23 июня — день рождения поэта Анны Андреевны Ахматовой
О Евдокии Ольшанской, киевском исследователе жизни Анны Ахматовой, посвятившей ей венок сонетов, рассказывает Инна Гордиенко.
«Евдокия Мироновна Ольшанская в те трудные времена провела в Советском Союзе первый вечер памяти Ахматовой. Имя Ахматовой тогда, ещё до снятия известного постановления, произносилось редко…»
Предисловие Адольфа Островского
Вначале несколько слов о Инне Александровне Гордиенко. Она по специальности химик-технолог, но несмотря на это интересом всей её жизни были искусство и литература, в частности, поэзия Серебряного века. Главными поэтами для неё были Максимилиан Волошин, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Борис Пастернак и Осип Мандельштам.
Инна Александровна общалась и переписывалась со многими знатоками литературы, да и сама она обладала ярко выраженным даром рассказчика. Человек мягкий и толерантный, она быстро завоёвывала доверие и любовь собеседников.
Инна Гордиенко была женой и помощником известного карельского журналиста и писателя Анатолия Гордиенко, восстановившего много фактов из истории советско-финляндской войны и карельской истории.
В основу этой публикации положена диктофонная запись воспоминаний Инны Гордиенко о Евдокии Ольшанской, которая хорошо знала творчество Анны Андреевны Ахматовой, была ее преданным поклонником. Инна Александровна Гордиенко была близкой подругой Евдокии Мироновны Ольшанской.
***
Рассказывает Инна Гордиенко
Ниже помещена фотография, предоставленная сыном Инны Александровны Алексеем Гордиенко. На снимке: в гостях у Евдокии Мироновны Ольшанской. Все стены в квартире увешаны портретами Ахматовой. Человек, сомневавшийся в поэтических достоинствах Анны Андреевны, дальше порога не допускался. А то и на сам порог.
Ольшанская Евдокия Мироновна (Дися Мееровна Зайденварг (1929 – 2003). Родилась и жила в Киеве — русская поэтесса и эссеист, мемуарист, литературовед, крупнейший ахматовед. В 2003 году отдала свою коллекцию в размере нескольких тысяч единиц хранения и создала мемориальный кабинет Анны Ахматовой в Центральном государственном архиве-музее литературы и искусства Украины. Погребена в Киеве.
О киевской жизни Ахматовой известно благодаря подвижническому труду Евдокии Мироновны, посвятившей почти всю свою жизнь поискам материалов об Ахматовой, которые ныне хранятся в Киевском музее.
Именно Ольшанская нашла прошение, поданное Инной Эразмовной Горенко (матерью Ахматовой), о допуске дочери в 1906 году к приемным экзаменам в 1-й (старший) класс Фундуклеевской женской гимназии.
В 1980 году Ольшанская обнаружила в Киевском городском архиве аттестат зрелости Анны Горенко об окончании курса Фундуклеевской гимназии.
И наконец Е.М. Ольшанской удалось обнаружить тетради и табели об успеваемости за весь киевский период учебы Анны Ахматовой.
Киев. Фундуклеевская гимназия. Первоначально гимназия была рассчитана на воспитанниц из всех сословий. В 1910 году, когда отмечали ее 50-летие, общее количество гимназисток-фундуклеевок за этот период составило около 33 тысяч. В 1906 — 1907 годах училась в гимназии Анна Андреевна Горенко (Ахматова), которая в 1907 году успешно её окончила.
Благодаря Евдокии Мироновне известно, что в 1907 году Ахматова поступила на юридический факультет Киевских высших женских курсов при Киевском университете им. Святого Владимира.
Ольшанская установила, что Ахматова (тогда Горенко) приехала в Киев в августе 1906 года. Она разыскала все киевские адреса великой поэтессы. Ей удалось восстановить планировку квартиры 4 дома №7 по улице Меринговской (ныне Заньковецкой), где Анна Горенко жила у своей кузины Марии Александровны Змунчиллы.
Исследованные Евдокией Мироновной материалы свидетельствуют о том, что в Киеве Ахматова написала свое первое опубликованное стихотворение (напечатано в 1907 году в Париже в журнале «Сириус» №2). Некоторые из киевских стихов вошли потом в ее первую книгу «Вечер».
В Ленинградском государственном историческом архиве Евдокии Ольшанской удалось найти свидетельство о браке студента Санкт-Петербургского университета Николая Степановича Гумилева с потомственной дворянкой Анной Горенко от 25 апреля 1910 года.
