«Подгоняя вожжами свою лошадь на узких лесных дорогах Карелии, я стал думать, что неплохо было бы написать для детей что-нибудь интересное про рыбий жир…»
Известный советский и американский хирург-ортопед, учёный-медик, писатель Владимир Голяховский свою профессиональную жизнь начинал в Петрозаводске. Сюда он приехал в 1953 году, работал в Республиканской больнице, в посёлке Шалговаара создавал больницу. И тогда же начал писать стихи для детей, желая облегчить состояние своих маленьких пациентов.
Откровения детского поэта и хирурга
Название этого эссе — «Зачем хирургу писать детские стихи» — придумал не я. Так называлась статья обо мне в одном из литературных обозрений в Москве, в 1976 году. Автор не спрашивал «зачем», а объяснял читателям: Голяховский врачует не только тела, но и души детей. Теперь я решил сам рассказать, как в моей жизни получилось такое необычное сочетание.
Два самых нужных и самых благородных вида труда – это лечить и учить. Особенно, конечно, лечить и учить детей. Мне повезло: всю мою долгую жизнь у меня были две профессии – хирургия и детская поэзия. Такое сочетание поражало многих моих знакомых и пациентов. Те, кого я лечил, удивлялись, прочитав мои книги. Те, кто их читал, удивлялись, когда попадали ко мне на операционный стол.
Сочетать эти два вида труда было не просто, врачевание и сочинительство совершенно противоположны по напряжению. Хирург имеет дело с суровой реальностью жизни, он лечит тело. Поэт ничего не лечит, он влияет на душу читателя. В основе хирургии лежит ручное ремесло – владение хирургическими инструментами. Стать хирургом не просто и быть хирургом очень нелегко – нужно много решимости, сил и выносливости.
Сочинительство это не ремесло, его основа — творческое созидание. Инструмент поэта – это слово, им он выражает мир своего воображения. Для этого необходимо врождённое качество – талант. Многие пытаются сочинять стихи, но настоящим поэтом стать нельзя, им нужно родиться. И конечно, надо учитывать, что мастерство хирурга и яркость таланта поэта проявляются у разных людей в разной степени.
Хирургия была основным занятием моей жизни почти 50 лет. Хирургический труд, морально трудный и физически тяжёлый, выматывал мои силы, но доставлял громадное удовлетворение. У хирурга нет возможностей-попыток – он с одного раза должен принимать решение и делать, что необходимо. Для этого хирургу нужны научные знания и твёрдый характер. Все пятьдесят лет труда у операционного стола я оттачивал в себе эти качества. Хорошо сделанная операция (а они все должны быть сделаны только хорошо) была предметом моей радости и гордости. В душе я радовался и гордился тем, что выбрал для себя хирургию.
Поэту и писателю для его работы не нужна решительность и твёрдость характера. Чтобы уметь выразить мир своего воображения, ему нужен широкий мыслительный диапазон. И он не должен принимать быстрые решения как хирург. Наоборот, поэту необходимо иметь рабочее терпение — результат его труда достигается долгим обдумыванием и многими попытками. На обычную операцию у хирурга уходит час или два, а поэт за час или два может иногда сочинить только две или четыре строчки, да и то не всегда. Если мне удавалось написать хорошее стихотворение (а они не все получаются хорошими), я радовался и гордился тем, что выбрал для себя поэзию.
Каким-то образом эти две разные профессии дружно вмещались в мою жизнь.
***
Хотя я был москвич, но колыбелью двух моих профессий стал Петрозаводск, в этом городе я стал хирургом и начал писать стихи для детей. Меня распределили туда в 1953 году после окончания 2-го Московского медицинского института[1], и приняли на работу в старую Республиканскую больницу (на ул. Кирова), построенную в начале ХХ века основателем карельской хирургии Михаилом Давыдовичем Иссерсоном. Каждый день с 8 часов утра и до позднего вечера я был загружен лечением больных и привыкал к условиям и людям, учился у опытных старших врачей. Так я осваивал хирургию, это была необходимость.
Но кроме необходимости у меня была ещё и потребность – тяга к перу и бумаге. Это особое влечение, незнакомое большинству людей, оно характерно только для творческих личностей. В ранней молодости я не вдумывался в эту страсть. Теперь я понимаю, что это было проявлением таланта к стихосложению и рисованию.
