носили,
с любовью посвящается.
Молчат ли старые фотографии и можно ли услышать их голос?
Можно ли найти возможность соединить с собой этих людей, для которых ты – их будущее? Это они на тебя надеялись, о тебе размышляли, в тебе продолжают жить, продолжат и в твоих детях и внуках. Не узнав, какими они были, ты рискуешь каждый раз начинать историю сначала, топчась на одном месте.
Можно ли, наконец, найти тех, кто, как и ты, является потомками этих людей и твоим современником? Увидеть, сбылись ли в них надежды наших предков и сохранилась ли родовая память и традиции?
Я расскажу вам, как это удалось сделать мне.
Большая семейная фотография была прислана Верой Владимировной Дзюбановой, урождённой Дубровиной, в 1988 году из Гомеля. Моя двоюродная тётушка оказалась настоящим кладезем воспоминаний и Хранителем рода Котиковых. Несмотря на возраст, обладала уникальной памятью и поведала хоть что-то о каждом на этом фото, где моих кровных родичей двадцать восемь человек.
Большое семейство Котиковых в Александровском, 1906 год
Было известно, что сделано оно в начале XX века в усадьбе Александровское Костромской губернии, где жили мои предки Котиковы, когда-то крепостные помещиков Бестужевых.
Тётя Вера неторопливо и тщательно описывала характер и судьбу каждого. Вот братья Кир, Павел, Владимир и Николай Сергеевичи Котиковы, их семьи, их единственная сестра Олимпиада с детьми. Один жил в Петербурге, второй в Петергофе, третий в Вологде, а младший в Ташкенте.
В эти города и отправились мои письма. В первую очередь в адресные столы и горсправки. Письма были неточны, приблизительны. «Живут ли в вашем городе Котиковы, по отчеству Николаевичи, Дмитриевичи, Владимировичи?», – писала я в Вологду. «Да», – отвечала горсправка белой стандартной открыткой.
Станислав Николаевич Котиков отозвался быстро и радушно. Он писал о том, что его отец, Николай Владимирович, пропал без вести в первые годы Отечественной войны, когда сам он был ещё мальчишкой. Брат и сёстры отца сгинули в блокадном Ленинграде. Все нити с родственниками по этой линии были войной навсегда прерваны, а ему так хотелось знать о них.
Станислав Котиков, 1949 год
Он, газосварщик высокого разряда, почтенный, уже немолодой человек был взволнован до слёз. С удовольствием рассказывал то немногое, что знал и помнил о Котиковых, познакомил с семейством, прислал несколько фотографий, специально сделав копии. В век отсутствия ксероксов, сканеров и интернета это не было простым и дешёвым делом. Я старательно переписывала для него всё, что к тому времени нашла о наших общих предках.
Докладывала и тёте Вере о вологодских находках. Мои эпистолярные способности оттачивались ночами, а в специальном блокнотике указывалось, кому, когда и о чём было каждое письмо и кратко — ответ на него: в памяти удержать обширнейшую переписку с родичами и инстанциями было уже невозможно. От руки чертились снова и снова схемы родства, на каждого члена растущего Дерева заводились конвертики с имевшимися сведениями, оформлялись альбомы. Тяжело всё-таки было жить без компьютеров!
Дальнейшая переписка с вологодскими Котиковыми продолжилась через мою четвероюродную сестру Светлану Станиславовну Глунину. Пишу эти строки в надежде, что спустя двадцать лет интернет снова поможет нам найти друг друга, потому что увлекательная добрая переписка с ней как-то вдруг затихла и оборвалась годами навалившихся забот. Светлана всегда ощущалась родным и близким мне человеком.
Художник Светлана Станиславовна Глунина в мастерской
Художник по эмали, увлечённый творческий человек, она и до этого интересовалась историей старой Вологды. Теперь она обнаруживала в местном архиве всё новые сведения о своей семье. Вот метрическая запись о браке её прадеда, того самого Владимира Сергеевича Котикова, мальчиком посланного к вологодскому купцу Алексею Горбунову. Оказывается, с невестой своей он был в четвёртой степени трёхкровного родства-свойства, и на брак потребовалось разрешение церковных инстанций.
Отыскались сведения о рождении их первой дочери Валерии, о которой не помнил никто из живущих. Документы о прививании оспы, поступлении в гимназию, первые пятёрки. А потом пропуски по болезни, тройки и вдруг в начале третьего класса запись – «умерла». Когда идёшь по следу, аккуратно разматываешь тоненькую нить событий, её новый трагический обрыв действует на тебя с такой силой, как будто эти похороны, эта утрата произошли сегодня. Эти же чувства обуревали Светлану.
