В дар собору Гейченко решил передать один из колоколов своей личной коллекции…
И сам, покорный общему закону,
Переменился я – но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо…
А.С. Пушкин. Вновь я посетил…
История, которая здесь описана, произошла с автором в самом начале 1990-х годов, когда еще был Советский Союз и когда еще жил и работал знаменитый директор и хранитель Пушкинского музея-заповедника в Михайловском Семен Степанович Гейченко.
В один из дождливых июльских вечеров сидели мы с женой в гостях у хранителя Лукоморья в Михайловском на его гостевой веранде, украшенной уникальным собранием самоваров и самоварчиков, колоколов и колокольчиков, подков и подковок, собранных по всей державе нашей и присланных ему в дар многочисленными знакомыми и незнакомыми друзьями заповедника. Глаз было не оторвать от этого редкостного великолепия! Семен Степанович был в добром расположении духа, много рассказывал, шутил. Новый рассказ его был о тайне смерти Александра I.
Тут требуется сделать небольшое отступление. Честное слово, приезжая ежегодно в Михайловское, я всегда проходил очередной курс Университета Культуры Семена Гейченко. Кажется, что знаю немало, давно и с пристрастием слежу за пушкиноведческой литературой и за литературой вообще, знаком со многими деятелями искусства. Немало смотрю, читаю, анализирую, общаюсь с моими друзьями – учеными, артистами, художниками, историками, филологами. И тем не менее всякий раз чувствовал себя студентом при общении с ним. Да и не только я.
О чем только не узнал за последние годы общения с Гейченко! Ей-Богу, не думал, что мое образование так скудно. Совершенно не знал, например, что Невский проспект в конце двадцатых годов покрывался снятыми с кладбищ могильными плитами с надписями и только по массовому протесту горожан это безобразие было остановлено. Также не знал, что планировка улиц в Петергофе была специально сделана так, что вслед за императорскими дворцами и придворными особняками по ранжиру были расположены дома булочников, молочников, зеленщиков, шляпников, перчатников, конюших и прочих, обеспечивавших петергофцев всем необходимым для жизни. Всё было продумано очень тщательно.
Не знал я, что официальная версия о смерти императора Александра I в Таганроге была серьезно поставлена под сомнение уже очень давно, около ста лет назад. И доказательством этому служат дневники императрицы и очень близких к царю лиц, неотступно бывших с ним последние дни. Более подробно об этом узнал из исторической повести К.Н. Михайлова «Смерть» Александра I» в журнале «Новое слово», № 1, 2 за 1914 год, который дал мне потом Гейченко. И еще многое другое, о чем мои познания были неполны.
А разве не важен эмоциональный эффект общения с Гейченко? Признайтесь, что крайне трудно остаться спокойным, когда рядом с тобою человек, слушавший и знавший Клюева, Есенина (и хоронивший его), Блока (и в составе комиссии описывавший его квартиру сразу же после смерти), Малевича, Филонова, читавший в подлиннике у себя дома царские рукописи…
А разве могло оставить равнодушным чтение мне дивных писем, в разные годы посланных Семену Степановичу Андрониковым, Ахматовой, Благим, академиком Алексеевым, Аникушиным, Свиридовым, Козловским и другими корифеями отечественной культуры! Да, воистину Гейченко – не только ходячая энциклопедия, но и золотой слиток истории нашей культуры. Таких людей очень-очень мало. Хорошо, что он успел многое записать и рассказать для потомков!
…Рассказ Гейченко подходил к концу, уже верный хранитель домашнего очага Любовь Джелаловна заварила не одну порцию душистого чая, как раздался стук в дверь. Кого же там Бог принес в такой дождь? В дом вошел молодой человек с небольшим рюкзачком, представился звонарем из Петергофа, Сергеем. Гейченко, оказывается, ждал этого визита. Дело в том, что в Петергофе только-только начал вновь действовать собор Св. Петра и Павла, и Семен Степанович решил подарить ему один из колоколов своей личной коллекции. Это дар городу, где он родился и вырос, с которым у него до сих пор были тесные человеческие и профессиональные связи.
Я помог снять колокол-дискант, висевший под самым потолком веранды. Колокол тянул килограммов на двадцать пять, не меньше. У нижнего основания колокола рельефная надпись: П.И.Оловянишниковъ С – И. Оформив, как полагается, дарственную, Семен Степанович попросил меня проводить Сергея в Пушкинские Горы, в гостиницу, и похлопотать за него там. Он также снабдил звонаря рекомендацией к своему старому знакомому в Псков, чтобы тот помог достать еще какой-нибудь колокол для соборной звонницы.
Дождь не прекращался, и всю дорогу из Михайловского в поселок мы шли под его неторопливую музыку. Сергей рассказал немного о себе, о своем интересе к игре на колоколах – этому почти утраченному у нас чудному искусству. Работает Сергей, как оказалось, санитаром в больнице, но главное увлечение – древнее искусство колокольного звона. В соборе Св. Петра и Павла работает он со своим помощником два раза в неделю – перед вечерней службой в субботу и перед утренней в воскресенье.
В гостиницу мы его устроили. Я посоветовал на следующий день сходить в Святогорский монастырь и попросить разрешения у музейного хранителя поиграть на колоколах в Успенском соборе. Он же пригласил нас в Петергоф, сказав, что завтра уже уедет в Псков, а оттуда домой, чтобы поскорее установить подарок на колокольне петергофского собора.
