На условный стук и секретный пароль «Это внук бабушки Оли!» открывалась дверь служебного входа…
Эссе
Семья, двор, школа… Ощущение себя в мире и мира в себе – у всех складывается по-разному. У каждого есть свой взгляд на одни и те же вещи, свои игры, пристрастия, музыка, книги, свой круг общения, свое вырастание из детских фантазий.
Мир моих детских фантазий стал предтечей подросткового романтизма. Детсадовские игрушки, первые детские киносказки, книжки и пластинки сформировали мое самоощущение, выпестовали воображение и мечтательность и подтолкнули к более образному осмыслению фильмов и телепередач, книг и радиопостановок, кляссера с марками и жестянки со старинными монетами, которые частенько заменяли мне товарищей по играм и занимательным беседам. Не скажу, что я был необщительным ребенком. Но я не знал тогда существующего вокруг меня мира, не ограниченного циркулярной линией очерченного рекой и дорогами городского района – двор, семья, школа…
В школе круг общения замыкался двумя-тремя приятелями и тесной партой, подавляющей волю и вырабатывающей способность воспринимать учебный материал, сиречь – усидчивость. Двор насаждал своих ватажных авторитетов и приучал терпеть незаслуженные обиды. И только дома, открывая книгу, перебирая марки, просматривая дневной фильм, включая радиопостановку или ставя на проигрыватель любимую пластинку, я погружался в другие звуки, краски, запахи, истории.
Однажды мне подарили старый николаевский пятак. Потом кто-то оставил мне английский пени. И я начал собирать старинные и иностранные монеты. Увлечение мое было недолгим и несерьезным. Я даже изредка пополнял фонды Карельского краеведческого музея из собственной сокровищницы. Брал потемневшую монетку с царским гербом или советский серебряный полтинник с мускулистым молотобойцем и относил знакомому музейному работнику. Мужчина с серьезными большими очками, рассмотрев предложенные монеты, вручал мне контрамарку на пять (!) бесплатных посещений музея и снова уходил в таинственные фондохранилища. Сколько раз всматриваясь в остекленные стеллажи с рассыпанными по ним монетами, я пытался разглядеть свои… Но все медяшки и серебряшки были досадно неотличимы друг от друга. И мне ничего не оставалось, как в очередной раз обходить трехэтажные экспозиции музей, под штукатуркой и глобусообразным куполом которого скрывались стены кафедрального собора, превращенного Советской властью в храм культуры. Экскурсия начиналась с зала революции и заводского дела, поднималась в карельскую избу и поселения каменного века и заканчивалась на третьем этаже, где экспонировались обитатели лесов и озер Карелии. Посередине природоведческого зала были выставлены чучела лосей в обрамлении искусственных елочек и рябин. С этой живописной экспозицией был связан один забавный случай.
Летом мой круглосуточный детский сад, находившийся на соседней улице, в полном составе выходил на «поляну». Так назывался коллективный выход на прогулку в «Музейский» парк. На полянах среди высоких деревьев и заросших кустов мы и играли: в ляпы, прятки, белки-собачки, сражались на вицах со сверстниками из старшей группы. А за кустами и деревьями высился таинственный «глобус» музея. И вот однажды нас повели на экскурсию в это величественное колонное здание. Поднявшись по широкой лестнице, стайка дошколят оказалась под притягательным музейным куполом. Детсадовцы осматривали мохнатых, пернатых, чешуйчатых представителей природы Карелии. За всем происходящим следили дремотные взгляды восседающих у входов и выходов бабушек-вахтеров. Вдруг по гулкому паркету зацокали каблучки экскурсовода: «Внимание, дети! Перед вами экспозиция флоры и фауны Карелии…» Следуя в направлении движения руки решительной и строгой женщины, экскурсия облепила слабо освещенную застекленную нишу. За стеклом высился замшелый карельский лес с птицами, лисами, кабанами. Местами между застывшими лесными обитателями лежал снег. Не знаю, как там насчет диковиной «флоры и фауны», но зверушки тут совсем закоченели. Не утерпев, я спросил тетю-экскурсовода, почему здесь так холодно – даже звери бедные замерзли… «Нет, мальчик, – гневно взглянула на меня экскурсовод, – они не замороженные и снег ненастоящий!.. А теперь плавно переходим из зимы в лето, – продолжала свое выступление тетя. – Видите, в траве голубые в крапинку яички, это яички дрозда. А в этом гнездышке бледно-кофейные в бурых пятнышках – глухариные… Мальчик, – опять пресекла мои удивленные восклицания сердитый экскурсовод, – ты можешь помолчать хоть минутку? Когда я закончу, разговаривай сколько угодно. И не дави на стекло руками. И носом не дави!.. Во мху, – обернулась она к экскурсантам, – прячет свои бледно-желтые с густым темно-бурым крапом яички куропатка. Яйца серого журавля оливкового цвета, достигают 97 мм. В центре залы семейство лосей…» Тут уж я не смог сдержать своего любопытства и задал раздосадованной женщине вопрос: «Тетя экскурсовод, а какие у лося яички?»…
Некоторые вещи запоминаются на всю жизнь. Воспоминания детства – сотканы из таких случаев, приключений, мироощущений, мыслей и поступков. Становление человека, как личности, его привязанности, настроения, нравственные ценности не прерогатива зрелости. Человек формируется до шести лет–по этим первым детским впечатлениям он и проецирует свою дальнейшую жизнь. Конечно, существует судьба, не зависящие от человека обстоятельства, но то, что заложено в нем в детстве, остается неизменным. Мне повезло. У меня было счастливое детство. И удивительно чуткая детская память. При разговорах с родителями, встречах с дядями и тетями, воспитательницей детского сады Марией Ивановной, помнящих в образах и красках многие связанные со мной происшествия, все снова встает пред глазами, как будто это было вчера:
Что мы умело, надежно растратили,
Что бы хотели вернуть?..