«И я сегодня серьёзно страдала, узнав, что Валерия Владимировна вдруг умерла…Очень грустно потерять её, только приобретя». Печаль и невозможность поверить в смерть Валерии заставили просмотреть даже список выпускниц этого класса, «где её, конечно, не было, да и быть не могло…», – писала мне сестра.
Рассказывала мне о вологодском музее под названием «Мир забытых вещей», и мы писали друг другу о том, что ощущаем себя в мире забытых людей, которые благодаря нашим совместным усилиям и любви оживают на глазах. И теперь, изучив все обнаруженные метрические записи, мы уже точно знаем, что рядом с её маленьким дедом Николаем Котиковым именно Валерия. Так солнечная девочка на старом фото, нравившаяся Светлане с детства, обрела для нас не только имя, но и короткую судьбу.
Николай и вновь обретённая Валерия Котиковы
Светлана пыталась через строчки писем почувствовать и мой характер. В схемах угадывала «поставленную руку художника» (это у меня-то, совсем не умеющей рисовать), в увлечении – профессию историка (а у меня по этой науке очень неровные и недостаточные знания, в ней мне всегда больше интересны люди, причём часто обычные и незнаменитые). Через много лет и дней, через разделяющие нас километры мы чувствовали нашу общность, то ли духа, то ли крови.
Прошли годы, и теперь я узнаю о ней новое уже в интернете, любуюсь её работами, читаю о победах на конкурсах, об участии в выставках. Член Союза художников России, высокий профессионал, прекрасная женщина. И по-прежнему ощущаю наше с ней глубинное родство.
Глунина С.С., Попов В.В. Декоративное панно «Кремлевский дворик»
Искусствовед Ирина Балашова пишет о работах Светланы так: «Ее светоносные, воздушные, с легкими переливами теней или дыханием туманов пейзажи будто вмещают в свое миниатюрное поле весь мир с его бесконечностью и многообразием. Это наше детство, наши сны, мечты, а, по сути, то, что вокруг нас — Софийский собор, Ферапонтово, туманы над рекой, «травинки в поле выше леса» – то, что истинно видят лишь художники да поэты.
Все ее исторические портреты (Николая I, мореходов Кускова и Баранова, Петра I, Пушкина) результат не только художественного, но и научного труда.
Глунина С.С., Глунин В.А. Портрет Кускова Ивана Александровича
Миниатюрные портреты на эмали живее картинных, поэтому их хочется погладить, поцеловать, как это и было в прошлом, когда их помещали на цепочке у сердца. Кажется, что миниатюры художницы излучают такое же душевное тепло, которое ощущаешь в общении с автором».
А ещё – «Приятно в наши дни встретить человека с широко распахнутыми, сияющими глазами, умеющего видеть вокруг хорошее, учитывая, что жизнь преподносит ему не одни подарки».
Это сияние помню в глазах моей мамы. Наверное, оно идёт из глубины фамилии, и передаётся, как эстафета, всё новым и новым членам нашего Рода.
Если с Вологдой переписка длилась и радовала несколько лет, то из Ташкента было лишь несколько писем. Но они были, радостные, удивлённые, приветливые. Писала жена моего…дайте сосчитать, это не сразу удаётся…моего троюродного дяди. Она рассказывала о судьбах каждого из ташкентских Котиковых, об их продолжении в детях. И в конце приглашала в Ленинград на свадьбу своего сына Романа Котикова, студента-медика. И тут есть общее, на этот раз в наших с ним профессиях.
Сегодня уже из интернета узнаю, что нет в живых одного из этих моих троюродных дядей, Юрия Сергеевича Котикова. А был он человек незаурядный, преподавал обществоведение и историю смежных искусств в Республиканской средней специальной музыкальной школе-интернате им. В. А. Успенского, и помнят его до сих пор не только родственники, но и ученики. «Он был необыкновенный человек и педагог», – их слова и память спустя многие годы. Его брат Виктор, кандидат химических наук, много лет работал начальником исследовательской заводской лаборатории.
В Ленинграде через адресный стол отыскалась троюродная тётя, Кира Александровна Котикова, внучка моего двоюродного прадеда Кира Сергеевича, последняя в его веточке. И тут много лет общения, множество её писем мелким, не очень разборчивым почерком с уймой переплетающихся подробностей и мелочей, с фотографиями, именами и выдержками из старых писем. Она рассказала о своих героических тётушках, активных участницах Октябрьской революции 1917 года и периода коммунистического строительства, о которых отдельная история ещё впереди.