У Ольшанской был интересный экслибрис:
— Хочу вновь вернуться к киевскому периоду воспоминаний, — рассказывала Инна Александровна. — Евдокия Мироновна щедро одаривала меня разными открытками, экслибрисами, которые она присылала по почте. Сейчас я хотела бы вспомнить «Венок сонетов», написанный Ольшанской и посвященный Анне Андреевне Ахматовой. Напечатан он был впервые в украинском журнале «Радуга» за 1990 год. Об этом времени, когда были напечатаны сонеты, можно рассказать много. Евдокия Мироновна в те трудные времена провела в Советском Союзе первый вечер памяти Ахматовой. Это было уже после её смерти в 1966 году. Имя Ахматовой тогда, ещё до снятия известного постановления, произносилось редко. Надо было дожить до перестройки и снятия постановления в 1988 году, чтобы вдруг неожиданно все заговорили об Ахматовой так, как будто бы всю жизнь её печатали, как будто не было годов умолчания.
Венок сонетов Евдокии Ольшанской
1
О Ней напишут многие тома.
Уже сейчас в архивы не прорваться.
Их сочиненья будут издаваться.
Ее же много лет скрывала тьма.
От стольких книг осталась бахрома!
Изрезали, машиной искрошили,
Поскольку за читателя решили,
Что вредны эти строфы для ума.
Мне удалось держать одну в руке!
Она когда-то вышла в «Огоньке».
Год памятный все ждет переоценки.
Лишь этот экземпляр и уцелел.
Вы помните об этом между дел,
Почтительные строгие доценты?
2
Почтительные строгие доценты!
Пожалуйста, поосторожней с тем,
Что было болью, а не грудой тем:
Страдания Ее не обесценьте!
Нам в дар Она гармонию дала.
Но не забудем, как Она жила
Мучительно! Как долго строки эти
— Бесценнейшие! — корчились в запрете.
А сколько их сама Она сожгла!
Как их из пепла восстановишь снова?
Рожденное с такою болью слово
Не воскресить: согрело все дотла.
Но в будущем премудрые доценты,
Все изучив, всему дадут оценки.
3
Все изучив, всему дадут оценки.
Отыщут снимки в профиль и анфас,
Укрытые пока от лишних глаз.
Есть среди них и жанровые сценки:
У самовара. C зеркальцем. Cреди
Друзей и близких — тех, что окружают
И здесь, на снимках, фон изображают.
И этот — с белой шалью на груди
И в платье черном, длинном и нарядном,
Во времени почти что непроглядном
Для тех, кто нынче молоды весьма.
Стоит в преддверьe августа, что вскоре
Ей принесет немыслимое горе…
Но все Она предвидела сама.
4
Но все Она предвидела сама.
Она не зря была Кассандрой вещей,
Проникнув в мир прекрасный и зловещий
Волшебной силой дара и ума.
Вглядитесь в этот снимок, где свеча
Из тьмы лицо внезапно вырывает:
Подобный взгляд у тех людей бывает,
Кто рай и ад познал не сгоряча.
Фотограф Наппельбаум! До земли
Вам кланяюсь за то, что на века вы
Для всех Ее такою сберегли.
Вы с фотоаппаратом больше правы,
Чем те, что разберут Ее слова
И подсчитают, сколько долгих «А»…
5
И подсчитают, сколько долгих «А»
И что сей звук протяжный означает…
Но тот, кто в Ней давно души не чает,
— Подсчетов не ведет, Ее слова
Не расчленяет — собирает в строчки,
А дальше в строфы стройные, и вот
Ее стихи ему уже оплот
И с ним пребудут до последней точки.
Ему отныне очень повезло!
Душа не замыкается сурово,
Когда звучат названья: «Комарово»,
«Фонтанный Дом» и «Царское Село».
Ведь он из тех, что целый мир открыли
В стихах Ее, в их нежности и силе.
6
В стихах Ее, в их нежности и силе
Читаю повесть пережитых дней,
Ликую и печалюсь вместе с Ней.
И если бы сейчас меня спросили,
Зачем я и во сне и наяву
Твержу Ее стихи, не уставая,
— Вопрос подобный странным признавая,
Я б отвечала: — Ими я живу! —
Не думайте, что узок мой мирок.
О, как же он в стихах Ее широк!
И не мирок, а мир — в красе и в силе:
— Любовь и смерть. — Россия. — Человек. —
Но не найти мучительней вовек
Строки: «… Была со мной в моей могиле…»
7
Строка: «… Была со мной в моей могиле…»
Не Дантом ли написана она?
