Летает поэт, под ногами земли не чувствует, ветром дышит, духом пламенеет, ну и ты невольно от искры отлетевшей загораешься, тоже в небо тянет — там, где ангелы, Жидковым прирученные.
Можно, наверное, ругать «Контакт», что де время отнимает, в болтологию утягивает, и вообще, люди раньше без компьютеров жили да не тужили, в тепле глаз и ладоней купались, а теперь? Смайлик, котик, огуречик, потерялся человечек. Ну, у кого потерялся, а у меня нашёлся. Случайно на аудиозапись наткнулась. Знакомый хриплый голос через треск и шипение доносился откуда-то из глубин прошлого века:
Не зная меры, сил не рассчитав,
я перепел, как будто перепил.
Утратив веру, я не снял креста.
Выходит, я его переносил.
Продав полжизни, смерти не купил
и потерял вдруг всякий интерес
к тому, чтоб строить кооператив
на пустыре засиженных небес.
На миг слетите, ангелы,
с того на этот свет.
Пускай увидит ангелов
хронический поэт.
Быть может, что-то новое
напишет он потом
от ангельского крылышка
потерянным пером.
(«Хронический поэт»)
Пел Алексей Жидков, уникальнейший поэт, певец своих небесных песен, детский анестезиолог-реаниматолог. Это если по плоскости бытия беглым взглядом скользить, а если вглубь нырнуть — так символ утраченного времени. Для кого-то это были «лихие 90-е», а для меня… Да как тут в двух словах охарактеризуешь?
Было мне 16 лет, и попала я волею случая в редакцию петрозаводской газеты «Лицей», которая ежемесячно проводила «Лицейские четверги», где появлялись такие великие люди нашего городка, как актёр Игорь Донской, певец Виктор Каликин, поэт и переводчик Валерий Ананьин, журналист и филолог Наталья Ларцева, писатель и драматург Борис Гущин… И вот ты сидишь абсолютным неандертальцем, и из тебя два часа в месяц человека куют — словами, оправданными жизнью, культурой, которая подобно радиации струится из речей, жестов, осанки, случайных реплик, книгами, где ни слова впустую, песнями…
Во поле три тополя —
по листку на каждом.
Тополем быть холодно,
а листочком — страшно.
Я с тридцатой осени
стал и сам осенним,
осенённым проседью
первой и последней.
Стая журавлиная
песенку крылатую
жалобно курлыкает
на груди заката.
Где ж ты, Песня главная?
Золотая, где ты?!
Здесь искать устал тебя,
поищу на небе.
(«Осенняя-Есенинская»)
На Алексея Жидкова я тоже посмотреть успела. Поёт-то он на публике крайне редко. Но мне раз пять в этой жизни крупно повезло. Да еще и кассета у меня была до дыр заслушанная, запись с местного радио. Что же цепляло, до самых дыр-то?
Свобода. Летает поэт, под ногами земли не чувствует, ветром дышит, духом пламенеет, ну и ты невольно от искры отлетевшей загораешься, тоже в небо тянет — там, где ангелы, Жидковым прирученные. С ангелами дружить — это окрыляет.
Слово. У Алексея Жидкова слово — это дело. Ювелир он словесный — работает над песней, как Данила-мастер над каменным цветком кружит. И вроде завораживает красота, но беспокойно что-то. У Жидкова текст, который глядя исподлобья произнести можно, с глазу на глаз, сосредоточенно. Там всё, как в подлинной литературе: ток возникает от столкновения жизни со смертью. Как протоиерей Андрей Ткачёв замечал, «когда жить незачем, но и умирать страшно; или — жить хочется, а смерть — на расстоянии вытянутой руки». И тут можно недоверчиво так усмехнуться: а у остальных, что ли, не так? Так да не так. Инструменты те же, краски те же, темы те же, а картины — другие, и не всегда такие, с отсветом Горнего мира:
Незыблемы основы —
в начале было Слово…
И неизбежно Словом
всё завершится, но
пока над крышкой гроба,
всегда очередного,
произносить то Слово
нам с вами не дано.
Мы трудимся, однако
и свой узор без брака
из тридцати трёх знаков
пытаемся сложить.
При этом хочет каждый
быть понятым, а также
за тридцать три и даже
за тридцать семь прожить.
(«В ожидании голубого шарика»)
Вообще, у меня сразу же сложилось впечатление, что творчество для Алексея Борисовича — крест больше, чем утешение. Причём тот самый крест, с которого снимают. Поэтому понятно, почему и концертов мало.
С одной стороны, ты пойди найди целый зал народа, кто с тобой мучиться два часа добровольно согласится. У нас же песни — это культурный отдых, милое времяпрепровождение, релакс в декорациях сценической площадки. Башлачёв на том свете, на этом — неизбежные, как похороны, «песни о главном». Любишь ли ты меня, «моя попытка №5»? А «№ 125»? Вместо ответа — затяжной рвотный спазм. Редко кому в голову придет, что песня — это не всегда колыбельная, сопровождающая летаргический сон, именуемый у кого-то по ошибке жизнью. Это прямое действие, требующее адекватного со-действия. Так говорил еще митрополит Антоний Сурожский: произведение искусства — это действие, «не результат длительных целенаправленных разработок, но действие, которое совершается за пределами всякого понимания, иногда даже сверх понимания и сознания самого создателя. И это требует сотворчества создателя и тех людей, которые увидят его произведение». В общем, от поэта — прозрение и труд, от зрителя — труд и прозрение. А не легкомысленное хихиканье: «Ну чё? А ничё так…»
А с другой стороны, «хроническому поэту» постоянно в контексте жизни-смерти душу рвать, душа кончится. Алексей Жидков уже 20 лет назад уставшим выглядел, а ему тогда где-то тридцать в паспортных данных мелькало. Да было от чего уставать: и время беспокойное, и песни наружу прорываются, как блокадники из кольца окружения, — и воодушевляют, и страшно.
Ты читала Коэльо, леденцы разгрызая.
Над тобою кружилась моя тень без меня.
Я ж метался без тени между краем и раем,
между точек и строчек, в колокольчик глядя.
Там, в расколотой ноте, звон увидев хрустальный,
сплюнув под ноги сизый замороженный крик,
я тупыми зубами за улыбкой печальной
разжевал онемевший бесполезный язык.
(«Чёрный танец»)
Говорить можно долго, но многословие скорее путает, чем объясняет. Лучше посидеть, помолчать да послушать то, что сегодня нам «Контактом» прибило к берегам бурлящей жизни — голос, прилетевший из прошлого века и, преодолевая условность времени, устремившийся — в вечность. Туда, где живут настоящие поэты. Хронические.
Сайт Алексея Жидкова: a-jidkov.ru
Видео Михаила Мешкова
