Литература

Созревая и прозревая

Книга Дмитрия  Гороха – ещё одна попытка выговориться и быть услышанным как конкретного  автора,  так  и  его  поколения.

 

 

Всё-таки это форменное  безобразие – напоминать  читателю о  своём  существовании настолько редко! Память читательская бывает на удивление коротка, сердце  склонно к изменам, а круг чтения редко  затрагивают  новые,  малознакомые  имена. Поэтому  в  наше  суетное  время поэту мало просто понравиться публике – надо ещё и постоянно,  по любому поводу и без повода мельтешить перед глазами, привлекать  к себе внимание. Иначе каждое новое возвращение после  продолжительного молчания  будет похоже на дебют. А это рискованно – ведь никогда не знаешь, как тебя встретят и заметят ли вообще.

 

А  с  другой  стороны, стоит  вглядеться  и  вчитаться  в  любителей  помельтешить –  и  понимаешь,  что  самые  счастливые  люди те,  которые могут себе позволить не участвовать в этом позоре. В стране,  где поэтессой считается Лариса  Рубальская, примерять это звание на  себя –  просто неприлично. Но если не делать вообще ничего, кто же вернёт словам их подлинный смысл?

 

Петрозаводский поэт Дмитрий Горох снова рискует. Вышедший в  октябре в издательстве «Северное сияние» сборник «Пыльца на ладони» –  это финальная точка в истории десятилетнего молчания, которого  лучше бы не было. Теперь кто-то узнает данного автора впервые и заинтересуется тем,  что он делал в прошлые  годы, а  кто-то, помнящий  предыдущую – действительно дебютную, книгу «Возвращение к морю» (2003), сможет  понять, что за работа, скрытая от наших глаз, была проделана  за  это  время,  что изменилось во взглядах Дмитрия, а что осталось прежним. 

 

Больше всего в новой книге  радует её  классическая, можно даже  сказать, академическая строгость. Что я имею в виду? Да очень простую вещь – общую композицию, общую подачу материала. В своё время «Возвращение»  производило  впечатление  несколько  хаотичного, эклектичного собрания всех хоть сколько-то интересных текстов, написанных за всю сознательную  жизнь. Доходило даже до того, что стихи перемежались прозаическими  фрагментами – очень глубокими, важными для понимания жизненной  позиции автора, но казавшимися несколько  чужеродными  в  общем  контексте. В «Пыльце» тоже есть большой  блок литературоведческих  статей, но он выделен в самостоятельный раздел в конце книги – там, где в собраниях  классиков  обычно  помещаются  примечания. И читатели, считающие, что им и так  всё  понятно или не любящие теоретических  рассуждений  об искусстве, вольны в упор не  замечать этого  раздела.

 

Впрочем,  я  бы  советовал  всем  всё-таки  добраться  до  него и оценить даже не стройность  мысли, не  глубокое  знание отечественной  литературы – как современной, так и старой, а цельность стоящей за всем этим личности. Такое впечатление, что в первом отделении  концерта  нам  показали  какой-то хитроумный  фокус,  а во втором рассказали, как это делается, и почему надо делать так, а не иначе. В стихах Дмитрия Гороха нет ни единой строчки, противоречащей декларируемым в  статьях  принципам. Подобный  научный  подход к творчеству был характерен скорее для поэтов Серебряного века – Брюсова, Мережковского, Белого, Ходасевича, чем для наших современников, у которых  теория не успевает за практикой. Лишь иногда  стихи настолько красноречиво свидетельствуют о том, в каком направлении двигается автор, что не требуют особых  комментариев:

 

Беспокойно. Встану, выйду

На  крыльцо, вдохну  мороз –

Месяц, дружелюбный  с  виду,

В  темноту  воротит  нос.

В  небе  звезды, в  небе  месяц

И  простор, и  вся  печаль,

А  на  мне – хоть  плачь, хоть  смейся –

Безнадежности  печать.

