Книга Дмитрия Гороха – ещё одна попытка выговориться и быть услышанным как конкретного автора, так и его поколения.
Всё-таки это форменное безобразие – напоминать читателю о своём существовании настолько редко! Память читательская бывает на удивление коротка, сердце склонно к изменам, а круг чтения редко затрагивают новые, малознакомые имена. Поэтому в наше суетное время поэту мало просто понравиться публике – надо ещё и постоянно, по любому поводу и без повода мельтешить перед глазами, привлекать к себе внимание. Иначе каждое новое возвращение после продолжительного молчания будет похоже на дебют. А это рискованно – ведь никогда не знаешь, как тебя встретят и заметят ли вообще.
А с другой стороны, стоит вглядеться и вчитаться в любителей помельтешить – и понимаешь, что самые счастливые люди те, которые могут себе позволить не участвовать в этом позоре. В стране, где поэтессой считается Лариса Рубальская, примерять это звание на себя – просто неприлично. Но если не делать вообще ничего, кто же вернёт словам их подлинный смысл?
Петрозаводский поэт Дмитрий Горох снова рискует. Вышедший в октябре в издательстве «Северное сияние» сборник «Пыльца на ладони» – это финальная точка в истории десятилетнего молчания, которого лучше бы не было. Теперь кто-то узнает данного автора впервые и заинтересуется тем, что он делал в прошлые годы, а кто-то, помнящий предыдущую – действительно дебютную, книгу «Возвращение к морю» (2003), сможет понять, что за работа, скрытая от наших глаз, была проделана за это время, что изменилось во взглядах Дмитрия, а что осталось прежним.
Больше всего в новой книге радует её классическая, можно даже сказать, академическая строгость. Что я имею в виду? Да очень простую вещь – общую композицию, общую подачу материала. В своё время «Возвращение» производило впечатление несколько хаотичного, эклектичного собрания всех хоть сколько-то интересных текстов, написанных за всю сознательную жизнь. Доходило даже до того, что стихи перемежались прозаическими фрагментами – очень глубокими, важными для понимания жизненной позиции автора, но казавшимися несколько чужеродными в общем контексте. В «Пыльце» тоже есть большой блок литературоведческих статей, но он выделен в самостоятельный раздел в конце книги – там, где в собраниях классиков обычно помещаются примечания. И читатели, считающие, что им и так всё понятно или не любящие теоретических рассуждений об искусстве, вольны в упор не замечать этого раздела.
Впрочем, я бы советовал всем всё-таки добраться до него и оценить даже не стройность мысли, не глубокое знание отечественной литературы – как современной, так и старой, а цельность стоящей за всем этим личности. Такое впечатление, что в первом отделении концерта нам показали какой-то хитроумный фокус, а во втором рассказали, как это делается, и почему надо делать так, а не иначе. В стихах Дмитрия Гороха нет ни единой строчки, противоречащей декларируемым в статьях принципам. Подобный научный подход к творчеству был характерен скорее для поэтов Серебряного века – Брюсова, Мережковского, Белого, Ходасевича, чем для наших современников, у которых теория не успевает за практикой. Лишь иногда стихи настолько красноречиво свидетельствуют о том, в каком направлении двигается автор, что не требуют особых комментариев:
Беспокойно. Встану, выйду
На крыльцо, вдохну мороз –
Месяц, дружелюбный с виду,
В темноту воротит нос.
В небе звезды, в небе месяц
И простор, и вся печаль,
А на мне – хоть плачь, хоть смейся –
Безнадежности печать.
Замяукал кот-гулена,
Шмыгнул мимо – хвост трубой!
Первые страницы книги дышат осенней прохладой и элегической грустью. Может даже показаться, будто перед нами – один из многих представителей так называемой «тихой» поэзии, которые, по словам Евтушенко, превратили «Фета в фетиш». Однако очень скоро мы того же лирического героя видим в совсем другом настроении:
«Живу борьбою» – этот звук
Сродни прибою,
Извечно лижущем дресву
Волной рябою.
Живу борьбою в глубине
Души и сердца;
Всю боль прозреет ли во мне
Глаз иноверца?
