Жила-была деревня, небольшая, на берегу синего озера, похожего на край света, смотришь на горизонт и конца-края не видишь, конечно, сосны до самого неба. Иногда чайка на камень сядет, а то поплывёт себе по волнам далеко-далеко, где парус белеет. Рядом с озером жила бабушка, она пасла летом своих белых коз в лесу, ходила между берёзами да пнями, ельниками да сосняками, так они и жили до самой зимы. А долгой карельской зимой вышивала бабушка картины.
– Понимаешь, картины – это мои дети, что летом посмотрю – запомню, то и вышиваю потом: видишь – это козы пасутся, это лоси бегут, это озеро наше, ягоды: брусника да черника у пеньков берёзовых, а здесь сами берёзы на закате у воды. Хорошо в Карелии для души! Ты думаешь, когда я стала вышивать? А когда на пенсию вышла, поштопала зиму-другую носки на всю родню, но каждый месяц новая партия для штопки поступала. Э! Попробую-ка я вышивать цветы, в молодости ведь мы вышивали. А что если вышить картину шерстяными нитками? Так дело и пошло: за зиму две-три картины вышивала. Знаешь, я не только природу Карелии вышиваю, но и по памяти, из детства: это наш хутор в Финляндии: красный дом, дорога, сарай, лошадь телегу везёт…
– А, всего в жизни было, мы и в Сибири жили с отцом в ссылке, но никогда нам, детям, ни одного плохого слова не говорили о России, потому что нам здесь жить с русскими соседями. Вернулись в Карелию, поселились на берегу озера, сколько земли своими руками переносили для огорода, жить-то надо было! До ссылки отец был директором финской школы, а нам высшее образование нельзя было получить – дети ссыльного. Я устроилась работать художником по росписи керамики, смотри, сколько коряков с моей белой росписью осталось. В те годы всё закрывалось: и керамика, и деревообработка, и отделения совхоза, и леспромхоз, а ведь работали целыми семейными династиями. И многих сорокалетних любителей спиртного отвозили на погост. Но понимаешь, кто хотел работать – искал работу. Сейчас и в городе, и в соседних посёлках работают. Добираются и на своих машинах, и на рабочих, и на рейсовых автобусах. Молодые ребята, пока есть здоровье, работают в ночные смены охранниками, таксистами, кто-то вахтовым методом: всем надо семьи кормить. А мы своё уже отработали…
– В молодости я депутатом была, статьи в районную газету писала. В соседней деревне школа деревянная, а у нас-то кирпичная! Мы тогда во всех инстанциях боролись за строительство школы и детского сада в нашей деревне. Так что внуки наши ходили уже в новый детсад и в новую школу. И стали приезжать сюда целыми семьями, кто-то покупал дом, кто-то земельный участок и строился сам. Мы все на одной улице, рядом дома построили и друг друга поддерживали, соседи тоже финны-ингерманландцы. Финские родственники приглашали к себе, но меня тянет к нашему озеру, здесь уже наши корни: и дети, и внуки, и родня. Я люблю Карелию, никуда отсюда не поеду. Время прошло- прокатилось и сейчас моя жизнь – это козы и картины.
– Видишь, в доме по стенам картины, в каждой комнате как в музее, правда, рамки сделаны самые простые, поэтому в город на выставку не берут. А, пусть радуют людей здесь! Я ведь не могу их продавать, да и незачем: в лес сходить и коз подоить есть в чём, с нитками шерстяными для картин сестра помогает, так и живём. Ну, приходи ещё!
А потом было время старости: болезнь, почти полная потеря памяти, она хорошо помнила время молодости, а что было вчера – совсем стиралось из её памяти, при встрече спрашивала меня: а ты откуда, как тебя зовут? И приходилось повторять вновь и вновь, что я жена Архипа. Картины тех нескольких лет отличались неровностью, упрощённостью, они тоже были как будто больные. Но на стенах продолжали висеть утончённые и прекрасные картины их хозяйки и оттуда смотрели на нас зайцы, медведи, белки и козы…
– Коз прищлось продать, когда сестра заболела, и так тосковала она по этим козам, так убивалась… Но приходилось терпеть, это моя сестра, с которой всю жизнь рядом прожили. Готовлю ей, покупаю лекарства, ночью смотрю в окно: погас свет, она спать легла, ну и я ложусь, раньше не смею, чтобы чего не случилось, – рассказывает младшая сестра, у которой тоже вся голова седая.
А ближе к весне завершилась земная жизнь бабушки как волна: пришла и ушла, и был короткий миг – несколько десятков лет человеческой жизни, подул ветер – и нет ничего: ни волнений, ни страстей, новые волны – новые судьбы, катятся и исчезают. Просто в маленьком доме на берегу синего озера живут теперь одинокие картины, каждому, кто на них смотрит, они дарят радость и печаль: художники уходят, оставляя свет берёз.
