— Па-дъём! Семьдесят вторая, на выход! Па-дъём!
Голос бригадира вгрызается в мозг как сверло. Делать нечего, выдираешь себя из предрассветной, самой сладкой, дрёмы, сползаешь с вагонки, натягиваешь на ходу шапку, толкаешься в коридоре барака с такими же непроспатыми гражданами медвежьегорского лагпункта. На развод, получать наряд, а там кайло или тачку в руки — и вперёд, на приступ Белморстроя.
Следом ползёт, цепляясь за бушлат, старичок профессор — и всё бомочет, бормочет запышливым шепотком:
— Вот увидите, Антон Яковлич, погонят нас куда-то. Вчера у каптёрки слышал, наряд на пять бригад пришёл. В другой лагпункт, надо полагать. Оно бы и ничего, лишь бы не на Телекинское озеро. Там, говорят, скалы такие, буры ломаются…
На морозе у старичка перехватывает горло, он затыкается.
Под крики надзирателей строятся во дворе. Разводящий командует:
— С семидесятой по семьдесят пятую — в столовую. Бригадиры — в комендатуру. Остальные — за работу. Живо!
— Ну, что я вам говорил?
В столовой пусто. Соломин занимает место напротив намозолившего глаза плаката: «Каналоармеец! От жаркой работы растает твой срок», профессор рядышком. Не торопясь хлебают баланду из мороженой рыбы, закусывая «аммоналом». Так на Белморстрое в шутку называют тяжёлый глинистый хлеб. По виду и воздействию на организм он и впрямь схож с взрывчаткой…
— Эх, — привычно жалуется профессор, — рабов на постройке пирамид лучше кормили. Тридцать второй год на дворе, экскаваторы! А мы всё руками да кайлом, как сорок веков назад. Вот вы, Антон Яковлич, военный инженер…
Соломин швыряет миску, вылазит из-за стола, на ходу дожёвывая хлеб. Подозрительный привкус у «аммонала» сегодня…
Их снова строят. Суматошно носятся красноармейцы в шинелях с синими петлицами. Показалась процессия. Впереди крендель в фуражке и кожаной куртке, небось на «Форде» прикатил. Прямоугольные усики, и рожа уж больно знакомая. Следом странный — смуглый, черноглазый, горбоносый — гражданин восточного типа. За ними, угодливо сбиваясь с шага, начальник лагпункта.
— Заключённые! — на морозе голос у него отрывистый, лающий. — Сейчас — перед вами — выступит — начальник — работ — Белморстроя — товарищ — Френкель!
«Вот где я его видел, кренделя этого, — думает Соломин, — на портретах».
— Не заключённые — каналоармейцы! — так начинает свою речь крендель. — Мы с вами делаем общее дело. Родина дала вам шанс на перековку. Многие стали ударниками, энтузиастами государственно-необходимого труда. Не время успокаиваться! Впереди — новый штурм, новые победы, новая великая стройка! — Веки у Соломина тяжелеют, он с трудом сдерживается, чтобы не уснуть.
— Антон Яковлич! Антон Яковлич! Вам не кажется, в хлеб что-то подмешали?..
Соломин стряхивает сонливость. Крендель закончил речь, зэки нестройно хлопают.
— А теперь слово — товарищу — Хемиуну.*)
О чём говорит смуглый, Соломин уже не слышит — его сознание плывёт куда-то вбок…
* * *
— Антон Яковлич, Антон Яковлич! Очнитесь! — трясут за плечо.
В каменном бараке жарко и душно, в крошечные оконца бьёт солнце — яркое и жгучее.
— Видели вы это? Поразительно! — профессор хихикает и потирает ладошки. Чему он радуется, безумный старик?
Обливаясь потом, Соломин садится на вагонке, мотает башкой. В глотке сухо, хочется пить. Дотащиться бы до бочки с нечистой водой в углу, окунуться головой…
И тут звучит голос бригадира:
— Па-дъём! Семьдесят вторая, на выход! Па-дъём!
Соломин выходит из барака, да так и замирает на месте.
Жарит солнце. Кругом, куда ни глянь, жёлтый прокалённый песок. Внизу гигантский котлован, в котором, как муравьи, копошатся тысячи полуголых людей. Слышен гул разноязыкой толпы, окрики надсмотрщиков, бряцание оружия. Рабы, обмотавшись верёвками, волокут по пандусам из щебня и ила огромные каменные блоки…
Надпись на каменном заборе гласит:
ГУЛАГ
И тогда Соломин начинает смеяться.
Примечания
*) Хемиун — визирь и племянник фараона Хуфу, имел титул Управляющий всеми стройками фараона.
**) Ахет-Хуфу — букв. «горизонт Хуфу», название пирамиды Хеопса.
