Олег Гальченко

Они назовут это джазом

Кадр из фильма «Мы из джаза». Фото: www.domkino.tv
Кадр из фильма «Мы из джаза». Фото: www.domkino.tv

Тридцать лет назад советский кинематограф породил один из самых  талантливых своих  мифов. На  экранах появился  фильм  «Мы из  джаза».

Изучать  историю  по  художественным  произведениям – занятие  не  просто  неблагодарное,  а  рискованное.  Если  принимать  на  веру  всё,  что  нам  рассказывают авторы, уж больно странная  картина  мира  начнёт  вырисовываться.  Например, если почитать  русских классиков позапрошлого  века,  то  окажется,   будто  помещики  только  тем  и  занимались,  что  с  утра  до вечера пороли крепостных, а когда уставали, садились  у  камина  поиграть  в  карты  и  попеть  романсы.  Как  при  этом  развивалась  экономика  Российской  империи,  остаётся  загадкой – видимо, неграмотные крепостные в свободное от порки время  организовывали производство и проворачивали крупные торговые операции,  обеспечивая  зерном  Европу.

А  ещё  классики  разных  времён  убеждали  нас,  что  матери-истории Сальери дорог лишь тем, что отравил несчастного  Моцарта,  что  батьку  Махно  захватили  в  плен «красные дьяволята» и что  Иван Дмитриевич Папанин чуть не тронулся  рассудком,  сидя  на  льдине  и  разбирая  на  части  свой  маузер.

И  чем  талантливее произведение, тем  легче  верится,  что  всё  именно так  и  было. Наверное,  по-своему это даже неплохо – ведь реальная жизнь всегда скучнее искусства, в ней нет четкого сюжета, но зато  полно  таких  подробностей,  которые  хороший  автор  безжалостно  выбрасывает  за  ненадобностью.

И всё же иногда очень полезно интересоваться реальной  историей. Особенно  тогда,  когда  на  самом  деле  всё  было  совсем  наоборот…

Тридцать  лет  назад  советский  кинематограф  породил  один  из  самых  талантливых  своих  мифов.  На  экранах  страны  появился  фильм  «Мы  из  джаза»,  принесший  первый  успех  режиссёру  Карену  Шахназарову.  Успех     был  вполне  заслуженным.  Великолепные  актёрские  работы,  остроумные  диалоги,  увлекательный  сюжет  и  песня  «Старый  рояль»,  моментально  сделавшая  Игоря  Скляра  звездой  эстрады, – пожалуй,  редко  у  кого  из  наших киноклассиков получались столь яркие дебюты. Побочным  эффектом  от  ленты  стал  резко  возросший  у  меломанов  интерес  к  разнообразному  ретро,  в  том  числе  и  довоенному.

Да  и  поныне,  несмотря  на  смену моды  и  идеологии,  весьма симпатично  выглядит  история  о  том,  как  в  середине  20-х  годов  четыре  увлечённых  творчеством одессита пробиваются  на  большую  сцену  и  ради  этого  вынуждены  голодать, бродяжничать, играть концерты на бандитских сходняках, терпеть гонения от властей и побои от  неблагодарных зрителей.  Многие до сих пор убеждены, будто отечественный  джаз начинался именно с этого. Тем более  что  единственный живой  свидетель  событий – Утёсов –  до  последних  дней  на  своих выступлениях рассказывал байку о том, что первыми джазменами были одесские  биндюжники,  а  знаменитый  St. Louis  Blues – это  всего  лишь вариация  на  тему  «Семь  сорок». Забавно, конечно, но байка остаётся  всего  лишь  байкой,  когда  начинаешь  разбираться  с  фактами.

Фильм, если помните, начинается с того, что студента Костю на  комсомольском  собрании решают изгнать из музыкального техникума за интерес  к  «чудовищному  порождению  буржуазной  культуры  и  нэпмановского  ширпотреба».  Костя  пытается оправдываться  и  даже  возражать,  что  джаз  придумали  классово близкие  нам  негры,  но  сознательные товарищи  неумолимы – они  уже  всё  решили  заранее.