Талант — это как зарождающаяся почка на ветке, а ветка эта – одно из ответвлений твоей души. Или эта почка есть от рождения, или её нет. Но чтобы она развивалась, её надо наработать. Иначе она засохнет. Много труда нужно для расцвета таланта. В студенческие годы я много писал — шутливые песни (на известные мотивы), эпиграммы и лиричкие стихи, рисовал портреты и карикатуры. Друзья любовались на мои рисунки, несколько моих стихов были напечатаны в студенческой многотиражке. Уже тогда я знал, что моя судьба быть не только врачом, но стать ещё и поэтом. Вот чего я никогда не думал, так это что я стану детским поэтом.
И тогда, в первые годы в Петрозаводске, как я ни уставал от работы в больнице, но всё равно поздними вечерами находил хоть немного времени, чтобы писать и рисовать. В ту пору я был под влиянием сонетов Шекспира в переводе Маршака и писал в их стиле стихи девушке Ирине в Москву, в которую был влюблён и скучал о ней.
Влюблённо я, приладившись к перу,
Поэзией переполняю счастье,
Но к музыке тобой зажжённой страсти
Я текста всё равно не подберу…
И другие стихи в таком же духе.
***
В один из дней в нашу больницу поступила девочка 5 лет с болями в животе. Я с доктором Михаилом Раудсепом делал ей операцию удаления аппендикса — аппендектомию. Раудсеп был опытней меня и руководил мной. Перед уходом с работы я навестил девочку в детской палате. Я думал, что она будет жаловаться на боли и плакать. Возле неё сидела мама и читала ей детское стихотворение «Доктор Айболит» поэта Корнея Чуковского.
Добрый доктор Айболит!
Он под деревом сидит.
Приходи к нему лечиться
И корова, и волчица,
И жучок, и червячок,
И медведица!
Всех излечит, исцелит
Добрый доктор Айболит!
Девочка не только не плакала, она смеялась. В руках она держала куклу и наставительно говорила ей:
— Катя, ты слушай, слушай. Если заболеешь, тебя будет лечить доктор Айболит.
Меня поразило, как положительно на неё подействовала смешная сказка. Я каждый день заходил в палату к своей пациентке, щупал её живот, проверял температуру, просил её открыть рот — нет ли покраснения в горле. Девочка чувствовала себя всё лучше, её мама сказала:
— Теперь её любимая игра – лечить куклу Катю. Она копирует то, что вы говорите.
Конечно, это было отражением детской впечатлительности. Я решил попробовать написать стихотворение про больную куклу и доктора. Три вечера я раздумывал и искал начала стиха. Пробовал разные варианты, решил начать очень просто и написал строчки:
Заболела кукла Катя,
У неё усталый вид,
Надо ей лежать в кровати,
Если горлышко болит.
Утром кошке с ней немножко
Не дала я посидеть,
Потому что может кошка
Заразиться-заболеть.
Только доктор может Катю,
От болезни излечить,
Он приходит к ней в халате
Просит шире рот открыть,
Смотрит Кате прямо в рот
И лекарства ей даёт.
Говорит: мы вам поможем,
Простудились вы вчера.
Это доктор — кукла тоже,
Это всё моя игра.
Перед выпиской из больницы я спросил у моей пациентки:
— Как зовут твою куклу?
— Катя.
— Я написал стишок про неё. Хочешь послушать?
Она слушала и смеялась. Её мама сказала с благодарностью:
— Вы, доктор, сделали моей дочке операцию и ещё и стихи написали. Маша, ты должна поблагодарить доктора.
Но Маша только молча улыбалась. Мама сказала:
— Она такая разговорчивая, знает много слов, но никак не приучу её говорить спасибо.
После этого я написал стихотворение про саму Машу:
Маша знала слов немало,
Но одно из них пропало,
И оно-то, как на грех
Говорится чаще всех.
Это слово ходит следом
За подарком, за обедом,
Это слово говорят
Если вас благодарят.
И по целым дням ей мама
Про него твердит упрямо:
— Почему такой пустяк
Не запомнишь ты никак?
Но молчит она, как рыба
Вместо каждого … спасибо.
Эти первые пробы детских стихов научили меня подбирать простые слова и образы, и мне захотелось больше сочинять для детей. Почему — сам не знаю. Мне было 25 лет, я мало контактировал с детьми, не знал подхода к ним. Но чтобы писать для них, мне нужен был чей-нибудь хороший совет – как писать. Тогда я купил книгу Корнея Чуковского «От двух до пяти».