Тусклый ночник в круглосуточном садике,
Только не страшно ничуть.
Дружно пищат топчаны деревянные,
Если шалят малыши!..
Жаль, что относится Марья Ивановна
В садике к людям большим.
В самый разгар потасовки подушками
Белый поднимет платок:
Хлопайте глазками, слушайте ушками
Сказку, но после – молчок!
Сердце ее не взрослеет ни капельки –
Андерсен, Гауф, Перро –
И продолжаются сказки для маленьких,
Где побеждает добро!
Не проживешь те мгновения заново,
То замиранье души…
Но остается Марья Ивановна
Все человеком большим.
Двери закроются за воспитателем:
Полнится сказками сад!..
Нянечка щелкнет в ночи выключателем:
Все ее деточки спят…
Хорошо думается-сочиняется, когда проходишь улицами детства. Укладываются в стихотворный размер шаги по городским тротуарам и дворовым площадкам. Осыпается желтый дубок на дорожки детсада. Шуршит листва в скверике «Музейского» парка, где раньше, до установки на набережной, красовался памятник Петру I. И вот еще одна история о музее. Правда, уже из моей армейской коллекции…
Как-то повел я в краеведческий музей солдат – военных строителей. Контрамарки школьные у меня давно закончились, поскольку лет мне было далеко за двадцать, но военнослужащим полагалась скидка. Такие культпоходы я, тогда замполит военно-строительной роты, базировавшейся в Петрозаводске, устраивал ежепризывно. Подходя к заветным колоннам, увидели табличку «Закрыто на ремонтные работы». Как закрыто? Заранее звонил, договаривался. Поинтересовался у первого попавшегося на глаза ремонтника о причинах неожиданного аврала. Оказывается, «гнездившиеся» под куполом музея лоси проломили своей рогатой тяжестью старые переборки и, увлекая за собой балки, монеты, прялки, каменные топоры и прочие экспонаты, очутились совсем в другой экспозиции – под знаменем и лозунгами Великого Октября. Ремонт, как водится, затянулся. За время реконструкции канул в лету Советский Союз. В середине 90-х годов здание музея стало вновь принимать очертания храма. И уже в 2000 году собор Святого благоверного князя Александра Невского освятил патриарх Алексий II.
Коллекция историй оказалась долговечнее коллекции монет. В классе пятом или шестом, накопив изрядное количество «дублонов» и «пиастров», я по примеру героев своих любимых пиратских романов пересыпал звонкое сокровище в мешочек и спрятал его в куче битого кирпича за дворовыми гаражами. На дворе была осень, потом, как всегда совершенно неожиданно, наступила зима… Туго пришлось бы пиратам с Острова сокровищ зимой в наших северных широтах. Вот и мою кирпичную кучу засыпало снегом и так стянуло морозом, что я волей-неволей охладел к монетному кладу. По весне, разобрав по кирпичику наконец-то оттаявший «остров сокровищ», я собрал свое мелкокалиберное богатство в жестяную банку и обменял на несколько удивительных книг. Среди моих первых приобретений оказались: Герберт Уэллс, «Двенадцать стульев. Золотой теленок» Ильфа и Петрова, трехтомник Николая Носова и «Дон Кихот» Сервантеса – кладезь моей юношеской библиотеки.