Всё  это  скорее  похоже  на  начало  50-х,  когда  под  каток  кампании  борьбы  с  космополитизмом и  низкопоклонством  попадали  первые  стиляги!  В  период  же  НЭПа  обстановка  в  культуре  была  куда  более  мягкой  и  либеральной,  чем  мы  себе  можем  представить.  Настоящее  закручивание  гаек  началось  только  в  1927  году,  когда  Иосиф  Виссарионович  отодвинул  от  власти  Льва  Давидовича  и  принялся  копать  под  других, куда  более  слабых,  конкурентов,  но  и  тогда  на  приручение  мастеров  культуры  понадобилась  целая  пятилетка.

Ну,  конечно,  явную  контру  власть  всегда  душила  беспощадно.  Однако  ведь  и  издание сборника  антисоветских  сатирических  рассказов  Аркадия  Аверченко  «Дюжина ножей в спину революции» с восторженным  ленинским  предисловием  не считалось  чем-то  из  ряда  вон  выходящим,  и  Николая  Гумилёва  расстреляли  всё-таки  не за  стихи,  а  за  подозрение в связи с белогвардейским подпольем. В  определённых рамках вольнодумство позволялось и даже приветствовалось.  Сотни  литературных и  художественных  течений  рекламировали  своё  творчество  и  дискутировали  между  собой,  кто  из  них  революционней  и  прогрессивней, сотни  философов,  писателей  и  просто чудаков обнародовали свои подчас весьма экстравагантные проекты переустройства мира. А  ещё  творческие  люди  до  поры  до  времени  могли  относительно  свободно  публиковаться за  границей,  ездить  туда и обратно,  общаться  с  коллегами-эмигрантами.  В  этих  условиях  поносить  последними  словами  «музыку  толстых»  мог  только  Горький,  которому  порядком  надоела  скучная  заграничная  жизнь.

Нет,  была  в  20-х  годах  музыка,  за   пристрастие  к  которой  действительно  могли  исключить  из  комсомола  и  заклеймить  позором.  Комсомольская  печать тех лет активно боролась со всем, что напоминало  о  старорежимной  России – с  романсами,  «цыганщиной»  и  даже  бальными  танцами,  которые  обзывала  не  иначе, как «буржуазными половыми трениями». А джаз? Да он как раз пропагандировался  как  часть  новой  революционной  культуры.

Первым  таким  пропагандистом выступил  авангардный поэт  Валентин  Парнах, в 1922 году создавший экспериментальный джаз-банд для иллюстрации своих  лекций о последних тенденциях в зарубежном  искусстве.  Парнах  был человеком разносторонне одарённым, эрудированным  и  ярким.  Его переводами восхищался сам Пастернак, его образ послужил прототипом  для  одного  из  героев  повести  Осипа  Мандельштама  «Египетская  марка»,  а  путешествуя  по  Европе,  Валентин  Яковлевич  принимал  участие  в  вечерах и перфомансах парижских дадаистов.  Весть о  джазе  поэт  привёз  соотечественникам  как  раз  из  Парижа,  закупив  на  свои  деньги  все  дорогостоящие  инструменты  и  подобрав  состав,  в  который в качестве пианиста попал будущий знаменитый киносценарист Евгений  Габрилович.

Как звучал оркестр,  мы уже никогда не узнаем, ибо пластинок он не  выпускал.  Зато  известно,  что  коллектив  просуществовал  почти  пять  лет – пока руководителя не пригласили заведовать музыкальной  и  художественной  частью  в  театре  Мейерхольда,  причём  не просто просуществовал,  а  выступал  на  официальных  праздниках,  на  концерте  для  делегатов V Конгресса Коминтерна.

В  своей  просветительской  деятельности  Парнах  не  был  одинок.  Среди  его  единомышленников  особого  внимания  заслуживает  ленинградец  Сергей  Адамович  Колбасьев,  с  которым  мечтают  встретиться  герои  фильма  и  который  в  результате  оказывается  единственным  зрителем  их  первого  официального  концерта. Военный моряк, участник Первой мировой и  гражданской  войн,  дипломат,  успевший  поработать  в  Афганистане  и  в  Финляндии, неплохой писатель – пожалуй, только  в  первые  послереволюционные  годы  человек,  которому  не исполнилось ещё и тридцати, мог заработать себе настолько насыщенную событиями биографию.  Главной  же  страстью  Колбасьева  стала  музыка.  На  протяжении  всей  жизни  он  коллекционировал  записи  джазовых  исполнителей,  публиковал  критические  статьи  в  прессе,  вёл  на  радио  авторские программы,  в  которых  использовал  пластинки  из  своего  архива  и  поддерживал  как  мог начинающих музыкантов.  Заслужить  похвалу  Колбасьева  тогда  значило  почти  то  же  самое,  что  сейчас  понравиться  Артемию  Троицкому.