В ней он на живых примерах рассказывал, как в возрасте от двух до пяти лет формируется детское мышление, возникает индивидуальная психология. Дети этого возраста ещё только осваивают язык, у них цепкая память на слова, стихи могут влиять на запоминание и применение ими слов. Для них стихи – это игра. И они должны быть игровыми, дети понимают и запоминают стихи, как игру. Чем больше фантазии, тем им это интересней. Чуковский давал рецепты начинающим поэтам — как надо писать. Я многое подчерпнул из его книги.
У детских поэтов есть пословица: для детей надо писать так же, как для взрослых, но ещё лучше. Да, но в чём лучше? — подбором простых понятных слов, находкой чёткого ритма и очень звучных рифм. Я практиковался в этом и становился детским поэтом. Но детские стихи я никому не показывал, мне казалось, что надо мной станут смеяться: впадаешь, мол в детство. А поделиться ими хоть с кем-то мне всё-таки хотелось. Близко от моего дома было Карело-Финское отделение Союза писателей. Я пошёл туда и представился заведующему отделом поэзии поэту Марату Тарасову. Он спросил:
— Вы хирург? Режете, значит.
— Нет – оперирую. Но и детские стихи пишу, — и показал ему.
Он отобрал несколько стихов для журнала «На рубеже». Их напечатали.
Это меня окрылило и, по молодой горячности, я послал несколько стихов в Москву самому Корнею Чуковскому. Ему уже было за семьдесят, он был самым известным детским поэтом и литературоведом. Я сам вырос на его стихах и робко написал, что я доктор-хирург, пишу стихи для детей. Ни на что я не надеялся, считал что он даже не ответит мне. Но, к моему удивлению, через месяц я нашёл в почтовом ящике письмо от него.
Открывая конверт, я волновался ужасно – сейчас я прочту приговор, что стихи мои никуда не годятся. Развернул сложенное письмо, оно начиналось словами: «Дорогой поэт!». Он хвалил мои стихи и сам отдал их в печать в детский журнал. Меня поразило, что он нашёл время написать мне и даже помогал в опубликовании. В конце письма он написал поэтическое одобрение: «Старик Чуковский Вас заметил, и в гроб сходя, благословил».[2] Я был вне себя от радости: если сам Чуковский похвалил, значит, мои стихи чего-то стоят! Я перечитывал и перечитывал написанное мелким почерком письмо корифея. Ободрённый, я послал ему ещё несколько стихов и у нас завязалась переписка. (Подробно о дружбе с Чуковским Владмиир Голяховский рассказал в публикации «Старик Чуковский вас заметил…». — Ред.)
***
Но зимой 1955 года меня командировали на два месяца в посёлок Шалговаара Паданского района — организовать первую участковую больницу. Там на меня свалилось так много дел, что наша переписка с Чуковским прервалась.
В новой избе я создал стационар на десять больных и сам жил в одной из комнат. Средств для лечения у меня было мало и я выкручивался с трудом. Надо было ещё ездить по району и лечить больных в деревнях и в бригадах на лесоповале. У меня была лошадь Проба, я запрягал её в сани-дровни и ездил по заснеженным дорогам. Лекарства я возил в сумке и должен был сам продавать их, а потом отчитываться за это. В лесу водилось много волков, у меня было ружьё и я надеялся на Пробу, что она сумеет ускакать от них. В общем, условия были не для писания стихов.
Однако вот что произошло: в деревнях я видел много детей слабого телосложения, напоминающего рахит. Было ясно, что им не хватало витамина Д. Я возил с собой рыбий жир, лучший источник этого витамина. Я предлагал его родителям, объяснял им его значение. Дети тоже слушали, задавали смешные вопросы, но ничего не понимали.
И вот, подгоняя вожжами свою лошадь на узких лесных дорогах, я стал думать, что неплохо было бы написать для детей что-нибудь интересное про рыбий жир. После возвращений из района поздними вечерами я начал что-то сочинять. Нужен был весёлый сюжет, чтобы детям было интересно. А что весёлого напишешь про лекарство? Думал я, думал и написал свою первую сказку – «Сказку про Ершонка и про рыбий жир». В ней рассказывалось, как в речке жил слабенький Ершонок, которого все рыбы обижали:
Рос Ершонок
Слаб и тонок,
Жил Ершонок, чуть дыша,
Злые внуки бабки-щуки
Били хилого Ерша…
……………………………
Тётка-селёдка советы давала,
Тётка-селёдка Ершонку сказала:
— Ты плыви, с волною споря,
Приплывёшь в большое море,
Там в избушке из песка
Живёт бабушка Треска.
