«Хорошо помню, как я вдруг стал читать так, как это происходило с русскоязычной книгой. Я так громко и радостно закричал, что всех разбудил и испугал».
Не стану утомлять читателей общеизвестными сентенциями о том, как они (чужие языки) расширяют, обогащают, помогают и т.д. Это хорошо известно большинству грамотных людей. Однако желающих овладеть одним из неродных языков на удивление мало. По данным «Левада-Центра», который недавно проводил такое исследование, стало известно, что среди опрошенных россиян только 15% сообщили о владении одним из чужих языков (чаще всего – английским). В США при подобном исследовании таких оказалось 25% (разумеется, не английским). Четвертая часть это тоже немного, но лучше, чем 15%. Подобные исследования грешат, конечно, неточностью и мало объясняют причины подобного отношения к изучению языков. Кто были опрошенные — по полу, возрасту, образованию, профессии и даже по месту жительства? Другими словами, надо искать мотивацию. Не зная всех этих подробностей, трудно оценить просто цифры 15 и 25%.
Поэтому попробую сузить круг исследуемых и поговорить о людях моей профессии – о врачах.
«Читать и переводить со словарем»
Известно с давних времен, что врачи относились к наиболее элитарной группе образованного общества. Кроме того, получая профессиональное образование, будущие эскулапы многие предметы вынуждены были читать на латыни, а латинский язык был основой многих европейских языков. Следовательно, у них был фундамент, облегчающий изучение романских языков. Что касается врачей, получивших образование в досоветское время, то многие из получивших образование в классических гимназиях, изучали, кроме латыни, еще и греческий язык, а дети из дворянских семей приходили в университеты уже со знанием иностранных языков, на которых они воспитывались в своих семьях. Поэтому, выпускники медицинских вузов досоветского периода не испытывали проблем с чтением зарубежной профессиональной литературы на немецком, французском и английском языках.
Почему знание преимущественно английского языка так важно для будущего врача даже в наше время? Стыдно признаваться, но российская медицина отстает на несколько десятков лет от многих европейских стран, США, Канады, Австралии, Японии. Следовательно, один из простых способов хотя бы знать, что мы делаем в своей специальности не на современном уровне, — это прочитать в монографиях и периодике об их методах и достижениях и попытаться применить в своей работе. Конечно, если это не связано с использованием новейших технологий, которые редко присутствуют в нашей практической медицине. Правда, с монографиями несколько проще, так как часть из них все-таки переводятся на русский, но содержание в монографиях отстает по понятным причинам от периодики, но все-таки они нашим коллегам приносят пользу, если, конечно, они их читают.
Однако, вернемся к знанию языков нашими коллегами. При ближайшем знакомстве с этой проблемой на медицинском факультете (ныне – медицинском институте ПетрГУ), как выяснил профессор Анатолий Петрович Зильбер со своими сотрудниками в 2013 году, они получили, на первый взгляд, вполне обнадеживающие результаты. Авторы провели опрос среди 651 студентов старших курсов и интернов, пытаясь выяснить их «языкознание». Оказалось, что только 54,2% опрошенных не знают ни одного иностранного языка, но зато 40% владеют одним из них: 27,3% — английским (уверенно), а 2,6% одним из других европейских языков (немецким, французским, финским, шведским).
Казалось бы, все не так плохо в нашем профессиональном королевстве: почти половина наших молодых коллег могут пополнять свои профессиональные знания, черпая их из журнальных статей, авторами которых являются наиболее передовые специалисты своего дела из самых авторитетных зарубежных клиник. В действительности все далеко не так радужно, как казалось вначале. При уточнении понятия «владение языком», выяснилось, что только 2,5% из 40% могут свободно читать и понимать прочитанное и даже вести беседу на соответствующем языке. Остальные могли «читать и переводить со словарем». Как это выглядит в нормальной жизни, я убедился на собственном опыте.
При нашей кафедре уже много лет функционирует студенческий научный кружок по специальности «Детская хирургия». Количество студентов, его посещающих, не велико – от 7 до 15 студентов 4-6 курсов. В основном это будущие педиатры, но изредка к нашей специальности проявляют интерес студенты, готовящиеся работать с взрослыми пациентами. Периодически возникает необходимость в подготовке кем-либо из кружковцев сообщения о больном с редким заболеванием или доклад по какой-то проблеме для выступления на конференции или семинаре. Докладчик, готовящий такое сообщение, должен познакомиться с отечественными публикациями по теме, а также посмотреть зарубежные источники. Благо, на кафедре у нас прекрасная библиотека, имеющая монографии, подшивки зарубежных журналов, а также сотни ксерокопированных статей по интересующим нас проблемам. Отобрав несколько наиболее важных, мы отдаем их студентам с просьбой перевести и показать преподавателю. За многие годы я ни разу не увидел нормального перевода: это был перевод слов с помощью словаря, а весь текст статьи представлял собой бессмысленный их набор. Статистики у меня нет, но так происходило не менее 20 раз. Вот вам и «владею со словарем».