В общем, музыкальная революция начиналась не с провинциальных трущоб,  а со столичной богемной тусовки и победила сравнительно быстро. Оказывали ли ей сопротивление консервативно настроенные профессионалы? Безусловно!  Но  в  то  же  самое  время,  например,  в  Ленинграде  большой  популярностью  пользовался  так  называемый  «джаз профессоров» под руководством Леопольда Теплицкого – оркестр, состоявший из консерваторских преподавателей и исполнявший  джазовые обработки Верди, Гуно и других классиков. Знали  ли об этом  в  Одессе?  Скорее всего знали – ведь портовые города очень часто  опережали  столицы  по  части  информированности – особенно  когда  дело  касалось приходящей  из-за  рубежа  моды.

Другой неправдоподобной деталью  шахназаровского  фильма  является…  музыка.  Нет, руководитель оркестра «Современник» Анатолий Кролл показал  себя   истинным мастером, тонко чувствующим стиль, когда сочинял свои песни и инструментальные пьесы. Недостаток его  музыки  как раз  в том  и  состоит,  что  она  слишком  хороша.  Если  послушать то немногое, что сохранилось от первых джаз-бандов, то возникнет впечатление,  будто  эти  люди  очень  хотели играть джаз, но не знали, как это делается. Сами  инструменты, попавшие к ним в руки, ещё  казались экзотикой  для России.  Иногда организаторы  концертов вместо  «соло на банджо» могли написать  на  афише  «соло  на  бандаже» – и  из  читавших  это  прохожих  почти  никто  не  смеялся.

Довольно  смутные  представления  тогдашние  музыканты  имели о пресловутых  «квадратах», изящном скользящем ритме  и  вообще  импровизации  как  состоянии  души.  И  совсем  уже  плохо  дело  обстояло  с  драйвом.

В  Америке  все сразу поняли отличие  джаза  от  всей  музыки,  которая  появлялась прежде – колоссальная эмоциональность и энергичность. Поэтому  в  20-30-х годах тамошняя пресса, помимо  термина  «джаз»  и  «свинг» использовала  ещё  один – «Hot  Music», «горячая  музыка».  (Отсюда,  кстати,  и  название  кинокомедии  «Некоторые  любят  погорячее»,  известной  отечественному зрителю как «В джазе только девушки»!)

В  период  великой  депрессии  американцев  согревал  огонь  свингующих  биг-бэндов  Глена  Миллера, Томми  Дорси  и  Вуди  Германа.  Советский  джаз  был  не  горячим,  а  чуть  тёплым  и,  пытаясь  изобразить  блюз,  очень  часто  сбивался  на  маршевый ритм. Пожалуй, единственный человек, который умел  вкладывать  в музыку всю душу, – Александр Цфасман. Уже в 1928 году он  записал  фокстрот  «Аллилуйя»,  где  рояль  взрывается  таким  темпераментным  соло,  какого не дождёшься и от многих наших современников. Киношный Костя, кстати,  временами  очень  напоминает  молодого  Цфасмана.  Вот  только  Александр  Наумович сумел окончить  своё  образование  и  стать  первым  профессиональным  джазовым  композитором.