Подплыви к ней близко,
Поклонись ей низко,
У неё весь мир
Получает рыбий жир.
Ершонок стал принимать рыбий жир и начал быстро расти, а когда вернулся в речку, стал там самым сильным. Сказка заканчивалась словами:
Пусть узнают про Ершонка
Все ребята,
Целый мир.
Чтоб прибавилась силёнка,
Принимайте рыбий жир!
Вернувшись в Петрозаводск, я отдал эту сказку в детскую газету. Её напечатали, а финский поэт перевёл её на финский язык. Я послал сказку Чуковскому, он написал мне: «Если бы я сочинил эту сказку, я бы считал, что мой полугодовой план выполнен».
Это было высшей оценкой – сам Чуковский хотел бы написать такую сказку! Тогда я отобрал 20 стихов к сборнику для детей и осмелился просить Чуковского быть его редактором, он согласился. Карельское издательство приняло книгу для печати, художник Мария Игнатьева нарисовала хорошие иллюстрации. Книга «Малышам» была издана в 1958 году, но к тому времени я уехал из Петрозаводска обратно в Москву – совершенствовать свою квалификацию в хирургии и травматологии.
***
В Москве я написал Чуковскому, прося разрешения приехать к нему для знакомства в его подмосковный дом в посёлке писателей Переделкино. Когда я, волнуясь, вошёл во двор, сразу увидел его двухметровую фигуру. Он всматривался в меня.
— Корней Иванович, я доктор Голяховский.
Он воскликнул высоким фальцетом:
— Ах, это тот поэт, который называет себя доктором, и тот доктор, который пишет хорошие стихи!
Он спросил, привёз ли я какие-нибудь новые стихи и сразу предложил:
— Пойдёмте ко мне в сад, там всегда играет много маленьких ребят. Прочтём им ваши стихи и проверим их реакцию.
Его внимание привлекла девочка лет четырёх-пяти, она качалась на ветке яблони. Чуковский огорчённо сказал мне:
— Вот, опять она качается. Знаете, какое-то время назад, я увидел эту девочку, качавшуюся на ветке. Я спросил: как её зовут? – Валя. Я заговорил с ней, сказал: «Валечка, ты знаешь, что на яблоньке растут яблочки?» – «Знаю». – «А если ты сломаешь эту ветку, яблочки на ней не будут расти». – «Я больше не буду, дедушка». — «Ну, вот и хорошо». Понимаете, я уже и забыл об этой девочке, а теперь вижу – она опять качается. Придётся опять сказать.
Он подошёл к ней:
— Валечка, ты знаешь, что на яблоне растут яблочки? А если ты сломаешь ветку, они не вырастут.
— Я больше не буду, дедушка. Только я не Валя, я Люба. А Валя это моя мама.
Чуковский отступил назад, он был поражён, закрыл лицо руками, повернулся ко мне:
— Боже, как незаметно бегут годы!.. Я принял её за ту девочку, а оказывается, она уже стала мамой этой Любы. Как бегут годы!..
Я был смущён, по своей молодости я ещё не понимал, как годы бегут.
Потом Чуковский крикнул детям:
— Ребята, идите сюда, будем читать новые стихи.
Они охотно прибежали, слушать стихи было для них привычным делом. Я думал, что Чуковский попросит меня читать, но он взял мои листки и сам начал читать им. Я просто замер от счастья: сам Чуковский читает детям мои стихи! — это был момент моего торжества.
Беспорядки на грядке
Две божьи коровки,
Верхом на морковке,
Скакали галопом
По грядкам укропа.
Бежал за морковкою
Репчатый лук,
На луке сидел
Мохноногий паук.
Вот вот он догонит
Двух божьих коровок,
Вот-вот он их свяжет
Узлом из верёвок!
Но в этот момент
Паука на крючок
Поймал и запутал
Бобовый стрючок,
А сверху прихлопнул
Его огурец,
И всем беспорядкам
На грядке конец.
Дети смеялись, он сказал мне:
— Раз смеются, значит понравилось. Стихи настоящие детские, игровые, наглядные и познавательные.
Мы пили чай в его кабинете, он расспрашивал меня о планах на жизнь, рассказывал интересные истории из своей богатой событиями и встречами жизни. Он хорошо знал Блока, Гумилёва, Максима Горького, дружил с Репиным. Для меня эти люди были почти библейскими фигурами, а он говорил о них как о приятелях. Разница в наших возрастах была 50 лет, но я почувствовал себя его другом. Мудрый Чуковский любил молодёжь и мы, действительно, подружились.