И, наконец, последний штрих, позволяющий судить о стремлении будущих эскулапов к знакомству с иноязычными источниками. В Национальной библиотеке Карелии есть отдел иностранной литературы с прекрасными фондами по многим специальностям, в том числе и медицине. Ни один из наших студентов и молодых врачей (!) не является их постоянным читателем. Если и посещают его наши студентки, то лишь для просмотра журналов мод в читальном зале. Преподаватели медицинского института недалеко ушли от своих воспитанников. Исключения есть, но они на статистику не влияют.
Всё, что я сообщил вам, уважаемый читатель, является лишь преамбулой к описанию моего личного опыта в изучении английского языка.
«Не аттестован»
Мое раннее детство проходило в Киеве. В моей семье все говорили только на русском. Отец чуть-чуть знал польский, так как родился в Бресте, в то время этот город принадлежал Польше. Не знаю почему, но у моего отца возникло желание обучить меня (мне было в то время 5 лет) немецкому языку. Меня определили в группу к какой-то женщине, которая частным образом занималась с детьми моего возраста немецким. Ежедневно мы, человек пять, собирались во дворе нашего дома, и эта дама шла с нами гулять в Ботанический сад, который располагался вблизи от дома, в котором мы жили.
Всех деталей уже не помню, но с момента нашей встречи и до возвращения домой, эта женщина общалась с нами только на немецком. К сожалению, обучение продолжалось недолго, по-моему, два или три месяца, и прекратилось в связи с арестом моего отца. Тут уж было не до обучения.
Интересно, что даже за столь короткое время, у меня осталось в памяти и сохраняется до сегодняшнего дня некоторое количество выражений на немецком языке бытового характера. Я могу поздороваться и попрощаться, поблагодарить кого-нибудь за что-нибудь и еще знаю 10-15 слов. Возможно, все эти слова и фразы вовсе и не были связаны с этими уроками раннего детства, а запомнились из трофейных фильмов, которых множество было просмотрено в более позднем периоде военного детства.
Школа не прибавила ничего к моему языкознанию, так как школьные годы прошли в разных городах – в Киеве (1-й класс), в Таганроге (2-й класс), в Тбилиси (3-6-й классы), в рабочем поселке Вычегодский Архангельской области (7-й класс) и городе Котласе с 7 по 10-й класс. Причем, 10-й класс и аттестат зрелости я получил уже в вечерней школе — школе рабочей молодежи.
На память не жалуюсь, но убейте меня, не могу вспомнить, какой язык и в какой из этих многочисленных школ я проходил. В аттестате зрелости в графе «иностранный язык» у меня написано «Не аттестован». Правда, из школьного времени запомнились уроки грузинского языка, хотя и учился я в Тбилиси в русской школе, но грузинский язык входил обязательно в школьную программу, и требования к его изучению были строжайшие.
Здесь я позволю отвлечься от основной темы и кратко рассказать о педагогических методах школьного образования в Тбилиси 40-х годов ХХ века.
«Будешь учить язык нашего великого Сталина»
В те годы в Тбилиси школы были с раздельным обучением – мужские и женские. Поскольку первый год нашей жизни в Тбилиси мы с мамой жили на окраине города в бараке, куда поселяли эвакуированных, то общение с местными детьми началось только тогда, когда начались школьные занятия. Но оказалось, что 3-м классе грузинских детей практически не было, а были русские эвакуированные мальчишки, несколько местных детей из армянских семей, а большую часть составляли русские. Потом, когда я познакомился со своими одноклассниками, выяснилось, что в этом районе города проживали так называемые молокане (члены одной из русских христианских сект).
В тбилисских школах — я учился в двух — я впервые встретился с физическими наказаниями. Уже в 3- классе наша учительница Домна Карикосовна, женщина лет 50-и маленького роста, но очень полная и крикливая, расправлялась с шалунами своеобразным образом: она с истерическим визгом хватала «виновника», ставила его за дверь и этой дверью прижимала к стене: учитывая ее габариты, это было больно.
Но это были цветочки. Через год, когда мы стали жить в городской черте, то поменялась и школа. Вот в этой 13-й мужской школе на проспекте Плеханова я вкусил полной мерой местную специфику воспитания подрастающего поколения. Почти все учителя применяли к нам физические методы «передачи знаний». Поскольку речь у нас идет о языкознании, то приведу пример изучении грузинского языка.
Учительница этого предмета в буквальном смысле слова «вбивала» в нас свой предмет длинной и толстой линейкой, которой она била нас по рукам, приговаривая «Будешь учить язык нашего великого Сталина». От этих ударов слезы брызгали из глаз.