Кладезь юношеской библиотеки
А в ту долгую «пиратскую» зиму, чтобы не ходить караулом вокруг заснеженных гаражей, я нашел себе новое хобби – стал филателистом. Выпросил у двоюродного брата альбом с марками, начал собирать серию «Искусство»: картины, скульптуру и другие горшечно-прикладные поделки. Со временем четыре, любовно проложенных калькою, альбома пополнились миниатюрными шедеврами Репина, Федотова, Саврасова, творениями мастеров эпохи Возрождения.
Будучи уже взрослым человеком в Санкт-Петербурге, Москве, Флоренции я лишний раз убедился в пользе этого созерцательного собирательства: я видел многие художественные сокровища человечества задолго до посещения знаменитых музеев – на почтовых марках, особенно это было заметно во время путешествия по Италии: «Капеллы Сикстинской божественный кров, двор Медичи, площадь сан Марко – явилась воочию страна мастеров, знакомая с детства по маркам»…
Увлечение марками было повальным! Важный продавец магазина «Филателия» кивал ребятам с нашего двора, как старым знакомым. Но не делал никакого снисхождения при продаже объединенных серий, когда паровозиком за Микеланджело или Рембрандтом шли бабочки, самолеты, пароходы и летние Олимпиады. Зато при очередном сборе «клуба филателистов» в соседнем подъезде эти довески обменивались по интересам, и я приобретал нужные мне произведения искусства… После моего возвращения из армии я узнал, что мой десятилетний братишка – доморощенный «искусствовед» – на манер игры в фантики, накрывая одну марку другой, в том же подъезде проиграл мою лучшую графику. С досады я забросил все мои осиротевшие альбомы на самую верхнюю книжную полку! Так я перестал собирать марки – и, дотянувшись, достал с полки томик Есенина.
Определенно, настоящей моей страстью были и остаются книги! Я был записан в нескольких городских библиотеках. Прочитывал по пять толстых книг за неделю. Был постоянным читателем домашних библиотек своих друзей и знакомых. Просчитав свои капиталы и возможности, я сделал план-карту книжных магазинов Петрозаводска, чтобы планомерно в течение месяца обходить святые для истинного книгочея места… О, какое это было блаженство, найти под спудом букинистических развалов нечаянную книгу или оказаться у прилавка как раз к моменту новых книжных поступлений! Купленный томик, в зависимости от содержания, будь-то исторический роман, рассказы Чехова или повесть-сказка, становился в ряд с такими же тематическими произведениями по одному мне известному порядку. Стоя спиной к книжному шкафу, я мог назвать по счету любую книгу, рассказать, о чем в ней говорится, и перечислить ее ближайшее славное окружение. Я собирал книги трудно, хлопотно, вожделенно. Порой это походило на то, как выбирал и оглаживал кирпичи, купленные на Рождество для строительства собственного домика, кум Тыква. Книги-кирпичики занимали свои места на полке, в моем собственном мироощущении, в безмерно благодарном сердце: «Наивная романтика – бездонная казна! Здесь Тихий и Атлантика, полет и глубина. Здесь под рукою зыблется живое серебро: Сервантес, Киплинг, Стивенсон – Отвага и Добро!».
С каждым годом книг в моей библиотеке становилось все больше и больше, а времени, чтобы их прочесть все меньше и меньше. Оглядываясь на прожитую жизнь, угадывая смутные чаемые очертания предначертанных мне свыше лет, искренне огорчаюсь тем, что мне никогда не успеть прочесть всех книг, купленных мною после детства.
А в двенадцать лет, благодаря своей начитанности и просветительскому упорству, я подвиг и своих родственников на повышение личной литературной образованности. Правда, по мере их скромных возможностей. Бабушка Аня, работавшая буфетчицей в Музыкально-драматическом театре, непременно покупала мне книги во время обслуживания партийных пленумов и профсоюзных конференций, провидимых во владениях Мельпомены. На такие мероприятия из закромов специальных магазинов доставляли настоящее книжное «золото». Так в моей библиотеке появились романы Купера, Киплинга, Стругацких. Зато бабушка Оля, любившая путешествия, но постоянно путавшая понятия «полезная» и «хорошая» книга, привозила мне из дальних странствий то «Путеводитель по Молдавии», то «Справочник охотника-рыболова».