Так кто же он всё-таки больше – отстранённый созерцатель или романтик, который «живёт борьбой»? Как можно одновременно слышать «парижскую ноту» в шуме родного северного города и воспевать встающего с печи богатыря Илью, быть эстетом, разбрасывающим скрытые ссылки на тексты разных известных предшественников и транслировать «Монолог немолодого человека» – исповедь случайного прохожего, в судьбе которого отразилась целая историческая эпоха? Где Горох настоящий, а где идёт обычная для нашего времени игра в стилизации?
В том-то и фокус, что настоящий, искренний он везде, хотя стилизовать свои монологи способен под что угодно – даже под обыденную разговорную речь. Поэзия, которую создаёт поколение, пришедшее в 80-90-х годах, вся состоит вот из таких парадоксов, соединения несоединимых вещей, смешения иронии и глубокой серьёзности.
Перед каждым поколением само время ставит очень сложные задачи, с которыми далеко не у всех находятся силы справиться. Восьмидесятники, на глазах у которых рухнула одна империя вместе со своей идеологией и начало создаваться нечто совсем новое, не совсем понятное, должны были найти самые подходящие слова для того, чтобы точно описать всё это. Язык советских поэтов, стихи которых мы учили в школе, тут точно не годился – просто потому, что словарного запаса не хватало, да и мировоззрение многих корифеев было слишком провинциальным.
Постмодернистская литература, пришедшая из диссидентских кругов 70-х виделась гораздо более живой и честной, но на определённом этапе её установка на стёб, на демонстративную условность начинала надоедать. Пересмешник всегда несамостоятелен, всегда зависим от тех, кого пародирует и когда рушится официальная идеология, с которой он боролся, все его пародии, даже очень талантливые, становятся неинтересными. Вот нам и предстояло преодолеть все стереотипы мышления, навязанные что советской, что антисоветской культурой, не забыв при этом многому научиться, позаимствовать у своих предшественников то, что действительно ценно.
Когда-нибудь историки литературы наверняка назовут наше время эпохой Преодоления. Было Возрождение, было Просвещение – слава Богу, что были, мы и у них учились тоже. Но всё-таки мы с нашим уникальным опытом – это совсем другая история, пока ещё никем толком не осмысленная. Получилось ли в результате хоть что-то – судить в конечном счёте тоже будем не мы, а историки. Нам же сегодня видны лишь отдельные лица, доступны лишь случайно попавшие в руки книги отдельных стихотворцев, о которых пока можно сказать лишь одно – они очень интересны и самобытны. Скажем, та плеяда петрозаводских поэтов, которая вышла из университетского литобъединения Александра Веденеева – Олег Мошников, Валерий Березовский, Дмитрий Гордиенко или наш сегодняшний главный герой. Как бы по-разному ни складывались их судьбы, они стали не просто голосом своего времени а подали яркий пример того, чем должен заниматься художник слова в период глухого безвременья. Только одним – искать выход из тупика, полагаясь на собственные силы.
В своих статьях Дмитрий исследует прежде всего опыт писателей-почвенников, причём исследует с не самых привычных позиций. Ещё двадцать лет назад некоторые люди, которых он упоминает, ассоциировались прежде всего с мракобесной националистической публицистикой, с непримиримым отношением ко всему новому и призывами вернуть наш жизненный уклад то ли во времена Ивана Грозного, то ли в ту сталинскую империю, которая существовала только на киноэкране и в бодрых песнях членов союза композиторов. Всё это называлось унылым словом «консерватизм», означавшим, что кто-то хочет всё законсервировать, повернуть время вспять и лишить тебя будущего. Дмитрий же пытается – причем весьма убедительно, вычленить из творений почвенников всех времён рациональное зерно. Он показывает, как можно, отбросив ущербный по сути экстремизм, превратить родную почву, богатую культурную традицию, доставшуюся нам в наследство, в надёжную опору для развития, для роста вверх.
