В мастерской художника
Чтобы найти мастерскую известного петербуржского художника, пришлось немного поблуждать, и все же скоро вышла на улицу Литераторов. Через арку вошла во двор – он сразу же удивил: напомнил музей под открытым небом, недаром сюда уже стали водить экскурсии. А говорят, один в поле не воин! Оказывается, одному человеку под силу изменить свой двор до неузнаваемости, а если этот человек художник… Вокруг столько всего интересного: здесь каждая вещица – будь то ручка от двери, ржавые гвозди, проволока или обычная дверь – превращены в художественные объекты.
Во дворе небольшой флигель, где находится мастерская Андрея, а прежде здесь работал его отец – народный художник России, академик Владимир Ветрогонский. С одной стороны флигель окружают гаражи. Революционер просто снес бы их, но Андрей не стремится перевернуть мир с ног на голову и просто предлагает: «Давайте их покрасим, и пусть они будут оранжевые, фиолетовые, бирюзовые, в полоску, в горошек! Пусть будет праздник!»
Из-под куста появляется любимый кот художника «обормот Тишка», и мне удается сделать фотографию, где во всем чувствуется нежная любовь хозяина к своему питомцу.
Любопытно, что место, где сейчас творит Андрей, с очевидностью можно назвать местом силы, уточняю – творческой. Семья Ветрогонских поселилась на улице Литераторов в 1929 году. Рядом находится дом, принадлежавший некогда великой русской актрисе Марии Савиной, здесь же дом литераторов, отсюда и название улицы.
– А последним обитателем этого дома, между прочим, был художник Павел Филонов, – рассказывает Андрей.
Восстановленное деревянное здание рядом – дом художника и музыканта Михаила Матюшина, ныне это Музей петербургского авангарда. Заметное своей конструктивистской архитектурой здание через дорогу на Набережной Карповки строил дед Андрея – Александр Федорович Ветрогонский, инженер-строитель, родом из вологодских краев.
Наконец после обзорной экскурсии по двору мы входим в святая святых художника – его мастерскую и дом. Здесь царит редкий для художников полный порядок, все лежит на своих местах. В полочках, предметах быта, книгах, ручках, уложенных в кирпичные дырочки – буквально во всём чувствуется творческая рука художника. Спрашиваю Андрея о его выставках. 2012-2013 годы стали самыми плодотворными за последнее время. В 2012-м была большая выставка «Поворот» в Музее истории Петербурга «Невская куртина», где были представлены живопись, графика, объекты. В феврале этого года Ветрогонский показал свои произведения и работы отца в Казани. Свою выставку у нас в Петрозаводске зимой 2013-го искренне считает одной из наиболее удачных:
– Мне понравился ваш музей, залы, публика, никаких глупых отзывов не было. И вообще всё было очень красиво. Хорошая получилась экспозиция.
Его работы, знаю по себе и отзывам моих знакомых, вызывают бурю эмоций. Андрей Ветрогонский такой искрометный, живой, яркий! Заставляет увидеть Петербург иными глазами. В его мастерской начинаешь чувствовать, как действует энергия цвета, – это не только картины, но и оранжевые стулья, яркие тарелки и чашки, детали интерьера. Атмосферу тепла и уюта создают старинные семейные фотографии, с которых смотрят молодые родители художника. Вот мама Людмила Ивановна. На одной из старых акварелей маленький Андрюша, портрет писал отец, и, кажется, ему удалось запечатлеть само время.
Андрей стал художником, как его отец. И дневник стал вести, как отец. По словам Андрея, у отца был прекрасный стиль, писал он так же легко, как говорил. Андрей показывает отцовский гамбургский дневник 1968 года и продолжает, улыбаясь:
– А я вот уже два месяца не брал дневник в руки, и мне так стыдно перед ним… А вокруг столько всего происходит! Время течет немыслимо быстро, как скоростной сапсан… К тому же жизнь моя сейчас очень однообразна, всё в ней подчинено одному: на моем попечении мамочка, которую нельзя оставлять одну.
– Должен ли современный художник обладать школой? – спрашиваю у Андрея, окончившего Академию художеств имени И.Е. Репина и семь лет преподававшего в Академии имени Штиглица. Сейчас Андрей Владимирович преподает в СПБГУ на факультете искусств. На кафедре мастерства художника кино и телевидения учит студентов рисунку и живописи.