Бабушке Оле прощалось многое. Она продавала мороженое в кинотеатре «Сампо». Так что бесплатные мороженое, широкоэкранный просмотр и лечение воспаленных гланд мне были обеспечены. Кроме того, можно было выпросить у бабушки несколько трехкопеечных монеток и в компании увязавшихся за мной друзей-киношников запить «здоровские» впечатления холодной газировкой, автомат по выдаче которой находился на углу нашего гастронома. На условный стук и секретный пароль «Это внук бабушки Оли!» открывалась дверь служебного входа и под рукой строгой работницы кинотеатра следом за мной проскакивали пара-тройка дворовых пацанят, навострившихся совершать подобные маневры, играя в ромбики и казаки-разбойники.
Баба Оля в киоске у ЦПКиО
На школьных каникулах родители, перед тем как пойти на работу, сдавали меня бабушке на целый день. Целый день я ел мороженое и смотрел один бесконечный фильм, поставленный на все сеансы. Но чего не сделаешь ради сборника мультфильмов, обязательного спутника Планеты Каникул! Советские мультяшки – бриллианты в миллионы каратов! – шли в 10 и 13 часов. «Внуки бабушки Оли» с замиранием сердца ждали, когда в зале погаснет свет и на экране появятся любимые мультипликационные герои: Винни-Пух и Чебурашка, Малыш и Карлсон, Кентервилльское приведение и лев Бонифаций, Витя из страны Невыученных уроков и Вовка, побывавший в Тридевятом царстве, Варежка и Умка, Дюймовочка и Принцы-лебеди. На целых полчаса мы погружались в счастливую сказку, в основе которой, зачастую, была хорошая детская литература: «Бросил Андерсен в порыве в воздух белое перо!.. Жаль, что огненной крапивы не хватило на крыло…».
Не знаю как насчет крапивы, но вафельный самповский стаканчик с мороженым али сладкий театральный пирожок для любознательного внука у бабушек всегда имелся. Поддерживали они и мои литературные потуги, не только ставя на табурет по малолетству пред растроганными гостями и восторгаясь наивной декламацией стихотворения Сергея Михалкова: «Я вижу дом, где Ленин рос, и тот похвальный лист, что из гимназии принес Ульянов-гимназист». Были прожекты и посерьезнее. На отлете брежневских времен в Парке пионеров проводились лотереи подписных изданий. Все желающие вставали в длиннущую очередь за номерками, дающими право поучаствовать в розыгрыше дефицитных многотомников классиков и современников. Однажды я поставил в очередь своих дорогих бабушек. И при оглашении выигравших номеров – победил номер, оказавшийся как раз между двумя воркующими кумушками: хотя его там не стояло!
В следующем розыгрыше участвовали все мои многочисленные домочадцы, включая круглощекого братишку – смышленого, подвижного бутуза. Брат отрабатывал ежедневную сказку, которую я ему читал перед сном. Но счастливый номер оказался в моей руке! Так в нашей семье появился четырехтомник Виктора Астафьева.
Кстати, маленький братишка был не первым полусонным слушателем моих «спокойной ночи, малыши». Будучи воспитанником круглосуточного детского сада, принимая «сказочную» смену от Марии Ивановны и дождавшись, когда дежурная нянечка закроет за собой дверь спальной, оставив для полной таинственности тусклый синеватый ночничок, я рассказывал нетерпеливым одногодкам необычайную историю, историю с продолжением. Сидя на подушке, как в кресле волшебника, я призывал в помощники все свое воображение, переплетая и сталкивая в забавных, невероятных сюжетах известных книжных и мультяшных персонажей… Быть может, из этих детсадовских выступлений и выпросталась моя способность к сочинительству. И, нередко, мои придумки росли за соседним забором.
Да, никогда больше не было у меня такой уверенности в себе, как в дошкольные годы! Уверенно я мог забежать в крапиву или соскользнуть с мокрой доски, брошенной через глубокую лужу, уверенно говорил, произнося все шипящие через букву «с». И мыслил, благодаря прослушанным первым детским сказкам и просмотренным мультфильмам, вполне самостоятельно. Мог часами сидеть у ящика с игрушками, обыгрывая с пупсами и кубиками известные только мне одному представления о жизни. Я не боялся чужих дворов и хулиганов. Мог запросто прыгнуть с высокой сарайки в сугроб между двух поленниц или забраться по шаткой лестнице на крышу двухэтажного дома. Играя в войнушку, не отступал перед противником из подготовительной группы детского сада, подняв с земли длинную увесистую палку. Разобравшись с подготовишками, я смело забирался на детсадовский забор, за которым находились грядки и клумбы пришкольного участка, и, вместе с другими малышами, кричал копошившимся в земле школьникам: «Пионеры юные – головы чугунные, сами оловянные, черти окаянные!». И мне было совсем не больно, когда коварные пионеры, подкараулив меня на участке, надрали мне уши и запихали в штанишки только что сорванный со школьной клумбы букетик цветов. А потом милостиво позволили «удрать» от них через лаз под забором. Утерев кулачком слезы обиды, я все равно подарил слегка помятые маргаритки – Марье Ивановне.