Невольно поэт снимает саму проблему непримиримого конфликта между западниками и славянофилами, не утихающего уже третье столетие подряд. И это закономерно. Полемика между разными направлениями в культуре необходима, без неё невозможно искать новые пути в творчестве, но не та полемика, которая нарушает экологическое равновесие. Можно сколько угодно мечтать, чтобы все писатели превратились в деревенщиков, или, напротив, в радикальных авангардистов, но не дай мне Бог как читателю дожить до такой катастрофы. Горох берет на вооружение приёмы всех течений и направлений, которые ему близки, если считает, что это обогащает его язык, помогает более чётко выражать свои мысли. А ещё он переживает за судьбу нашей местной литературы, которая способна на что-то большее
«Вот и мы, одурев от глотка свободы, издаем газету. «Так же как все, как все…» мы гордимся славными именами небожителей российской словесности, вступавших на дикий карельский берег и даривших аборигенам красивые безделушки. Но груз с шеи почтительно снимаем и всех призываем расслабиться, заняться делом. Вместо того чтобы точить лясы, мы предлагаем точить зубы или же учиться искусству мимикрии у братьев наших меньших, если челюсти отмокают в стакане. И никого не надо сбрасывать с «Титаника современности», он и сам затонет, благо не переводятся на Руси интриганы. А кто спасется… Мы приплывем на утлых своих суденышках, бросим оранжевые круги, доставим на берег, а там покажем на все четыре стороны: твори, выдумывай, дружи с медведями у своего камня и иногда заходи поболтать…»
Когда это было написано? Как ни странно – целых тринадцать лет назад, во времена эпатажных выступлений неформального поэтического объединения «Глагол», задиристого литературного приложения к газете «Петрозаводский университет» под характерным названием «Беспредел», в самом начале века, ещё не успевшего показать себя во всей красе. Тогда нам ещё было невдомёк, что заканчивается очередная оттепель, что ещё немного – и культуру снова будут зачищать от всего неугодного, строить ровными рядами и заставлять маршировать неведомо куда – но якобы в светлое завтра. Кажется, мы это не поняли до конца даже после закрытия «Беспредела» – хотя закрыли его главным образом потому, что университетской администрации и некоторым преподавателям пришлась не по нраву статья всё того же Гороха, резко критиковавшего журнал «Север» за псевдопатриотическое пустословие.
Мы были молоды, тосковали от нехватки свежих впечатлений и презрительно называли местную культурную жизнь «болотом». Однако болото – место, где теплится хоть какая-то жизнь, и это гораздо лучше ровной, миллиарды лет не меняющейся марсианской пустыни, окружающей нас сегодня. Чувство экстрима усилилось, справедливость старых пророчеств стала очевиднее, но и желание заниматься творчеством, к счастью, не пропало.
Новый сборник Дмитрия Гороха – возможно, и не та бомба, взрыв которой перевернёт мир. Просто это ещё одна попытка выговориться и быть услышанным как конкретного автора, так и представляемого им поколения. Здесь есть стихи очень старые, ещё из 90-х, есть и новые, возможно, ещё нигде не публиковавшиеся прежде. И поскольку дат не видно, не так уж важно, когда именно была заполнена та или иная страница дневника. Стихи-то все о вечном – о жизни, любви, месте человека среди других людей – зачастую не очень приятных и не желающих его понимать. Все произведения, явно прошедший очень строгий отбор, одинаково свежо будут звучать и через десять, и через пятьдесят лет, что бы ни ждало нашу страну, нашу цивилизацию впереди. Ирония автора иногда бывает жёсткой, колючей, выводы из увиденного и прожитого – пессимистичными, но самое главное, самое точное, что можно было сказать о нас, уже сказано им в этих строчках:
Мы молоды!
Шагаем пружиня!
Над нами серпы и молоты,
Как черные вороны, не кружили;
Мы не видели, как питались падалью
Эти птицы,
Рукописей не прятали,
Не жгли страницы,
Не слышали грая дерзкого,
Ночного стука.
Мы зрели, как персики,
В дыхании юга…
Вот этой самой энергией молодости, устремлённостью в будущее и твёрдым знанием, для чего именно мы созрели, куда именно должны идти, что именно должны делать для того, чтобы потом не было стыдно, тоже веет от книги. И глубоким уважением к читателю, с которым не надо сюсюкать, угодливо расшаркиваться, боясь обидеть слишком прямолинейным вопросом или сказать что-либо непонятное. Читатель для автора, независимо от возраста, образования и прочих деталей биографии – равный, близкий по духу человек, способный понять самые сложные стихи если не умом, то, по крайней мере на уровне эмоций.
Такого честного и в то же время душевного разговора с публикой не было уже достаточно давно, хотя именно он необходим нашим уставшим от неискренности современникам. Хочется надеяться, что следующее возвращение Гороха с будущей книгой состоится не через десять лет, а значительно раньше. Впрочем, когда бы он ни вернулся, ему ещё есть о чём побеседовать и поспорить со всеми нами.