Замяукал  кот-гулена,

Шмыгнул  мимо – хвост  трубой!

 

Первые страницы книги дышат осенней  прохладой и элегической  грустью.  Может даже показаться, будто перед нами – один из многих представителей так называемой «тихой» поэзии, которые, по словам Евтушенко, превратили  «Фета  в  фетиш». Однако очень скоро мы того же  лирического героя видим  в совсем другом настроении:

 

«Живу  борьбою»  этот  звук

Сродни  прибою,

Извечно  лижущем  дресву

Волной  рябою.

Живу  борьбою  в  глубине

Души  и  сердца;

Всю  боль  прозреет  ли  во  мне

Глаз  иноверца?

 

Так кто же он всё-таки больше – отстранённый созерцатель или романтик,  который «живёт борьбой»? Как можно одновременно слышать «парижскую  ноту» в шуме родного северного города  и  воспевать встающего  с  печи  богатыря  Илью, быть эстетом, разбрасывающим скрытые ссылки на тексты  разных известных предшественников и транслировать «Монолог немолодого человека» –  исповедь случайного прохожего, в судьбе которого отразилась  целая историческая эпоха? Где Горох настоящий, а где идёт обычная для  нашего времени игра в стилизации?

 

В том-то и фокус, что настоящий, искренний он везде, хотя стилизовать свои  монологи  способен  под  что  угодно – даже  под  обыденную  разговорную речь. Поэзия, которую создаёт поколение, пришедшее в 80-90-х годах, вся  состоит вот из таких парадоксов, соединения несоединимых вещей, смешения иронии и глубокой серьёзности.

 

Перед каждым поколением  само  время ставит очень сложные задачи, с которыми далеко не у всех находятся  силы справиться. Восьмидесятники, на глазах у которых рухнула одна  империя вместе со своей  идеологией  и  начало  создаваться  нечто  совсем  новое, не совсем  понятное, должны  были  найти  самые  подходящие  слова  для того, чтобы  точно описать  всё  это. Язык  советских  поэтов, стихи которых  мы  учили в школе,  тут  точно  не  годился – просто  потому,  что  словарного запаса не  хватало,  да  и  мировоззрение  многих  корифеев  было  слишком провинциальным. 

 

Постмодернистская  литература,  пришедшая  из  диссидентских  кругов  70-х   виделась  гораздо  более  живой  и  честной,  но  на определённом этапе её установка на стёб, на демонстративную условность  начинала  надоедать. Пересмешник всегда  несамостоятелен,  всегда  зависим  от тех, кого пародирует и когда рушится официальная идеология,  с  которой  он  боролся,  все  его  пародии, даже  очень  талантливые,  становятся  неинтересными. Вот  нам  и  предстояло  преодолеть  все  стереотипы  мышления,  навязанные  что  советской,  что  антисоветской  культурой,  не  забыв при этом многому научиться, позаимствовать у своих предшественников  то, что действительно ценно.

 

Когда-нибудь историки литературы  наверняка  назовут  наше время  эпохой  Преодоления. Было Возрождение, было Просвещение – слава Богу, что были, мы и у них учились тоже. Но всё-таки мы с нашим уникальным опытом – это совсем другая история, пока ещё никем толком не  осмысленная. Получилось  ли в  результате  хоть  что-то – судить в конечном счёте тоже будем не  мы,  а  историки. Нам же сегодня видны лишь отдельные лица, доступны лишь случайно попавшие  в  руки  книги  отдельных стихотворцев, о которых  пока  можно  сказать  лишь  одно – они  очень  интересны  и  самобытны. Скажем,  та плеяда  петрозаводских  поэтов,  которая  вышла  из  университетского  литобъединения  Александра  Веденеева – Олег  Мошников,  Валерий  Березовский,  Дмитрий  Гордиенко  или  наш  сегодняшний  главный  герой. Как бы по-разному ни складывались их судьбы, они стали не просто голосом  своего времени а подали яркий пример того, чем должен заниматься художник  слова в период глухого безвременья. Только одним – искать выход из тупика, полагаясь на собственные силы.