Я не боялся никого и ничего, я восхищался жизнью! Рядом были папа и мама. Рядом были справедливость и сила Советского Союза, вместе с которым и я, нарядный, с красным бантиком на груди, встречал 100-летие со дня рождения Ленина.
Сейчас многого нет рядом. Исчезла Великая страна. Ушла эпоха. Снесен бабушкин Кукковский дом. Разрушен кинотеатр «Сампо»… Сейчас я самостоятельный, сильный, образованный мужчина – становлюсь все более осмотрительным, мудрым, общественным, все более… сомневающимся в себе человеком. Сопоставляя себя с окружающим социумом, я все более убеждаюсь, что неуверенность общества определяет его разумность. Осторожность. Государственность. Скрытность. Живучесть. Кто бесстрашно, весело, ухарски уверен в себе, не владеет разумом, сиречь – смел, уязвим и беззащитен, как рожденный для первого, второго, третьего и последующего самостоятельного шага в неизвестность, не боящийся говорить правду малыш. Но зачастую присутствие детской непосредственности, творческой фантазии и некоторого житейского опыта укрепляют веру в собственные силы! Охваченный писательским замыслом, прокручивая в голове новую стихотворную строку, я снова превращаюсь в мечтательного мальчишку, глядящего поверх давно открытой страницы: «На белый лист ложится стих, на припечь – каравай: найдется в памяти для них и соль Земли, и – край…».
Поэтическое вдохновение – вот что сравнимо с умением читать книги полями! – это упоительное, ни с чем несравнимое чувство подарили мне детские годы: скользнув взглядом по обрезу прочитанной страницы, уноситься мыслями вперед завершенного действия, придумывать свое продолжение и окончание захватившего меня сюжета! И нередко концовка придуманного мною приключения была веселее и неожиданнее авторского замысла. И было немножечко досадно, что этими удивительными способностями – вклинивать свои собственные фантазии в тесные рамки предложенного повествования – не с кем было поделиться. Родители были заняты своими делами. У редких школьных и дворовых товарищей мой «театр у микрофона» не пользовался спросом. И, наверное, поэтому я начал кое-что записывать в тонкую трехкопеечную тетрадь, куда-то потом запропастившуюся.
И все же кое-что осталось. Во второй, третьей, четвертой тетрадке. В трех моих собственных книжках. В разговорах с сыном. С рождением сына у меня появился даже свой собственный сказочный герой – Пупи-Друпи. Приключения с продолжением этой смешной тряпичной куклы с характером бесстрашного дворового мальчишки – я рассказывал по дороге в садик или на дачу своему подрастающему малышу. О содержании этих уморительных историй знаем только мы вдвоем.
Остался Пупи-Друпи. Осталась романтика семидесятых… За чтением полями и подростковыми мечтаниями незаметно написалось мое первое стихотворение: «Захотели марсиане мост построить до луны: лопотали-лопотали, хлопотали-хлопотали… Мост построить не смогли»… А кто из советских мальчишек в то время не мечтал стать пожарным или космонавтом? Но мало кто воплотил эти чаянья в жизнь.
Мне это отчасти удалось. После завершения армейской карьеры я поступил на работу в пожарную охрану. Пожарным больше других свойственно чувствовать дым чужой беды. Будни военного и пожарного далеки от лирической составляющей воспоминаний детства. Но детские увлечения, багаж драгоценных знаний, что дали мне родители и мировая литература, упорство и любознательность помогли мне не потерять себя в армии, стал равным среди огнеборцев. Я не бросил писать стихи, и даже начал подступать к прозе. И, как начинающий прозаик, вернулся к космической теме, написав книгу рассказов «Космонавт».
Я жил прочитанными книгами, а книги продолжают жить во мне. Умение переиначивать известные истории на новый лад переросло в потребность писать самому. Мечты и фантазии суть творчества, погружение в бескрайний океан чувств и волнующих образов, объединяющее многих и многих пишущих и ждущих их литературных трудов людей: «И за что не будет стыдно, что не растерял – все по строчкам будет видно, скрепам бытия».