На следующий день мы услышали доносившийся от монастыря колокольный звон, но как-то не придали этому значения.
Вернувшись из Михайловского в Ленинград, в ближайшую августовскую субботу поехали в Петергоф. Собор Св. Петра и Павла доминирует в городе. Он виден отовсюду, поражая величием и былым великолепием. Вовсю велись реставрационно-восстановительные работы, но храм жил и был открыт верующим. Как и переданный Церкви Софийский собор в Царском Селе (гор. Пушкин), он пользовался любовью горожан.
За полчаса до начала вечерней службы, проходившей, кстати, с хорошим хором, на велосипедах приехал наш знакомый звонарь Сергей со своим напарником Александром. Меня взяли на звонницу.
Раздались мерные одинокие удары баритонального колокола. Мне было дано несколько мгновений, чтобы взяться за язык колокола из Михайловского – одного из десяти колоколов – и услышать его голос. Потом меня сменили еще два добровольных помощника звонарей. К голосу баритона примешались тенора, альты, дискант, колокольные переливы накатывались друг на друга и рассыпались…
Концерт длился всего полчаса, до начала вечерней службы. Колокол из Михайловского достойно участвовал в этом симфоническом действе. С восхищением смотрел я на лица ребят: они были вдохновенны, они упивались музыкой старины русской, они были счастливы.
Внизу собирались люди, их становилось все больше, больше… Весь Петергоф, наполненный летним вечером гостями со всего света, питался колокольным звоном, призывавшим к милосердию. Эти минуты – минуты великого воспитания любви и уважения к истории нашей.
Старый хранитель Михайловского мог быть доволен – его подарок родному городу уже нес людям святую благостность. Он уже вносил свой молодой голос в сонм звуков славы Отечества. Колокольная симфония воспевала величие духа, человеческой доброты и мастерства.
Потом Сергей рассказал мне, что он все-таки был на Святогорской звоннице, и хранитель собора разрешил ему опробовать святые колокола. Так что мы тогда слышали именно его игру. Узнал я, что к концу года (дело было в августе 1990-го) из ФРГ должен прибыть еще один подарок собору Св. Петра и Павла – специально отлитый на средства русской зарубежной церкви большой тридцатипудовый колокол. Он будет младшим братом колоколу из Михайловского и они будут вместе продолжать служить людям.
Мы тепло распрощались с ребятами, которые пригласили меня приезжать к ним для участия в колокольном звоне.
И мы с женой стали с тех пор каждую субботу приезжать в Петергоф. И осенью, и зимой, и весной, и летом. Как на любимую работу. Так продолжалось два года, до середины 1993-го. Я познакомился со старостой собора и фактически стал добровольно работать звонарем с его разрешения, чем очень гордился. Мне помогало то, что с детских лет меня учили музыке, сначала с домашним учителем, потом во Дворце пионеров и школьников имени А.А. Жданова. Поэтому у меня не было трудностей в соблюдении ритма, гармонии. Слух помогал.
С моими новыми друзьями и постоянными соратниками по колокольному делу Сергеем Борщевским и Юрой Шмыровым мы импровизировали, добивались разнообразия в колокольных переливах. Сережа откуда-то приносил колокольные вариации, напевал их, и мы их воспроизводили в процессе игры. И, как ни странно, ни разу не допустили брака, а аплодисменты с улицы по окончании колокольной игры нас здорово поддерживали. Мне было так интересно, что забывал огромную разницу в возрасте (и не только) между мною и ребятами: Сергею было на тот момент около двадцати, а Юра пошел в последний класс школы. Но музыка колоколов делала нас ровесниками и равноправными членами этого своеобразного музыкального коллектива.
В 1992-м, когда в моем институте перестали выдавать зарплату и оплатить проезд от дома до Петергофа для семейного бюджета стало трудновато, я ради экономии вынужден был пропустить несколько служб. Узнав об этом, Сергей, смущаясь, протянул мне как-то деньги на проезд. Ему как старшему звонарю староста собора ежемесячно выдавал скромное денежное пособие. Знал бы президент России, что молодой санитар больницы пытается помочь оплатить проезд доктору наук! Сейчас-то понимаю, что если бы и знал, то не только не покраснел бы от стыда, но даже и не задумался о своем позоре. Для трудового человека время это было мерзопакостное, гнусное. Люди буквально голодали, подтверждением чему был мой Кировский проспект с лежавшими трупами умерших от голода собак вдоль него. Страшно, но это было!
А перестал я ездить на соборные службы из-за смены старосты собора и привезенного нового немецкого басового колокола в начале 1993-го года. Звук у него был тевтонский, очень не русский, поэтому тембр колокольного звона мне перестал нравиться. Староста же пригласил в звонари своих людей, которым этот тембр не мешал.
Двадцать лет прошло, а я помню наше колокольное братство с Серёжей и Юрой и счастлив, что они повстречались мне в жизни. Это был подарок судьбы. Хорошие, трудолюбивые, добрые ребята. Оба собирались поступать в вуз, хотели учиться, как и большинство молодежи советской эпохи. Нередко очень тепло их вспоминаю и уверен, что они стали настоящими гражданами нашей великой страны. Закалку в детстве и юности получили правильную. Если бы такой была вся наша молодежь…
Юрий Сидоров, профессор, доктор технических наук