 

В  своих  статьях  Дмитрий  исследует  прежде  всего  опыт  писателей-почвенников,  причём  исследует с не  самых привычных позиций.  Ещё  двадцать  лет  назад  некоторые  люди, которых он  упоминает, ассоциировались  прежде  всего  с  мракобесной  националистической публицистикой,  с  непримиримым  отношением  ко  всему  новому  и  призывами  вернуть  наш  жизненный  уклад  то  ли  во  времена  Ивана  Грозного,  то  ли  в  ту  сталинскую  империю,  которая  существовала только  на  киноэкране и в бодрых  песнях  членов  союза композиторов.   Всё  это  называлось унылым словом «консерватизм», означавшим,  что  кто-то  хочет  всё законсервировать, повернуть время вспять и лишить тебя будущего.  Дмитрий  же  пытается – причем  весьма  убедительно,  вычленить  из    творений  почвенников  всех  времён  рациональное  зерно.  Он  показывает,  как  можно, отбросив ущербный  по сути экстремизм, превратить  родную  почву,  богатую  культурную  традицию,  доставшуюся  нам  в  наследство,  в  надёжную  опору  для  развития,  для  роста  вверх. 

 

Невольно поэт снимает  саму  проблему непримиримого  конфликта  между  западниками и  славянофилами,  не  утихающего  уже  третье  столетие  подряд.  И  это  закономерно.  Полемика  между  разными  направлениями  в  культуре  необходима, без  неё  невозможно  искать  новые  пути  в  творчестве,  но  не  та полемика, которая  нарушает  экологическое  равновесие.  Можно  сколько  угодно мечтать, чтобы все писатели  превратились  в  деревенщиков,  или,  напротив, в радикальных  авангардистов, но не дай мне Бог как  читателю дожить до такой катастрофы. Горох берет на  вооружение  приёмы всех  течений  и  направлений,  которые  ему  близки,  если  считает,  что  это обогащает  его  язык,  помогает более   чётко  выражать  свои  мысли.  А  ещё  он переживает за  судьбу нашей местной литературы, которая  способна  на  что-то  большее

 

«Вот  и  мы, одурев  от  глотка  свободы, издаем  газету. «Так  же  как  все, как  все…» мы  гордимся  славными  именами  небожителей  российской  словесности, вступавших  на  дикий  карельский  берег  и  даривших  аборигенам  красивые  безделушки. Но  груз  с  шеи  почтительно  снимаем  и  всех  призываем  расслабиться, заняться  делом. Вместо  того  чтобы  точить  лясы, мы  предлагаем  точить  зубы  или  же  учиться  искусству  мимикрии  у  братьев  наших  меньших, если  челюсти  отмокают  в  стакане. И  никого  не  надо  сбрасывать  с  «Титаника  современности», он  и  сам  затонет, благо  не  переводятся  на  Руси  интриганы. А  кто  спасется… Мы  приплывем  на  утлых  своих  суденышках, бросим  оранжевые  круги, доставим  на  берег, а  там  покажем  на  все  четыре  стороны: твори, выдумывай, дружи  с  медведями  у  своего  камня  и  иногда  заходи  поболтать…»

 

Когда  это  было  написано?  Как ни странно – целых тринадцать лет назад,  во  времена  эпатажных  выступлений  неформального  поэтического  объединения  «Глагол»,  задиристого  литературного  приложения  к  газете  «Петрозаводский университет»  под  характерным названием  «Беспредел»,  в  самом  начале    века,  ещё  не  успевшего  показать  себя  во  всей  красе.  Тогда  нам ещё  было  невдомёк,  что  заканчивается  очередная  оттепель,  что ещё немного – и культуру снова  будут зачищать от всего неугодного,  строить  ровными  рядами  и  заставлять  маршировать  неведомо  куда – но  якобы в светлое завтра. Кажется, мы это не поняли до конца даже после  закрытия  «Беспредела» –  хотя  закрыли  его  главным  образом  потому,  что  университетской  администрации  и  некоторым  преподавателям пришлась  не  по  нраву  статья  всё  того  же  Гороха,  резко  критиковавшего  журнал  «Север»  за  псевдопатриотическое  пустословие. 