Была еще одна волнующая хрупкая ценность детства – домашние пластинки. Появились они в моей жизни не сразу. Первый проигрыватель, который приоткрыл для меня двери в неведомое, стоял в музыкальном зале круглосуточного детского сада на улице Льва Толстого. Запомнилось священнодействие воспитателя, когда после ужина мы, оставленные на ночь дошколята, рассаживались на маленьких скамейках, и Марья Ивановна, поставив новую пластинку, совмещала голоса артистов с прокручивающимся на стене диафильмом.
Обложка пластинки «Чиполлино»
Фильмоскоп с пластинками. Удивительная пора детства! Все в ней происходит впервые: первая улыбка, первый шаг, первая игрушка. Каждый день ты узнаешь что-то новое, важное… или вляпаешься в такое… взять хотя бы историю, когда мне подарили первый ручной фильмоскоп.
А началось все с того, что в возрасте трех с половиной лет я провалился в уличный туалет. Провалился не один, а с Сашкой Зассыхой. Сашка – наш сосед по Кукковскому бараку, долговязый восьмилетний мальчишка – ходил в первый класс, но до сих пор умудрялся прудить в штаны. Оттого, видать, его и прозвали Зассыха. Как ни смотрела за мной бабушка Паша, в чьей скромной квартирке под лестницей мы тогда и обитали, я все-таки убегал на второй этаж к своему старшему дружку. Сашка мне приглянулся тем, что мог ловко ловить тараканов, в большом количестве водившихся в ящике его кухонного стола. Так вот, в один солнечный воскресный денек устроили мы с Зассыхой танцы на щитах выгребной ямы. И при очередном батмане крышки «сцены» разъехались в разные стороны. В отличие от того что плавало вокруг Сашки, которому это было по грудь, я сразу ушел на дно. Вытащил меня из этого приключения папа, заслышав Сашкину иерихонскую трубу. Целого и невредимого.
Очистили меня, отмыли, отполоскали, от Сашкиного влияния оградили, а от дизентерии не уберегли. Попал я в инфекционную больницу. Палата на десять коек. Таблетки, уколы, горшки, анализы – это неинтересно. Интересны были ребята, с которыми благодаря известным обстоятельствам мне довелось пообщаться. У каждого была своя история, ну не болезни, конечно, а приключенческая. Из книг, фильмов, рассказов взрослых. И очень уж нас тогда занимала одна тема – про лунатиков. Мальчишки наперебой рассказывали случаи, произошедшие с их знакомыми. И по карнизам-то люди ходят, и по веревкам, и по перилам мостов. Потом и в нашей палате чудеса происходить стали. То один, то второй пациент среди ночи меж коек бродят, тумбочки задевают. А утром, хоть убей, ничего не помнят! Лунатизм, оказывается, штука заразная. С мылом не отмоешь.
Ну, думаю, теперь и моя очередь настала лунатизмом болеть! Проснулся среди ночи, ноги с кровати скинул и, сквозь слегка прищуренные глаза, вижу – не спит кто-то, на меня смотрит, ждет, что дальше будет. Я встал, походил туда-сюда вокруг кровати с поднятыми руками, на манер медведя в цирке, и спать завалился. Утром сюжет о моей уникальной ненормальности в ребячьих новостях прозвучал одним из первых! А тут еще мама с папой мне фильмоскоп ручной через приемный покой передали: купили-таки, не забыли о моей мечте детсадовской! Теперь, кроме до дыр зачитанных больничных книжек, был у нас настоящий маленький кинотеатр. Серый, гладкий с трубкой для просмотра. Совсем-совсем ручной! Бери его в руки, как маленького зверька, вставляй диафильм, смотри в трубку и крути, крути колесико… Как это здорово – хотя бы одним глазком заглянуть в тайну Золотого ключика или во дворец Снежной королевы! Фильмоскоп с коробкой диафильмов переходил от кровати к кровати и на ночь возвращался в мою тумбочку. Для сохранности, мало ли кто пленку порвет али колесико открутит и потеряет. Но одного «лунатика» мы все-таки прозевали. Мальчишка, привезенный откуда-то из района, ночью вытащил из моей тумбочки коробку с диафильмами и…слизал сладкую краску со всех бесценных сказочных пленок. На следующий день хнычущего «сладкоежку» с коликами в животе перевели в отдельный бокс. Поделом, конечно, но смотреть в чудо-трубку было уже нечего. Через две недели меня выписали домой. А «заразный» фильмоскоп пришлось оставить в больнице.
