Первые книги Галины Акбулатовой (Скворцовой) – «Утренний кофе», «Провинциалка в большом городе», «Богатая жена богатого художника» — это женские истории. Сегодня, во время самоизоляции, Галина Акбулатова продолжает их писать. Один из таких рассказов «Лицей» предлагает вашему вниманию.
1
Двадцатисемилетняя штукатур-маляр Лиза Спящая была последней, кого руководство Строймеханизации наградило за труд – вручило ордер на однушку в недавно сданном доме. Больше никому ничего не давали, только за деньги.
Впрочем, и то, что Лизе дали, квартирой назвать было трудно. На самом деле ударница получила одни голые стены. Однако недаром говорят, не имей сто рублей, а имей сто друзей, особенно таких, как бизнес-леди и закадычная подружка еще со школьных лет Женька Тишина. Она-то и присоветовала Лизе чудо-мастера Петровича, сделавшего ей «за какие-то копейки классный камин». Но предупредила: Петрович – беспаспортный и живет обычно там, где работает. Лизу это устраивало, поскольку сама она на время ремонта оставалась в том же общежитии, где жила до сих пор.
Съездив на смотрины, Лиза увидела камин (и вправду классный) и самого Петровича – невысокого, стриженого под «ежик» мужичка лет пятидесяти с небольшим. Женька представила их друг другу и угостила чаем с коньяком, после чего Петрович повеселел и поведал кредо печных дел мастера:
– Печник первый раз пьет договорные, второй – отпечные, это когда на второй рядок пошел, а последний – дымовые, когда трубу вывел… За вами, Евгения Батьковна, – посмотрел Петрович хитро на Женьку, – должок, дымовые я пока не пил. Ну-ка подлей, подлей коньячку…
От Петровича Лиза и узнала, что печники пьют в дым, плотники в доску, а конюхи в дугу. Короче, Петрович был свой и в доску и в дугу. И Лиза охотно позволила ему обращаться к себе на «ты» и звать «хозяйка».
Женька дала в «приданое» Петровичу раскладушку с матрасом и электроплитку, потому как кроме видавшего виды рыжего солдатского рюкзачка у Петровича ничего не было.
Погрузив «приданое» в старенький «Жигуленок», доставшийся Лизе от Женьки за пятьсот баксов, «хозяйка» с мастером выехали на «объект». По дороге Лиза изображала крутого водилу, но то и дело забывала переключить скорость, одновременно выжимала сцепление и тормоз, ехала на красный свет и один раз чуть не налетела на пешехода…
Петрович был само спокойствие и лишь посмеивался, когда их подбрасывало на очередной колдобине. Пришлось Лизе признаться в своей профнепригодности. Петрович тут же вызвался помочь: как оказалось, в свои молодые годы он работал шофером.
Еще Петрович посулил «за пару-тройку недель» не только евроремонт, но и нечто вроде зимнего сада на маленьком балкончике. Это было уже запредельно… Это была такая мечта… И вот теперь, когда мечта грозила сбыться, Лиза не знала, что ей и делать. То есть она хотела и евроремонт, и зимний сад, и… Да где ж взять средства! Однако извечное женское стремление – жить сейчас, а не в далеком будущем, каким бы прекрасным его ни обещали – смело Лизину нерешительность, и она согласилась с предложением Петровича.
2
С утра на «Жигуленке» они объезжали магазины и базы, закупали линолеум, плитку, саморезы, светильники, смесители, краны, ниппели, уголки, розетки… Всего и не упомнить. Материал Петрович выбирал с толком и чувством. Гвозди чуть ли ни на зуб пробовал!
Лиза доверяла своему мастеру безраздельно и безгранично. И услышав в очередной раз: «Хозяйка, не хватило…» – спешила докупить краску, обои, вагонку… хотя накопления, отложенные на ремонт, таяли на глазах. Но она уже прониклась азартностью Петровича и его философией – «живем один раз». Впервые Лиза ощутила, как это приятно тратить деньги и покупать не то, что «подешевле», а то, что хочется.
По дороге домой – так теперь Петрович называл Лизину однушку, да и как иначе, он же там жил! – купив все, что нужно и что хотелось, они непременно заезжали в кафе. Петрович лениво потягивал «пивко» и размышлял, как оформить ванную, чтобы «тебе, хозяйка, хотелось в ней петь». А «хозяйка» влюбленно смотрела на мастера, боясь пропустить хоть слово.
Специфика их совместных поездок была такова: сначала машину вел Петрович, но, завидев что-нибудь подозрительное, типа дэпээшника, брал тайм-аут, и за руль садилась Лиза, а Петрович брал на себя роль штурмана-психолога.