В  чём  Шахназаров  бесспорно прав, так  это  в  том,  что  решающее  слово  в  истории нашего  джаза  сказали  всё-таки  одесситы.  Я  имею  в  виду  уже  упомянутого  Утёсова.  Большинство  из  нас  почему-то  воспринимает  Леонида Осиповича исключительно через  «Весёлых  ребят», несмотря на  то  что сам певец и данную комедию, и  её  создателей ненавидел.  В массовом  сознании,  с  одной  стороны,  уже  укоренилось  представление  о  нём  как  о  классике  эстрады,  но  вряд  ли  многие  смогут  вам  точно  сказать,  в  чём  именно его величие. А ведь именно этот человек понял главное: если косить под  иностранца, ты будешь  интересен публике лишь первые пять секунд – пока не откроешь рот и не попытаешься петь по-английски. В свой  оркестр  Утёсов  набрал  сильных  инструменталистов, которые умели делать и качественные кавер-версии  зарубежных  хитов,  но  ставку  в  репертуаре  всё  же сделал на шоу, на  юмор,  на  уличный  фольклор – «Лимончики»,   «Гоп  со  смыком»  и  «Одесский кичман». Невольно  он  породил  и  то,  что  можно  назвать  «феноменом  панк-рока»,  когда  со сцены  начинает  звучать  голос  бунтующего  маргинала.  Вот как  описывали  возмущённые  рецензенты  в  1932  году  очередные  московские  концерты  утёсовского  «Теа-джаза»:

«На широкой эстраде Московского мюзик-холла расположился оркестр из джаза, саксофонов, банджо и прочих «современных» инструментов, а сбоку, в глубоком кресле уютно сидит и сам «маэстро» Леонид Утесов. Затем «маэстро» встает, обращается к публике с типичными эстрадными пошлостями (вроде того, что, мол, «джаз» это такой барабан, а «банд» это мужской род от банды и т.д.) и затем начинает свой «концерт». Начинается концерт с «американского» номера, как громко называет «маэстро» исполняющийся оркестром самый расшатанный фокстрот, тупой, механический, но в большой мере насыщенный той кабацкой «спецификой», по которой так истосковались за последнее время московские нэпманские мамаши и дочки. Дальше следует экскурс в «национальную» музыку – русскую, еврейскую, украинскую – неподражаемая смесь наглости и цинизма. Для простоватых дурачков – удобное прикрытие: берутся якобы под обстрел старые, отжившие песни мещанства царских времен («Утесов перестраивается»). Но есть ли здесь в сколько-нибудь значительной мере элементы «обстрела»? Прикрываясь словами (это, мол, старый быт) и декоративными моментами (спускающиеся изображения попа, еврейского «портного Каца из Парижа» и т.д.), Утесов, по существу, смакует именно эти наиболее типичные для этих старых песен элементы, чем и приводит в неописуемый восторг обывательские души. В той же незначительной части, где старые, псевдонародные песни действительно берутся под обстрел, они «критикуются» с позиций западного фокстротирующего шантана. Только такой смысл имеет грубое осинкопирование всяческих псевдорусских, псевдоукраинских напевов, исполняемых Утесовым».

Согласитесь, семьдесят лет спустя даже о выступлениях группы  «Ленинград»  будут  писать  куда  мягче – скорее  как  о  курьёзе  или  забавном  экзотическом  зверьке! Утёсовская шоковая терапия подействовала быстро – джаз начал  превращаться  в  часть  национальной  культуры.  И  к  концу  30-х  настоящими  звёздами  сделались уже оркестры, звучавшие вполне  цивилизованно, особенно  это касается коллективов Александра Варламова, Виктора Кнушевицкого,  Николая  Минха, Эдди  Рознера  и  всё  ещё  продолжавшего  расти  в  профессиональном  плане  Цфасмана.  Правда,  при  обилии  мощных  оркестров  даже  историки  джаза  вряд  ли  назовут  вам  имена  людей,  которые  в  них  играли,  за  исключением  имён  харизматичных лидеров. Видимо,  даже  играя  музыку,  которая  держится  на  ярких  индивидуальностях,  трудно  расстаться  с  тоталитарным  мышлением,  с  принципом: «Не  высовывайся!».

Скорее  всего,  по  этой  причине  в  нашей  стране  так  и  не  сложилась  своя  джазовая вокальная школа. Классический американский джаз  у  нас ассоциируется  прежде всего с голосами  Билли  Холидей,  Луи  Армстронга,  Эллы  Фитцжеральд,  Бинга  Кросби. С советскими джаз-бандами пели все кому  не  лень – Шульженко,  Козин, Бернес и  даже  кое-кто  из  солистов  Большого  театра,  решивших  сделать  себе  имя  на  эстрадных  шлягерах.  А  в более поздние времена даже  вокалисты,  ставшие  знаменитыми  благодаря  джазу – от  Валентины  Толкуновой  до  Ларисы  Долиной,  будут  с  лёгкостью  уходить  в  попсу,  при  этом  ещё  и  гордясь,  что  наконец-то  начали  петь  «понятные  людям  песни».