Семейный фильмоскоп
Дома было хорошо. Дома было радио. Телевизор «Рекорд». Целая стопка детских книжек и ящик с игрушками. Однажды, играя в бабушкиной кухне в «милисейских» и «спионов», я посадил в тюрьму хитрого «претупника» Буратино. Баба Паша пришла из магазина, затопила печь и вскоре почувствовала – пахнет жареным. Заглянув в духовку, она достала оттуда закопченную деревянную куклу. То был мой бедный Буратино. На этот раз он не смог проткнуть своим длинным любопытным носом печную дверцу. Меня не ругали – мне посочувствовали. И обещали, если я больше не буду «наказывать» свои игрушки, отвести меня в «Детский мир», и купить новую куклу. Спасибо, папа, спасибо, мама! Спасибо за фильмоскоп, за Буратино, за торт «Сказка» на такой желанный, такой редкий День Рожденья! Спасибо за год, за день, за минуты подаренного мне счастья! Завтра надо будет безропотно съесть кашу и выпить чашку чая. Прослушать «Пионерскую зорьку». Успеть в садик, в магазин за новыми сандалиями, в бабушкин театр на премьеру детского спектакля… Успеть сказать слова благодарности родным, горячо любимым людям – при жизни.
И вновь в мой рассказ врывается цоканье виниловой пластинки. Первый домашний проигрыватель я увидел в доме маминой сестры тети Аллы. Семейные застолья чаще всего сопровождались песнями «Черемшина», «Наш сосед» и «Мне нужна жена». Как я потом узнал последняя песня – Александра Градского на стихи Роберта Бернса. Как так, у кого-то есть сосед, есть жена, а у нас даже проигрывателя нет? Тут уж я насел на родителей основательно, и они купили «Кантату» на длинных лакированных ножках. «Кантата» ловила все нужные мне радиоволны и могла с любой скоростью раскручивать взрослые пластинки. Само собой разумеется, первым делом папа и мама принесли из Музыкального магазина пластинки на свой выбор: Мария Пахоменко, ВИА «Самоцветы», Эдита Пьеха, Муслим Магомаев, Львы – Лещенко и Барашков. И не было в этой пестрой стопке только запомнившегося мне с 70-го года Валерия Ободзинского.
Впервые я услышал песни Валерия Ободзинского после памятного перелета, когда все наше семейство около двух часов тряслось на «кукурузнике» между Петрозаводском и Питкярантой. Мы спешили на свадьбу папиного брата дяди Славы в поселок Салми. Тягостные впечатления от воздушной болтанки скрасили удивительные мелодии и чарующий голос артиста, идущие от клубного проигрывателя, установленного временно в дядином доме: «Восточная песня», «Эти глаза напротив», «Письмо», «Карнавал». Эти пластинки стали для меня, тогда шестилетнего пацаненка, настоящим откровением. Как душевно и красиво можно соединить голос, текст и музыку! После я узнал, что в начале 70-х Ободзинский был запрещен и вскоре ушел с эстрады. Пластинки его перестали продаваться. В 90-х годах он вернулся к своим слушателям, благодаря любви одной женщины, вытащившей его из небытия какой-то сторожки. Валерий снова запел, не потеряв своего уникального голоса. Записал несколько альбомов. И даже собирался приехать с концертом в Петрозаводск вместе с Тамарой Миансаровой. Но перед самым выступлением у него внезапно остановилось сердце. Билеты в кассу филармонии никто возвращать не стал…
Помимо запрещенного Ободзинского не водились в нашем доме пластинки «Биттлз» и советских бардов. Об их существовании я узнал уже после окончания школы. Сказывался «циркулярный» круг моего подросткового общения. По телевизору и радио Ленона и Визбора не передавали. Не говорили о них во дворе и в классе. Зато на слуху были «Четыре танкиста и собака», «Неуловимые мстители», «Радиотеатр», «В стране литературных героев», «Клуб знаменитых капитанов». По рукам шли книги Джека Лондона, Фенимора Купера, Стивенсона, советская и зарубежная фантастика. Но прежде, конечно, сказочные повести Николая Носова, Александра Волкова, Астрид Линдгрен и Джани Родари.
С появлением проигрывателя «Кантата» в моем доме появились новые, виниловые, приключения! Потихоньку росла сокровищница домашних пластинок: «Доктор Айболит», «Буратино», «Чиполлино», «Приключения Незнайки», «Старик Хотабыч», «Площадь Картонных часов». К сокровищу и подход был особый. Каждый виниловый диск, вложенный в две обложки, аккуратно вынимался, укладывался на место, протирался специальной ваткой и, после проверки, игла осторожно ставилась на краешек пластинки. После легкого шороха внутри полосатых колонок – комната наполнялась удивительными историями, одушевленными голосами Николая Литвинова, Валентины Сперантовой, Алексея Консовского, чудесной музыкой и доброй шуткой.