Лизина беспомощность его нимало не волновала, и если горе-водителя заносило, он просто-напросто перехватывал руль и ласково говорил: «Спокойно, хозяйка. Выжми сцепление… Тормози…» И машина останавливалась как раз у края.
И сколько раз они с Петровичем были «на краю»… Но каким-то чудом проносило. Похоже, Петрович не боялся «края». Машина для него была «кусок металла», а жизнь – «чему быть, того не миновать». Поэтому они не ездили – летали. И к концу второй недели Лиза перестала бояться дороги и цепляться за руль как за последнюю надежду. Теперь она вела машину раскованно и даже позволяла себе отвлекаться на посторонние разговоры.
Разговоры в основном были о прошлом. Советском прошлом Петровича, когда он был молод и ездил на совхозной «буханке». Петрович перечислял своих пассажиров (механизаторы, доярки, полеводы, школьники…), рассказывал, как отмечали Первое мая, День молодежи и Седьмое ноября. В основном все сводилось к загульному молодечеству: кто сколько выпил и куда ночью хмельной гоп-компанией ездили за добавкой. Но все это Лизе было знакомо и по ее родной деревне, где она родилась и выросла.
Удивляло, что Петрович после каждой остановки торопился открыть ей дверцу, ну словно она и вправду была «хозяйка». Наверно, он после «буханки» возил начальников, – предположила Лиза, – вот привычка и осталась.
Ей ужасно хотелось узнать побольше о Петровиче, ну например, почему у него нет паспорта. Однако Лиза сдерживала себя, памятуя Женькин наказ – не лезть в личную жизнь мастера. Мол, не любит он этого. И точно: когда Лиза спросила, почему Петрович так часто трет себе левое плечо, тот сделал вид, что не расслышал.
3
Работал Петрович запойно, по пятнадцать часов в сутки, и его огромные, тяжелые кисти напоминали клешни. Но перчаток Петрович принципиально не носил, мол, ему всякий материал нужно чувствовать руками. Наверное, еще и поэтому Лизина однушка с каждым днем приобретала все более человеческий вид. В дразнившей свежей зеленью ванной с желтыми солнышками речных белых лилий на стенах хотелось петь, а на кухне, оклеенной обоями с морским прибоем, – мечтать о южных странах и романтических встречах.
С Петровичем Лиза могла осуществить свои самые дерзкие мечты. Он не говорил, как другие: «Не получится… Не стоит… Как-нибудь потом…». Он брался и делал. А чтобы вдохновение не покидало мастера, Лиза каждый день покупала его любимое чешское пиво и дорогие сигареты «Мальборо».
Захлебываясь от восторга, Лиза рассказывала Женьке о всё новых и новых трудовых подвигах Петровича. И так задолбала ее своими охами да ахами, что та решила, будто подруга… влюбилась.
– Нет, ты представь, – смеялась ей в ответ Лиза, – я под сто восемьдесят и дедуля метр с кепкой, к тому же без паспорта.
– Таких¸ как он, нужно держать в кулаке, – пыталась урезонить ее Женька. – А то влетит тебе эта стройка века в копеечку.
Наверное, стоило прислушаться к прошедшей крым и рым бизнес-леди, но Лизу несло, тем более Петрович все больше и больше открывался ей и как-то даже стал рассказывать об Афгане, где ему довелось воевать.
– Так вот почему вы трете плечо, – заметила сострадательно Лиза.
Петрович поморщился:
– Не-е… Это уже после Афгана. Это когда я националистом был, в баркашовцы записался. Слышала о таких?
Лиза не слышала, но, поддерживая, разговор, кивнула, мол, да, слышала.
– Мы что хотели? Мы порядка хотели, страна-то разваливалась, народ голодал… Ходил я тогда в черной форме, сам сшил – и гимнастерку, и сапоги. Но не всем моя форма нравилась. Особенно мильтам. Взяли ни за что ни про что, пытали часов шесть, чтоб я, значит, своих выдал. Выручил земляк, тоже милиционер. Вовремя подоспел, иначе я бы, хозяйка, не говорил сегодня с тобой.
– Паспорт-то где потеряли?
– Да не потерял я, сперли его у меня. Вот и живу теперь, как перекати поле: нынче здесь, завтра – там.
– А родственники?
– Они далеко.
Петрович помрачнел, задумался. Лиза уж не рада была, что полезла со своими расспросами.