Им всем очень не хватало свободы. Даже не внешней, задокументированной в  инструкциях и  приказах Министерства  культуры, а той, которая отличает  художника от нехудожника. Но даже то немногое, что  они  сумели  сделать,  кому-то  рано  или  поздно  должно  было  показаться  опасным…

Фильм «Мы  из  джаза» заканчивается  эффектным  эпилогом:  уже  постаревшие  и  поседевшие,  но  всё-таки  довольные  карьерой  друзья  в  наши  дни  джемуют на  каком-то  фестивале.  Красиво,  трогательно,  однако  на  самом деле вряд ли  хоть  один  оркестр,  созданный  в  20-х,  имел  возможность  собраться  и  поиграть  в  изначальном  составе  даже  в  конце  50-х.  И  дело  не  только  в  том,  что сыгранному  Петром  Щербаковым  саксофонисту  Ивану  Ивановичу,  видевшему  живьём  самого  государя  императора, в 1983 году должно быть не меньше 90 лет. Уж  слишком сложная  судьба  выпала  на  долю  их  поколения!

Где-то в энкавэдэшных застенках сгинул первый    джазовый критик       Колбасьев – точная  дата  и  обстоятельства  его гибели  до  сих  пор  не  вполне  ясны. В 1930 году по политической статье был осуждён и сослан  на  Беломорканал  Теплицкий. Правда,  в  Карелии  дела  у  музыканта  сложились не худшим образом – отбыв срок, он стал первым  руководителем  местного  симфонического  оркестра  и  одним  из  создателей легендарного  ансамбля  «Кантеле».  За  одно  только  пожелание  вернуться  на  родину – в  только что освободившуюся от нацистов Польшу, по личному распоряжению  Берии  отправился  в  Магадан  Эдди  Рознер.  Восемь лет был вынужден довольствоваться работой в лагерной  самодеятельности  и Александр  Варламов.

Утёсова  репрессии  вроде  бы  миновали,  и  даже  в  самые мрачные времена он не терял чувства юмора. Однажды летом 37-го,  выступая  в  клубе  НКВД,  несмотря  на присутствие в зале самого Лаврентия Павловича, артист  даже  поприветствовал  публику словами: «Как  я  рад,  что  я  вот  тут  стою,  …а  вы  сидите!»  Но  каких  усилий ему стоило оставаться  невозмутимым хотя бы внешне – неизвестно.  Когда  в 70-х годах  лидер  группы  «Арсенал»,  саксофонист  Алексей  Козлов по  просьбе  одного из столичных изданий пришёл брать интервью у Леонида Осиповича, перед ним  предстал  морально  сломленный, боящийся проронить  лишнее  слово старик, с которым почти не о чем было разговаривать. Кстати, после известных  постановлений о борьбе с космополитизмом никто из оставшихся в строю  ветеранов-музыкантов, несмотря  ни  на  какие  оттепели, так и не решился переименовать свои эстрадные  оркестры  обратно в  «джазы».

Свою  трагическую  страницу в  историю  советского  джаза  вписала  и  Великая  Отечественная  война,  о  чём  замечательно  рассказал  Булат  Окуджава в  одном  из  своих далеко  не  самых  известных  стихотворений:

ДЖАЗИСТЫ

                       Ст. Рассадину

 

Джазисты уходили в ополченье,

цивильного не скинув облаченья.

Тромбонов и чечеток короли

в солдаты необученные шли.

Кларнетов принцы, словно принцы крови,

магистры саксофонов шли, и, кроме,

шли барабанных палок колдуны

скрипучими подмостками войны.

 

На смену всем оставленным заботам

единственная зрела впереди,

и скрипачи ложились к пулеметам,

и пулеметы бились на груди.

 

Но что поделать, что поделать, если

атаки были в моде, а не песни?