***
Возвращение в Москву сильно отвлекло меня от писания стихов. Хирургическая работа поглощала всё моё время, я работал в самой большой московской больнице – Боткинской. Там я попал в круговорот намного более интенсивной работы, учился делать более сложные операции. К тому же в больнице были клиники знаменитых профессоров, я слушал их лекции, многому учился. И вскоре я женился на Ирине — всё-таки помогли мои лирические стихи завоевать её. У нас родился сын, я начал работать над кандидатской диссертацией. На какое-то время я перестал чувствовать себя поэтом и перестал ездить к Чуковскому, был только на его 75-летнем юбилее.
Моя хирургическая карьера продвигалась, я стал ассистентом профессора, потом старшим научным сотрудником. И меня опять потянуло к бумаге — писать стихи для детей. Тем более что сын подрастал, я мог читать их ему. Моего учителя Чуковского уже не было, но я хранил его заветы и писал весёлые игровые стихи и сказки:
Считалка -понарошка
По тропинке, по дорожке
Шли четыре Понарошки,
А навстречу на горошке
Проезжали три картошки.
Если каждой Понарошке
Дать на завтрак по картошке,
То одной из Понарошек
Что достанется? – Горошек.
Московское издательство «Малыш» приняло несколько стихов и издало мою вторую книгу, а потом и третью, и четвёртую.
В те же годы я изобрёл пять новых способов операций, защитил докторскую диссертацию и в 40 лет стал профессором и заведующим кафедрой. Но на этом пути мне пришлось преодолеть много сопротивления со стороны коммунистов, так как я не был членом их партии. Мои успехи были выражением моей личной инициативы, но в Советском Союзе личная инициатива не только не ценились, но вызывала подозрение и осуждение. Коммунисты стремились загнать всех людей в рамки единомыслия, чтобы морально подчинить себе весь народ, а особенно интеллигенцию. Их раздражали мои успехи, то, что я пишу стихи для детей и стал членом Союза писателей. За это меня считали выскочкой (по правде, выскочить из их среды было правильно).
Мне давно хотелось как-нибудь соединить два свои х таланта – хирургию и детскую поэзию — в одном стихотворении. Но как написать детям что-нибудь интересное и смешное о хирурге? После многих попыток я всё-таки написал, что хотел:
Ручки-закорючки
Жили были ручки,
Ручки-закорючки,
Что они ни брали,
Всё они ломали:
Только тронут вазу –
Разбивают сразу,
Чуть коснутся книг –
Разрывают вмиг.
Но страшнее бомб и пушек
Были ручки для игрушек –
Всё, что в ручки попадало,
Всё поломанным лежало.
Горевали мама с папой,
Ручкины родители:
— Наказанье эти лапы,
Не ручки, а вредители;
Что из них получится,
Долго ли нам мучиться!..
Годы шли и ручки вдруг
Стали парой взрослых рук,
А владелец этих рук
Стал известный врач-хирург.
Самых трудных операций
Эти руки не боятся,
Могут всё поправить,
Что сломано – исправить,
Что заболело – починить,
И больного излечить.
Вот и были ручки,
Ручки-закорючки,
А стали для науки
Золотые руки.
***
Но в 1977 году, в 48 лет, мне пришлось оставить хирургию и перестать писать стихи — я с семьёй эмигрировал в Америку. Решение было вынужденное. Завистники и враги из партийного комитета коммунистов писали на меня клеветнические доносы, они считали, что «кто не с нами, тот против нас». Они давили на меня и создали такие условия работы, что у меня не было другого выхода, как уйти.[3]
Это было крушением моих планов, я был обескуражен и обозлён, и решил эмигрировать. Тогда это было очень не просто, но мне удалось. Перед отъездом я написал прощальное стихотворение, отнюдь не детское:
Я не кинусь тебе на шею,
Не возьму с собой прах твой, Русь —
Покидаю и не жалею,
Никогда к тебе не вернусь.
Ни берёзки твои, ни раздолье
Не заманят меня назад;
Без тоски и сердечной боли
Я расстаться с тобою рад.
Не придёт ко мне ностальгия,
Не заставит меня грустить —
Всё мне чуждо в тебе, Россия,
Всё мне хочется позабыть.