4
Теперь она видела Петровича в новом свете – как страдальца за народ – и старалась хоть чем-то облегчить его участь. А чем она могла облегчить – разве что повкуснее накормить.
Лиза взяла отпуск, и с тех пор в меню завтраков, обедов и ужинов мастера были творог, овсянка, греча, рис, сыр, яйца, сметана, сливки, кофе, борщи, супы, котлеты, тефтели, плов, тушенка… Петрович признавался, что давно так питательно не ел. Он поправился, на лице его появился здоровый румянец, и он все чаще напевал: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди… Солдат вернется, ты только жди…»
И Лиза прекрасно понимала, что за этой простенькой песенкой стоит большая душевная драма Петровича.
…Работа в зимнем саду была в разгаре, когда Петрович попросил полный расчет, в том числе и за те дни, которые ему предстояло отработать.
– Дочка письмо прислала, замуж собирается, надо послать деньжат к свадьбе.
Дочка?! Вот так сюрприз! Лиза от души поздравила мастера и помчалась в сберкассу снимать деньги с книжки. Ей тогда и в голову не пришло, где и как беспаспортный Петрович мог получать письма.
Сумма за месяц набежала немалая, и Петрович не скрывал удовольствия при виде солидной пачки банкнот, которую он тут же сунул в рюкзачок. С тем и расстались, чтобы наутро продолжить строительный роман.
Увы, Петрович не вернулся ни утром, ни днем, ни вечером. И на следующий день – тоже. И ни звонка, ни грамотки. Лиза не знала, что и думать. Время было опасное, а вдруг? С такой-то пачкой денег. Тюкнут – и концов не найдешь. Тем более человек без паспорта и с какими-то давними грехами перед законом. Потому-то она и не могла обратиться в милицию. Попутно бы выяснилось, что Лиза занимается незаконной предпринимательской деятельностью и у нее работает беспаспортный бомж. А если бы заикнулась о деньгах…
…Шел третий день потери Петровича, когда позвонила Женька и сказала со смешком:
– Видела Петровича с какой-то чувихой… Гуляли по набережной. Мороженое ели. Сам как начищенный пятак – весь в обновках.
– Гадина, сволочь, – чуть не рычала Лиза от ярости. – Я из-за него ночи не сплю, работа стоит, а он…
…а он, оказывается, не только запойно работал, но и запойно отдыхал, отдавая нуждающимся гражданам в обмен на портвейн предназначенные на ремонт краску, вагонку и обои, что не прошло незамеченным бдительными соседями.
И это было последней каплей, моментально решившей скороспешный переезд Лизы из общежития в собственную квартиру и участь строителя-мачо.
Он появился в конце недели рано утром, когда Лиза намеревалась выпить своею первую и оттого особенно желанную чашку кофе.
С самым страдальческим видом Петрович сказал:
– Вот, хозяйка… Только вышел из дома, а навстречу знакомый. Так, мол, и так. Брат умер. Скоропостижно. Ну я на попутку и… Вчера похоронили.
– Сочувствую, – отозвалась Лиза противным скрипучим голосом. – Но время – деньги! – И она выразительно постучала по белой от часов полоске на левой руке. – Пожалуйста, ключи.
Петрович был потрясен:
– А как же… А где же…
И с мольбой, глаза в глаза:
– У меня ни копейки…
– Ключи!
И Петрович всё понял. Протянул ключи и, ссутулившись, шаркая по-стариковски, пошел прочь со своим солдатским, наверное, еще с Афгана, рюкзачком.
Вечером того же дня Лиза достала из почтового ящика письмо. Оно было в стихотворной форме и, на взгляд Лизы, очень обидное: «Вот дела, так дела, ты подругой была, комсомолкой примерной такой, а теперь дожила – рынку душу сдала, опустилась на дно в Перестрой. Ты такой не была – для народа жила, откровенной, красиво-простой. Ты душой отцвела – только рынком жива, но не я тебя сделал такой». И подпись: «Петрович».
«Это я-то рынку душу сдала… Это я-то опустилась на дно… Ворюга несчастный…» – рвала Лиза письмо на мелкие клочки.
Со временем обида утихла, и Лиза поняла, что вела себя как самая обыкновенная баба. Ведь если бы Петрович просто запил, она бы его простила. Но он «изменил» ей с другой! И не только ей! А всей той красивой истории про народного страдальца, в которую Лиза как последняя дура поверила. И вот этого она простить не могла. Тогда. А теперь, когда буквально всё, начиная с узорчатой вешалки в прихожей и кончая лилиями в ванной, напоминало о золотых руках Петровича, она с благодарностью вспоминала мастера.