Химию нам преподавал завуч школы Петр Конович. Когда его терпение исчерпывалось, он брал виновника за шиворот, выводил из класса, подводил к широкой мраморной лестнице и ударял коленом ученика по мягкому месту, после чего провинившийся скатывался по этой лестнице. Как ни странно, не припомню ни одного случая серьезных травм после такого скатывания.
Но особенной жестокостью отличалась учительница математики Эрануя Эрвандовна (в нашей интерпретации Ерунда Еревановна). Эта строгая дама вообще не стеснялась в своем физическом воздействии на наши юные тела. Она била наотмашь ладонью по нашим лицам. Всё в конце концов для нее плохо кончилось. На первой парте сидели два мальчика из разных социальных слоев — сын чистильщика обуви Назаров по прозвищу Назар, физически крепкий с уже пробивающимися усами (в 6 классе!), и хрупкий паренек по фамилии Джанелидзе (внук какого-то академика). Они о чем-то шумно поспорили, к ним подскочила разгневанная ЭЭ и ударила по лицу одного и второго. Назар ее оттолкнул, она попятилась, как-то неловко ударилась спиной о классную доску и упала. В полной тишине встала и вышла из класса. Больше мы ее не видели.
Как ни странно, но мы неплохо учились (может быть, это было связано с методом обучения?) и получали вполне приличные знания. Во всяком случае грузинский язык я помню до сих пор, причем не только ругательства, но и понимаю разговорную речь и даже могу кое-что сказать с использованием гортанной интонации, столь характерной для этого языка.
А вот какой иностранный язык мы проходили в тбилисской, а затем в старших классах в школе Архангельской области, где продолжалось мое образование, не помню вовсе. Прошу меня извинить за столь пространное отступление от основной темы, но вспомнилось военное детство и захотелось оставить на бумаге то, о чем я вряд ли когда-нибудь расскажу или напишу.
100 тысяч знаков английского текста
Все неприятности с этим предметом появились, когда я начал учиться в Ленинградском мединституте. Меня записали в английскую группу. Посетив два занятия, понял, что среди одногруппников я самый незнающий и мне стало так грустно, что решил… вообще на занятия не ходить.
Подошла сессия, к экзаменам не допускают, так как нет зачета по инязу. Потом разрешили, но с условием, что за лето я отработаю этот долг. Надо было за лето перевести и сдать 100 тысяч знаков английского текста. Мне была выдана какая-то книга, и раз в неделю я должен был приходить на кафедру и сдавать часть текста: читать и переводить. Принимала текст старенькая преподавательница пенсионерка, зарабатывающая таким образом себе на пропитание. Я не представлял себе, как я это буду делать. Но затем выяснилось, что безвыходных положений у студентов не бывает, и еще — мир не без добрых людей.
В общежитии, где я проживал, был студент 5 курса, который не уезжал летом на каникулы, так как жил где–то на краю земли, и летом подрабатывал всякими способами себе на следующий учебный год. Это был очень разносторонне талантливый парень. Он знал, по-моему, 6 или 7 языков, причем в совершенстве. Кроме того, он был очень добр и никогда никому из своих товарищей не отказывал в помощи. Он взял у меня книжку, из которой я должен был сдавать 100 тысяч знаков, перевел 20 тысяч и надписал очень бледным карандашом над английским текстом русский перевод. С этой книжкой я приходил на кафедру, читал «бабушке» текст, затем «переводил», она спрашивала у меня номера страниц, я называл каждый раз новые цифры и таким образом я пять раз зачитывал ей одно и то же, но страницы называл разные, она их не проверяла. Так был ликвидирован долг и получен зачет по английскому языку.
Интересно, что никакие муки совести меня не терзали, и я был переведен на 3 курс. Это сейчас мне стыдно об этом писать и вспоминать, а тогда у меня не было никаких сомнений в своей честности и безгрешности. Я был уверен, что знание иностранного языка мне никогда не понадобятся.
Мартышкин труд
Мотивация появилась много позже, когда, уже во время работы хирургом в одном из северных городов в Мурманской области, у меня проклюнулся интерес к научным исследованиям, возникла нужда сравнить результаты своей работы с тем, что по этому поводу пишут наши зарубежные коллеги. Но даже и в этом случае я не испытывал острой необходимости в знании другого языка. Какие-то куцые сведения о том, что делают мои зарубежные коллеги, я получал из отечественного реферативного журнала, в котором печатались краткие резюме статей, опубликованных в зарубежных источниках. Мне казалось, что этого вполне достаточно, чтобы считать себя осведомленным в «мировых достижениях» хирургии.