У всех, кто жил тогда — пред Ней вина,
Что от нападок злых не защитили.
А вы себе неужто же простили,
Что в дни беды Она была одна,
Изведав одиночество до дна?
Но, впрочем, есть легенда: приносили
Чужие люди карточки на хлеб
И безымянно в ящик опускали.
И это в Ленинграде, где познали,
Что дом без хлеба страшен, точно склеп.
Для них Ее поэзия жива,
Где до сих пор кровоточат слова.
8
Где до сих пор кровоточат слова,
Там никогда не ищешь рифмы броской.
Зато с такой строкою, как с березкой,
Светлеет даль, хоть брезжит день едва.
И чувство неподдельного родства
Рождается под этим чистым светом,
Соединив читателя с поэтом,
Владеющим секретом волшебства.
И ты, доверяясь истинному чуду,
Ее следы искать начнешь повсюду:
Зимой — у Царскосельского пруда,
Весной — где распластала ветви ива,
А в летний день — у Финского залива.
И киевскою осенью. Всегда.
9
И киевскою осенью всегда,
Когда деревья желты и багряны,
И воздух прян, и падают каштаны, —
Ее представить можно без труда.
И кажется — Она идет сюда,
У черной челки разметались пряди,
В руке — стихи из «Киевской тетради»,
Которой не прочесть нам никогда.
О, как я этим знанием горда,
Что здесь Она смеялась и грустила
И, может быть, впервые ощутила,
Что с Музой неразлучна навсегда.
У окон дома, где Она гостила,
Кленовый лист, как яркая звезда.
10
Кленовый лист, как яркая звезда,
Меня повел нежданно за собою.
Так, видимо, и нашею судьбою
Случайности играют иногда.
Но я о Ней. Она была горда.
Судьбе своей поблажек не давала.
Пред пошлостью лица не открывала.
Друзей не предавала никогда.
Она была немыслимо добра:
Последнее отдать была готова.
Любила Достоевского, Толстого
И не была и в семьдесят стара.
Кленовый лист, как будто что-то вспомнив,
Чуть покружив, садится на плечо мне.
11
Чуть покружив, садится на плечо мне
От ветки оторвавшийся листок.
Настанет день, морозен и жесток,
Когда, как ласку, я его припомню.
А как Ее терзали холода!
Но в жизни у Нее была звезда,
Дарившая тепло в любую вьюгу,
Чью с детских лет Она признала власть.
Звезда так дивно Пушкиным звалась,
Ей протянув лучи свои, как другу.
Она его настолько поняла,
Как будто между ними не бывало
Ни времени, ни страшного провала,
Когда души утратам несть числа.
12
Когда души утратам несть числа,
Я так боюсь, что сердцем охладею.
Но нет: пока я памятью владею —
Со мной такого не случится зла.
Вы знаете, как строчки сберегла
Ее стихов, как будто на скрижалях,
Та женщина за проволокой ржавой,
Что без вины осуждена была?
Остались от нее нам с той поры,
Окутанной отчаяньем и мглою,
Странички из березовой коры,
Где строчки процарапаны иглою.
Вот почему молчать я не смогла.
Я Ей венок бесхитростно сплела.
13
Я Ей венок бесхитростно сплела…
В Италии Ей премию вручали
И на десятках языков звучали
В стихах о Ней — почтенье и хвала.
И снова «слава лебедем плыла…»
Но всех наград и почестей превыше
То, что заветный белый томик вышел
С рисунком Модильяни. Дожила!
… Писать о Ней! При тех, чьи имена
Доверием отметила Она,
Решиться, право, было нелегко мне.
Они напишут строки посильней!
Но я плела венок свой много дней,
Как знак того, что непрестанно помню.
14
Как знак того, что непрестанно помню,
Повесила я дома на стене
Ее портреты, дорогие мне.
Взгляну на них — становится легко мне.
Ее портреты тем и хороши,
Что в них так много от Ее души
И не бесстрастна мастеров работа.
Средь них немало признанных давно:
Есть Альтман и Осмеркин, Тышлер… Но
Мне с каждым днем одно милее фото.
На нем Она белее, чем зима,
Но каждому, кто взглянет, сразу ясно:
Вот Человек, проживший не напрасно!
О Ней напишут многие тома.
15
О Ней напишут многие тома
Почтительные, строгие доценты.
Все изучив, всему дадут оценки
(Но все Она предвидела сама).
И подсчитают, сколько долгих «А»
В стихах Ее, в их нежности и силе,
В строке: «… была со мной в моей могиле…»,
Где до сих пор кровоточат слова.