От неё ниточка потянулась к внукам Олимпиады, сменившей после брака фамилию Котиковых на Птицыну. Многие из потомков этой линии жили и живут в Петербурге, увлекаются экстремальными видами спорта, почти все они физики, математики, инженеры и учителя точных наук. Например, моя четвероюродная сестра Ольга Викторовна Колоколова заведует лабораторией в Российском гидрометеорологическом университете. Мне уже не упомнить всех и каждого, тем более что эта ветвь всё прирастает и прирастает новыми потомками-листочками. Иногда переписываемся в интернете, обмениваемся фотографиями. С радостью рассылаю всем подробное Дерево Котиковых. Сделанное теперь уже в одной из компьютерных генеалогических программ, оно не должно снова погибнуть.
Благодаря членам этой части котиковского Древа узнала о жизни Николая Алексеевича Птицына, священника, двоюродного брата моего деда.
Николай Алексеевич Птицын
В годы учёбы в Костромской духовной семинарии он участвовал в революционном движении. Прятал у себя сбежавшего из ссылки революционера Литвинова, будущего наркома иностранных дел, таково семейное предание. Николай Алексеевич был очень добрым и справедливым, люди его уважали и любили. Семья была большая – шестеро детей. А внуков человек пятнадцать, и все летом гостили у бабушки с дедом. Одна из его внучек, найденная мною ещё одна четвероюродная сестра Ирина Кожедуб, рассказала подробности своего детства.
«Частенько мы звали дедушку: «Дидя, давай по книжкам реветь будем!» Это означало, что мы садились все вместе, рядышком. Дидя читал нам какие-нибудь книги или библейские рассказы, а мы все ревели, так как это были какие-нибудь грустные рассказы, и дедушка ревел вместе с нами. Однажды Дидя долго и спокойно наблюдал, как один из маленьких внуков пачкался в грязи. Ему было интересно, чем эта процедура закончится и как долго может продолжаться. Ни разу не помню, чтобы дедушка на кого-нибудь закричал или обидел кого-нибудь. Помню его только всегда спокойным, уравновешенным, добрым. Дед был грамотным, образованным человеком. Много читал, выписывал журналы. Был заботливым и добрым. В трудные годы помогал нуждающимся, кормил тех, кому нечего было есть. Одним словом, был милосердным.
С женой, Верой Павловной, жили хорошо, мирно и в любви. Уже после смерти дедушки бабушка говорила: «Если бы вернуть молодость, я бы согласилась жить так, как мы жили с Николаем Алексеевичем». А жили временами трудно. Порою волосы к полу примерзали. Дедушка не всегда работал священником. Некоторое время служащим или просто рабочим (может, поэтому и уцелел, остался живым в трудное для священников время). Во время войны, как и все, рыл окопы, бедствовал. Сыновья были на фронте, один из них погиб. В последние годы снова был священником в городе Галиче Костромской области, был назначен протоиереем. Прихожане любили и верили ему.
Хоронили в Галиче в 1962 году, шесть священников его отпевали. В старости дед переплел три Евангелия (он очень хорошо переплетал). Одну книгу завещал церкви, другую велел положить с собой в гроб. Но эту книгу чуть не украли. Тётя Таня отобрала и положила на крышку гроба, так как открывать его было уже нельзя. Когда меняли крест, ставили новый, копали осторожно, но книгу на прежнем месте не обнаружили. При закрытии кладбища возникла необходимость перезахоронить деда, но книгу обнаружили в другом месте, в районе груди. Прошло к тому моменту лет девять. Гроб не сгнил, был сухой, хотя рядом совсем другой, в такой же почве, сгнил совсем. Когда вынимали гроб из могилы, одна доска отломилась, и все увидели, что одежда священника осталась цела, не отсырела и не погнила. Евангелие подложили в гроб, как и было завещано дедушкой».
Николай Алексеевич Птицын. Трудная добрая жизнь прожита
Но подробности узнавались не только из личной переписки с родными. Их письма давали новую информацию, новые пути поиска, и потому параллельно я писала в музеи, в отделы ЗАГСа, комиссии по реабилитации жертв репрессий и подольский музей министерства обороны. Полученное передавала в руки тех, кто так долго ждал его, пыталась соединить ветви нашего большого Дерева, рассказывая родичам друг о друге.
Кроме потомков моих двоюродных прадедов и прабабушки искала и более близкую мне родню по линии прямого прадеда. Их найти было проще, многие не потеряли связи друг с другом, и мои письма летели в Северодвинск и Челябинск – к двоюродной тётушке Маргарите Мардаровской, чьи сыновья Сергей и Дмитрий теперь ведущие сотрудники крупнейшего судостроительного предприятия «Севмаш», к моему двоюродному дяде, почётному железнодорожнику, заместителю начальника управления Южно-Уральской дороги Борису Владимировичу Дубровину.