***
Так моя жизнь сломалась на две половины – одна прошла в России, другая началась в Америке. И эта жизнь была совсем другая. Путь эмиграции – это путь преодоления трудностей. Человек из Советской России, оказавшийся в Америке, подобен существу с морского дна, жившему под большим давлением: когда оно оказалось на вершине горы, то задыхалось от избытка лёгкости и непривычного воздуха, ему нужно адаптироваться к новым условиям. Фактически мне пришлось начинать жизнь с начала. В Америке совсем не знали уровня специалистов из русского мира, потому что Россия оградила себя от стран Запада так называемым «железным занавесом» и не имела ничего общего со свободным миром. Я долго, трудно и упорно доказывал свою хирургическую квалификацию. Только через девять лет я сумел доказать, кто я есть, и после этого вновь стал профессором, на этот раз Нью-Йоркского университета.
Все эти годы о поэтическом труде на русском языке нечего было и думать. Но меня всё-таки упорно тянуло к бумаге, и я написал три книги воспоминаний – «Русский доктор» о своём опыте в России и «Цена свободы» о перенесенных в Америке испытаниях. Книги были изданы в Америке, а потом ещё в четырёх странах (включая Россию, но только в 1990-х годах).
В 70 лет я закончил активную хирургическую работу и стал лектором и консультантом. Более 20 лет я не писал детских стихов и неожиданно для самого себя вновь к ним вернулся. Оказалось, что я не потерял эту способность и сочинил сказку «Приключения Дельфинёнка». В ней рассказывалось, как Дельфиненок остался в море сиротой, один, и сам знакомился с морским миром:
Всюду плавал он без спроса,
Из воды торчал едва
Дельфинёнка нос курносый
И большая голова;
Перед ним, раздувши пузо,
Плавно плавала медуза,
А вдали селёдок стая
Проплывала косяком,
Шла на дне звезда морская
По кораллам босиком,
Пробирался краб бочком,
Клешни вверх подняв торчком.
Дельфинёнок удивлялся,
Удивлялся и моргал,
Странным мир ему казался;
Кто он был, он сам не знал.
Он хотел узнать секрет:
Кто он — рыба или нет?
После многих приключений и битвы с акулой его спас большой кит:
Дельфинёнок вытер пот
И к киту под нос плывёт,
Крикнул он ему:
«- Спасибо!
Кто я — рыба иль не рыба?
Помогите, дядя, горю,
И откройте мне секрет».
И разнёсся гул по морю —
Это кит давал ответ:
«- Если ты дельфинов сын,
Это значит — ты дельфин.
Мы с тобой одной породы,
Оба дышим кислородом,
И хотя наш дом и кров —
Где моря и реки,
Но течёт в нас та же кровь,
Что и в человеке.
В бурю, в зной и льдин
Твёрдо помни — ты дельфин!»
Сказка заканчивается празднованием Дельфинёнка в море. Я включил её в новый сборник стихов, вместе с новой сказкой «Воронье царство». Сборник был издан в Москве в 2003 году с моими иллюстрациями.
Мне уже было за 80, но я написал ещё одну сказку для детей — «Как динозавр Джон изобрёл телефон», смешную фантазию на темы доисторической жизни. В основном я перешёл к другим видам сочинительства: написал учебник по хирургии, роман-историю «Еврейская сага» и два культурологических труда по истории развития интеллектуализма. К детской поэзии я больше не возвращался.
И вот, совершенно неожиданно для меня, два русских издательства – «Речь» в Санкт-Петербурге и «Лабиринт» в Москве — сами предложили мне переиздать мои ранние книги стихов и дополнить их новой редакцией. На время я окунулся в давно пройденный мир, вновь почувствовал себя детским поэтом — это был подарок судьбы. Новые издания вышли в 2015-м и 2017-м годах, мне прислали их в Нью-Йорк — прекрасно изданные, ярко иллюстрированные, полиграфия в России намного улучшилась.
Я разложил перед собой все мои десять сборников детских стихов, смотрел на них. Первая книга была издана в Петрозаводске в 1967 году — 60 лет назад, другие книги тоже были изданы почти 50 лет назад. Боже, как бегут годы!
И тут я вдруг вспомнил моего учителя Корнея Чуковского, как он поражался, что девочка Люба, качавшаяся на ветке яблони, была дочкой той Вали, которой он, как ему казалось, только недавно делал замечание. Тогда я по молодости не понимал, как бегут годы. Теперь я думал: Боже мой! Ведь та девочка Люба стала уже бабушка и будет читать мои стихи внукам. И все первые мои читатели теперь уже старики, новые издания станут читать их внуки и правнуки.
О такой долгой литературной судьбе детского поэта я не смел и мечтать.
Нью-Йорк, 2020 год