 

Мы  были  молоды,  тосковали  от  нехватки  свежих  впечатлений и  презрительно  называли  местную  культурную  жизнь  «болотом».  Однако  болото – место,  где  теплится  хоть  какая-то  жизнь,  и  это  гораздо  лучше  ровной,  миллиарды лет  не  меняющейся  марсианской  пустыни,  окружающей нас  сегодня.  Чувство  экстрима  усилилось, справедливость  старых  пророчеств  стала  очевиднее, но  и  желание  заниматься  творчеством,  к  счастью,  не  пропало.

 

Новый  сборник Дмитрия  Гороха – возможно, и не та бомба, взрыв которой  перевернёт  мир.  Просто  это ещё одна попытка выговориться и быть услышанным  как конкретного  автора,  так  и  представляемого им  поколения. Здесь есть  стихи  очень старые,  ещё  из 90-х,  есть и новые,  возможно,  ещё  нигде не  публиковавшиеся  прежде. И  поскольку  дат  не  видно, не  так  уж  важно,  когда именно  была  заполнена  та  или иная  страница  дневника. Стихи-то  все  о  вечном – о жизни, любви,  месте  человека  среди  других  людей – зачастую  не  очень  приятных  и  не  желающих  его  понимать. Все  произведения,  явно  прошедший  очень   строгий  отбор,  одинаково свежо будут звучать и через десять, и через  пятьдесят  лет, что  бы  ни  ждало  нашу страну, нашу цивилизацию впереди. Ирония автора  иногда бывает жёсткой, колючей, выводы из  увиденного и прожитого –   пессимистичными, но самое главное, самое точное, что  можно было сказать о нас, уже сказано им в этих  строчках:

 

Мы молоды!

Шагаем пружиня!

Над нами серпы и молоты,

Как черные вороны, не кружили;

Мы не видели, как питались падалью

Эти птицы,

Рукописей не прятали,

Не жгли страницы,

Не слышали грая дерзкого,

Ночного стука.

 

Мы зрели, как персики,

В дыхании юга…

 

Вот  этой  самой  энергией  молодости,  устремлённостью  в  будущее  и  твёрдым  знанием,  для  чего  именно  мы  созрели,  куда  именно  должны  идти,  что  именно  должны  делать  для  того,  чтобы  потом  не  было  стыдно,  тоже  веет  от  книги.  И  глубоким  уважением  к  читателю,  с  которым  не  надо  сюсюкать,  угодливо  расшаркиваться,  боясь  обидеть  слишком  прямолинейным  вопросом  или  сказать  что-либо  непонятное. Читатель  для  автора,  независимо от  возраста,  образования  и  прочих  деталей  биографии – равный,  близкий  по  духу  человек,  способный  понять  самые  сложные  стихи  если  не  умом,  то,  по  крайней  мере  на  уровне  эмоций. 

 

Такого  честного  и  в  то  же  время  душевного  разговора  с  публикой  не  было  уже  достаточно  давно,  хотя  именно  он  необходим  нашим  уставшим от неискренности современникам. Хочется  надеяться,  что  следующее  возвращение  Гороха  с  будущей  книгой  состоится  не  через  десять  лет,  а  значительно  раньше.  Впрочем,  когда  бы  он  ни  вернулся,  ему  ещё  есть  о  чём  побеседовать  и  поспорить  со  всеми  нами.