Из книг по краеведению узнавала, например, что «чухломской мужик (откуда родом моя прабабушка) бежит в Питер – от тяжелой работы. Тяжелой работы он не любит: каменной, плотничьей, кузнечной; он устраивается в столице по столярной, малярной, стекольной части». Краснодеревщиками были и мой прапрадед Кир Никитин, и его сын Андрей. Мне на память от них старинные бюро красного дерева и дубовый шкап. Как знать, не воплотились ли в новых условиях их художественные способности в стихи моего брата, в музыку моего сына, в миниатюрные эмали четвероюродной сестры? Да и мой племянник Артём рукаст, мастеровит, окончил отделение резьбы по дереву.
Костромской музей помог связаться с местным краеведом Дмитрием Фёдоровичем Белоруковым. Он подробно рассказал об истории усадьбы Александровское, её владельцах и событиях, там происходивших. Так большой семейный портрет занял своё законное место в историческом и географическом интерьере.
Для многих мои письма были толчком к назревшим исследованиям. Кто-то писал: «Я много раз задумывалась о своей родословной. Но, во-первых, не могла построить её чисто графически, а, во-вторых, у меня, оказывается, были слишком обрывистые сведения». Другие признавались: «Естественно, я не знала ничего дальше своего деда…». Многие радовались: «Я очень благодарен Вам за то, что, наконец, хоть что-то стал знать о своей семье». Кто-то отважился отправиться в местный архив: «Честно говоря, я впервые туда попала и поначалу не могла понять, с чего начать, но познакомилась с очень хорошим человеком, который мне многое подсказал и помог». Почти каждый сообщал: «Я с удовольствием и большим интересом читаю все Ваши письма». У некоторых появилось желание съездить в наше родовое гнездо – Александровское, которое теперь «довольно зримо смогли представить». И подводили итог: «Новая власть начисто обрезала все ниточки родства с прежней жизнью, сделала нас «Иванами, родства не помнящими». А благодаря Вам, и правда, все они стали очень живыми и очень родными».
Хоть раз, но ответили почти все. С кем-то переписка была долгой, с кем-то ограничилась парой писем. Но я уверена, это было очень важно для всех нас. Мы снова ощутили себя частью большой семьи Котиковых, того единого целого, которое продолжает жить несмотря ни на что. Мы увидели, откуда идём и с кем вместе. Именно тогда я вдруг ощутила, что за плечами у меня не яма, не дыра, а уверенность и поддержка. Я знаю, что в любом городе может оказаться родной мне человек. И ещё одно письмо показало мне это.
Это был ответ из Череповца от приветливой немолодой простой женщины. Она ответила на письмо, хотя оказалась всего лишь однофамилицей моим предкам Котиковым. Очень быстро нам обеим стало ясно, что роднёй мы не являемся, но она писала: «Это неважно, будете в нашем городе – обязательно заходите в гости!» И позднее от души радовалась моим успехам в поисках.
Сейчас с помощью интернета многое находится быстро и легко. Вижу наградные бумаги и описания военных подвигов Сергея и Владимира Котиковых. Читаю документы о без вести пропавших на войне Николае Котикове и Алексее Птицыне. С болью всматриваюсь в скупые строки Блокадной книги памяти об умерших от голода Дмитрии и Екатерине Котиковых. Нахожу имена родных в многотысячных расстрельных сталинских списках. Рассматриваю в сетях фотографии молодой поросли ветвей Птицыных и ташкентских Котиковых. Обнаруживаю в архивах документы известных революционерок – дочерей Кира Котикова. И всё равно это не заменит тот период моей жизни, когда Дерево соединялось вручную, а строчки писем несли индивидуальную информацию о каждом авторе в отличие от теперешнего безликого Times New Roman.
Старые фотографии живут своей затаённой жизнью, но ждут тех, кто захочет их разгадать. С ними они разговаривают годами, как со мной, например. В них тепло нагретого дерева, сухого цветка из гербария, настоящих сливок в молочнике, земляники, часов с боем, венских стульев, чая из самовара и разноцветных монпансье из коробочки. В них есть немного рассказов мамы и моего невозвратимого детства, потому что я помню и люблю их ещё с тех пор. Мир забытых людей совсем рядом, соедините его со своим, и ваш станет богаче и яснее. А я всегда желаю вам успехов на этом пути!