А еще были советские киносказки. Нынешних детей, воспитанных на «Гарри Потере» и «Властелине колец», не удивишь наивной Бабой Ягой или добродушным Морозко. Но после просмотров сказок Птушко, Фрида, Роу смешные фразы и узнаваемые образы уходили в народ, и можно было узнать человека своего поколения по емким и зримым выражениям сказочных персонажей: «Ты естеством, а я колдовством», «Одену свою шубейку и пойду в лес замерзать», «Что я в своем царстве-государстве не знаю?», «Ты должен быть счастлив, что тебя съест правительство!», «Не принцесса – королевна»… Первый раз, когда мне не было и пяти лет, я смотрел фильм-сказку Александра Роу «Огонь, вода и медные трубы» в кинотеатре «Строитель» на Старой Кукковке, недалеко от которого мы и жили. Потом родители купили телевизор «Рекорд». Уже на новой квартире поменяли «Рекорд» на «Весну». Правда, стоял телевизор в комнате родителей. И только один раз «Весна» поменяла место свой обжитый угол, чтобы попасть в мою следующую историю.
Телевизор перенесли в мою комнату на время ремонта. Родители, чтобы не гонять по квартире пыль, закрыли все комнатные двери и, по-видимому, улеглись спать. А время было где-то около одиннадцати часов вечера. Проходя мимо скучающей «Весны» я, конечно же случайно, включил квадратную кнопку на телевизионной панели и…сел на кровать с открытым ртом. Темой очередного выпуска передачи «Очевидное-Невероятное», идущей в столь поздний час, была природа смеха. Так я впервые увидел отрывки из фильма Леонида Гайдая «Вождь краснокожих» по одноименному рассказу О. Генри.
Мой дикий захлебывающийся смех переполошил родителей и наверняка разбудил соседей. Вбежавшая в детскую мама подумала, что меня убивают. А я смеюсь, безумно тыча пальцем в мерцающий экран. Полчаса я не мог успокоиться, схватившись за живот, катался по полу. Еле-еле, обесточив черно-белый источник моего хорошего настроения, израсходовав графин кипяченой воды, папа и мама привели меня в чувство. Нащупанная Капицей тема передачи, замечательная игра актеров Алексея Смирнова и Георгия Вицина разбудили дремавшую досель природу моего смеха, впоследствии облаченную в форму и стиль будущих негрустных рассказов. Несколько Гайдаевских отрывков, показанных в передаче, основанных на хорошем художественном материале, подарили встречу с киношедевром, стали настоящим открытием моего второго «Я», исполненного самоиронией и добрым юмором, послужили толчком уже недетского творческого сознания. Воистину, очевидное-невероятное…
Многими годами позже, читая Стругацких, натолкнулся на строчку, в которой один из героев раскрывает свое жизненное кредо: «Ирония и Жалость». «Ирония и Жалость» – противоречие человеческой натуры. А что бы я вывел девизом своей жизни? Какие слова ярче, точнее всего ложатся на сердце, когда я оглядываюсь на пройденный путь? И как не крути все сводится к двум негромким словосочетаниям: «Мягкий Юмор и Ненавязчивая Мудрость».
В школе я задавался вопросом: что бы я взял с собой в дальние края в случае каких-нибудь непредвиденных обстоятельств – книгу, марки, любимую пластинку? И оказалось, что таких драгоценностей набрался целый чемодан. И здесь я ясно осознал, что ни одна отобранная драгоценная вещь не пригодится мне в дороге, и неподъемный чемодан будет досадной обузой. Все самое дорогое остается в сердце.
В окружении разложенных по полочкам сокровищ я забывал о скуке, нудной учебе, дворовых обидах. Я был не один. Со мной были Дон Кихот и Мальчиш-Кибальчиш, Гулливер и Одиссей, Том Сойер и Джим Хокинс, Чиполлино и Мальчик-звезда – удивительный мир домашних пластинок, живописных марок, мудрых книг и добрых кинофильмов, от которых я не ждал подвоха, назидания и тумаков. Я учился у них слушать и принимать добро внешнего, необыкновенного, мудрого, бегущего по виниловым царапинкам, открытым страницам, полотнам Айвазовского стремительного круга жизни, чувствуя постепенное слияние двух огромных миров – детского и взрослого. Через эти круги и миры мы проходим разными дорогами, увлеченьями, судьбами. И важно не растерять в пути восторженных ощущений детства: «Через радуги, площади, реки, сколько будет планета вертеться! – сквозь устало прикрытые веки – возвращайтесь на улицы детства!».