И киевскою осенью, когда
Кленовый лист, как яркая звезда,
Чуть покружив, садится на плечо мне,
Когда души утратам несть числа,
Я Ей венок бесхитростно сплела,
Как знак того, что непрестанно помню.
1981
Ольшанская собрала у себя дома в двухкомнатной квартире музей Ахматовой. Она работала библиотекарем в библиотеке имени Лермонтова , ведала поэтическим клубом «Родник», который организовала и руководила им 40 лет. Одновременно Ольшанская была редактором журнала «Ренессанс», в котором печатала молодых, непризнанных, бедных, отверженных. Она печатала Чичибабина, когда он был под запретом. Она приглашала Арсения Тарковского, когда ему не давали слова. Евдокия Мироновна в Киеве устраивала вечера этих и многих поэтов.
Любопытный факт. Нина Ивановна Попова, директор музея «Фонтанный дом» в Петербурге, попросила разрешения у Евдокии Мироновны прислать к ней свою сотрудницу, чтобы посмотреть, есть ли у неё редкие экспонаты, которых нет в «Фонтанном доме», и не согласится ли она поделиться какими-нибудь из них. К ней приехала девочка Соня, которая, конечно, обалдела оттого, сколь Дуся была щедра. Ольшанская сказала: «Фотографируйте всё, что вам надо». Девочка сделала копии 40 экспонатов.
После этого Нина Ивановна написала Евдокии Мироновне восторженное и благодарственное письмо. На такую щедрость она просто не рассчитывала, думала о 5-8 экспонатах, но чтобы 40 работ отдать совершенно безвозмездно!
— Мне запомнился такой случай, — продолжала свой рассказ Инна Гордиенко. — Получила я как-то письмо от моей близкой киевской подруги Жанны (её портрет есть на представленной выше фотографии), которая репатриировалась в Германию, когда у неё возникла безвыходная ситуация: она осталась одинокой и нуждалась в постоянной помощи. Жанна писала: «На днях разбирала дорогие мне старые фронтовые отцовские письма, рыдала над ними … Выбросить их не могу, а кому они после меня нужны?»
В момент, когда я читала это письмо, позвонила Евдокия Мироновна. Я передала ей содержание письма и свои чувства по этому поводу.
В ответ моментально получила от неё стихотворение:
Бумага уже пожелтела слегка
И негде все письма хранить,
но всё же подняться не смеет рука,
чтоб их добровольно казнить.
Утёкшего времени чудится даль,
там всё ещё длится война,
а штамп на конверте как будто медаль,
что им за отвагу дана.
И вот еще одно стихотворение, написанное Ольшанской:
Небеса завесой опустели,
Снова ночь бессонную встречай,
Я прошу, чтоб вы меня простили,
Все, кто мной обижен невзначай.
Никому не сделать в жизни больно,
это, право, очень мудрено.
А меня, обидевших невольно,
наперёд простила я давно.
Так написала эта замечательная женщина Евдокия Мироновна Ольшанская.
Последние годы жизни она жила достаточно трудно на свою украинскую пенсию. Кроме того, инсулинозависимый диабет, которым она болела, требовал больших затрат на лекарства. Поэтому, чтобы сэкономить деньги на пересылке конвертов, в которых она отправляла свои письма, она вынуждена была сама их клеить. Я недавно разбирала письма, начиная где-то с 90-х до 2002 года, которые были присланы в самодельных конвертах.
Для Евдокии Мироновны Ольшанской я служила передаточным звеном для дальнейшей пересылки писем. Книги же пересылать задорого по почте она не могла. Я летом возвращаясь из отпуска из Чернигова, заезжала в Киев, брала у неё целую стопку книг, изданных на Украине, для ее друзей в Петербурге. Выдавался при этом перечень лиц, и я должна была им позвонить и раздать книги. Я могла в один из домов занести всю стопку книг, а потом они между собой созванивались и разбирали их.
Вот таким образом я вошла поневоле как почтальон в круг людей, которые являлись почетными членами музея Ахматовой, и, в общем, людей достаточно известных. Таким образом мне посчастливилось с некоторыми из них близко познакомиться. Это люди, которые так же, как и Евдокия Мироновна, посвятили часть своей жизни сохранению памяти Анны Андреевны. В конце прошлого столетия они уже были старыми людьми, а сегодня, увы, их уже и нет.
От редакции. Нет уже с нами и Инны Александровны Гордиенко. Она скончалась 27 июля 2017 года.