– Сейчас я отчетливо понимаю: да, художнику нужна школа! Сразу вижу, если у художника нет базы, ощущаю пустоту в таких работах. Веселая тусовка с налетом портвейна мне не по душе. А когда у человека за плечами академия, это как кусок бетона – лежит и не сдвинешь. Яркий пример – один из моих любимых современных художников Александр Румянцев, учившийся в Академии и некоторое время там преподававший. Сейчас он живет то в Гамбурге, то в Петербурге. Сочетая нашу мощную российскую художественную школу и немецкий экспрессионизм, создает потрясающие работы.
Андрей вырос в творческой атмосфере. Отец рисовал всюду, всегда и везде. С детства парнишке нравились запах типографской краски, гравюры, нравилось, что отец рисует. До второго курса академии Андрей считал своего отца гениальным художником, а потом перестал показывать ему свои работы. Скорее всего талант и авторитет отца довлели тогда над сыном, так часто бывает. Благодаря бабушке Александре Николаевне, которая вторично вышла замуж за скульптора Ивана Семеновича Ефимова, Андрей оказался в кругу, где общались такие известные художники, как Владимир Фаворский, Дмитрий и Нина Жилинские, скульпторы Дмитрий Шаховской, Лев Кардашов (кстати, он создал уникальный деревянный рельеф фронтона павильона «Карелия» на ВДНХ). Легендарный красный дом художников на Новогиреевской улице и его атмосфера сделали свое дело. Каждый раз, уезжая из Москвы, Андрей чувствовал мощный поток творческой энергии, пылал желанием созидать.
– Один из моих любимых художников – Илларион Голицын, – рассказывает Андрей. – Он был интеллигентнейшим человеком, очень заводным, по-доброму и с азартом относился к творчеству молодых. Ему нравились мои зимы и натюрморты. К сожалению, он не смог приехать на мою выставку в Манеже, а через неделю после ее закрытия его сбила машина. Пока выставка работала, мы часто созванивались, и в одном из разговоров он почему-то сказал мне: «Ты изменишься».
Это был 2007 год. Андрей вел размеренный образ жизни, преподавал. Ничто не предвещало перемен. И вдруг в его личной жизни всё изменилось, исчезли и прежние друзья, а затем потихоньку и вроде бы незаметно перемены обнаружились в творчестве. Он начинает использовать баллончик, эмали, красное, зеленое. Прежде спокойные, меланхолические, почти монохромные произведения сменяются яркими, пронзительными, завораживающими. Такое ощущение, что у него с глаз пелена спала, и он увидел мир в новом свете. После смерти отца отношение сына к творчеству отца стало меняться. Читая дневники и разбирая папки с рисунками и гравюрами, сын-художник теперь отдает должное многогранному таланту художника-отца.
Андрей Ветрогонский признается:
– Сейчас у меня в жизни нет ничего лишнего! Ни-че-го! Моя мама, мое творчество и мои студенты, которым ты должен отдавать всё! Место силы, хотя мне не очень нравится слово «сила»… В чем она? Вот завтра планирую, если Богу будет угодно, поехать в Порвоо, Хельсинки… А что я там делаю? Набираюсь идей, подтягиваюсь каждый вечер на турнике – тоже силы набираюсь. Километр проплываю в пруду – опять силы набираюсь, хотя утром качает и трясёт от недосыпа хронического. Так что везде хватаю эту силу, где плохо лежит… Приехала тут во двор наш одна молодая женщина из Люксембурга. Ее прадед жил в нашем доме. Несколько вечеров провели с ней вместе, в Русский музей ходили, в кафе посидели. Уж очень она нам с котом понравилась, в чём-то мы похожи. Кот на неё лапу положил, а я… Настроение какое-то хорошее было, а она уехала, кот загрустил, а у меня всё из рук валится. Давно такого не было. Вот ведь сила-то ещё где, в любви – и к матери, и к дому, и к женщине…
Андрей показал свои новые работы, мы беседовали о современном искусстве, британском художнике Фрэнсисе Бэконе, французском писателе и философе Мишеле Турнье и его книгах, о финском городке Порвоо и о коллекции белоснежных кувшинов, об удивительных коллегах по кафедре и еще о многом другом – обо всём не расскажешь. А потом был ароматный свежемолотый кофе, приготовленный в урчащем гейзерном итальянском кофейнике, со сливками, теплый с хрустящей корочкой лаваш, два вида сыра, один из которых рокфор, правда, белорусский, но вполне приличный, и подкупающая обаянием улыбка художника.
Фото автора