Кто мог тогда их мужество учесть,

когда им гибнуть выпадала честь?

Едва затихли первые сраженья,

они рядком лежали. Без движенья.

В костюмах предвоенного шитья,

как будто притворяясь и шутя.

 

Редели их ряды и убывали.

Их убивали, их позабывали.

И все-таки под музыку земли

их в поминанье светлое внесли,

 

когда на пятачке земного шара

под майский марш, торжественный такой,

отбила каблуки, танцуя, пара

за упокой их душ. За упокой.

Те, кто выйдут на сцену при  Хрущёве  и  примутся  доказывать, что человек  с  саксофоном необязательно потенциальный  предатель  Родины,  начнут  историю  жанра словно с  чистого  листа.  Отчасти  это  им  даже  пошло  на  пользу. Джазмены второй волны уже  были  лишены  комплексов  и  иллюзий,  массовым вкусам не потакали и выглядели далеко не провинциально.

Когда  наши музыканты  получали  возможность поиграть вместе  с  зарубежными,  разницы между теми и другими не чувствовалось  никакой,  ибо железный  занавес существовал только в головах политиков, а не художников. В последние лет  двадцать  существования  Советского  Союза  с  джазом  дела  вообще обстояли не так уж плохо. В выпущенном в 1987 году издательством  «Советский  композитор»  увесистом  фолианте  под  названием  «Советский  джаз»  один только перечень  всего, что  издавалось  на  виниле  в  1961–1984 гг., составлял  55  страниц,  причём  диапазон  стилей  и  направлений предлагался  самый  широкий – от  старомодных  диксилендов до эпатажного  авангарда  трио  Ганелина-Тарасова-Чекасина.  Джазу  стали учить в консерваториях, программы типа  «Джазовой  панорамы»  регулярно  выходили  на  первом  канале  Центрального  телевидения.

В  наше  время,  когда  в  России,  кажется,  существует  лишь  один  джазмен – Игорь  Бутман,  записывающий  импровизации  на  темы  песен  из  детских  мультиков,  о  подобном  не  приходится  и  мечтать.

На  довоенный  опыт  уже  никто  не   захочет  оглядываться,  справедливо  считая, что у мирового опыта учиться всё-таки лучше. Никто – кроме Шахназарова, создавшего почти  голливудскую сказку о том, что мечты  иногда  сбываются.

Но скажите  честно, разве от того, что  мы  узнали  всё,  изложенное  выше,  фильм  стал хуже? Парадокс состоит как раз в  том,  что хорошую  сказку  правдой  не  испортишь – особенно  тогда,  когда  нас  обманывают  вовсе  не  для  того,  чтобы  польстить высокому  начальству  или  выполнить  какой-нибудь  ещё  сомнительный  социальный  заказ.  Всё-таки  «Мы  из  джаза» – это  история о чём-то  совсем  другом.  Например, о  том, что всегда  и  везде  есть  люди,  которые  опережают  своё  время  и  оказываются  лишними.  Или о  том,  что  во  все  времена  конфликт  поколений  заканчивался  одинаково – то,  что  сегодня  всех  пугает  и  раздражает,  завтра  покажется  вполне  привычным,  а  послезавтра  милым  и наивным?  Когда  мы  смотрели  эту  ленту  в  1983-м,  то  думали  вовсе не  о  джазе,  в  котором  ещё  ничего  не  смыслили,  а  о  том,  что  когда-нибудь  и  наши  кумиры,  слышные  только  на  подпольных  кассетах – такие,  как  «Машина  времени»,  дождутся  своего  звёздного  часа.  Кажется,  и  старшее  поколение  после  увиденного  тоже  о  многом  задумывалось  и  переставало  ворчать, что молодёжь пошла не та, с какими-то чуждыми  нашему  строю  вкусами  и  интересами…

За эту правду, сказанную хорошим  режиссёром  Кареном  Шахназаровым  тридцать лет назад, я и  полюбил  его  творчество – почти  всё,  включая  недавнего «Белого тигра», и время от времени с удовольствием его  пересматриваю. Пусть его экранная  реальность  не  всегда  похожа на нашу.  Зато по сути  своей  она  всегда очень похожа  на  настоящий  джаз!