Но с возрастом меня все-таки стали посещать сомнения, и внутренний голос нашептывал, что для современного доктора «одноязычность» ущербна. Методы ее ликвидации с высоты сегодняшнего дня вызывают у меня смех.
Ежедневно я выписывал из словаря 7-10 слов, копировал их в 5 экземплярах и развешивал эти листки в местах частого пребывания: над письменном столом дома и на работе, пардон, на внутренней поверхности двери в туалете и т.д. Смена шпаргалок производилась раз в десять дней. Полное фиаско. Через месяц я помнил только последние 10 слов, а предыдущие уже забывались. Весь труд шел насмарку.
Я понимал, что это мартышкин труд, появились сомнения в моих способностях. А жизнь шла своим чередом. Семья переехала в Петрозаводск. Стал работать преподавателем на медфаке Петрозаводского университета, начал делать кандидатскую диссертацию. Надо сдавать кандидатский минимум, в том числе и по языку, а воз и ныне там. Вот тут я и подошел к самому главному. Судьба свела меня с человеком, который резко изменил мою судьбу в части языкознания.
Метод Шлимана
Это случилось в конце 60-х, когда я познакомился с Вадимом Васильевичем Кошкиным — так зовут моего спасителя и просветителя по части освоения английского языка. В это время я и еще человек пять аспирантов кафедры общей хирургии активно завершали свои кандидатские диссертации. Знание иностранного языка нам всем было остро необходимо по двум причинам. Во-первых, нужно было сдать экзамен по языку, что входило в программу кандидатского минимума, а также следовало постоянно читать зарубежную литературу по теме своей диссертации.
По знанию (точнее, незнанию) языка я и молодые аспиранты были примерно на одном уровне. Пытались друг другу помогать, я же стал обращаться к знакомым преподавателям английского языка на университетской кафедре. Однако дело двигалось медленно и тяжело. Поскольку текст читаемых в иностранных журналах был медицинский, то у помогавших мне преподавателей также возникали трудности с переводом. Иногда перевод одной-двух страниц занимал 2-3 часа. Но если у аспирантов работа над диссертацией являлась основным делом, то у меня все это надо было совмещать с лечебной работой в качестве хирурга, подготовкой к проведению занятий со студентами, так как для меня преподавание был делом новым, плюс плановые и экстренные командировки в районы республики. Между прочим, была еще и семья с двумя детьми. Сейчас, вспоминая об этом времени, не могу представить, как удавалось все это совместить. Но удавалось. Все дело, конечно, в возрасте: в 35 лет «почему-то» всё успеваешь.
В подвальном помещении Республиканской больницы имени В. Баранова у нас было помещение, в котором располагались учебные комнаты для занятий со студентами, а также экспериментальная лаборатория, в которой мы проводили опыты на животных. Вот в этой лаборатории стал появляться во время наших вечерних научных бдений Вадим Васильевич Кошкин. Он в это время оказался пациентом терапевтического отделения больницы. Кроме меня его все хорошо знали, называли просто Вадимом. Он с удовольствием помогал нам в экспериментах на животных, много и интересно о чем-то рассказывал. Говорил, что если бы он смог вновь избрать специальность, то стал бы врачом. А работал он в Карельском педагогическом институте заведующим кафедрой немецкого языка.
Как-то, увидев на наших столах ксероксы статей из зарубежных журналов, начал читать одну из них прямо по-русски без запинки и абсолютно грамотно с точки зрения ее медицинского содержания. Мы смотрели на все это действо с восхищением. С этого дня мы его бессовестно эксплуатировали, но он это делал в любое время и без всяких условий.
Как-то я поделился с ним своими переживаниями в связи с моей «безьязычностью». Вадим засмеялся и сказал: «Типичный диагноз: наш национальный метод изучения иностранных языков». «А как надо?» – спросил я. И тут он меня просветил.
Был такой замечательный человек Генрих Шлиман, по методу которого весь мир успешно овладевает чужими языками без мучений и напряжений. Нас было в лаборатории пять человек с высшим образованием, два из которых преподавали свой предмет студентам вуза, но мы, к своему стыду, слышали эту фамилию впервые. Сейчас я бы мог многое рассказать об этом великом человеке XIX века, но не стану, а отошлю желающих познакомиться с биографией Генриха Шлимана в интернет. Даже если кто-то не станет следовать его методу изучения иностранных языков, то, прочитав просто его биографию в Википедии, значительно расширит свой кругозор и получит большое удовольствие.
Что же касается Шлимана как полиглота, то скажу: он самостоятельно изучил несколько десятков языков, 15 из которых знал в совершенстве. На каждый язык у него уходило не более двух-трех месяцев. Интересно, что он сам, уже будучи взрослым и известным полиглотом, удивлялся своим способностям, однако решил проверить на своей жене, чьи способности он оценивал как средние. Так вот, эта женщина «средних способностей» овладела восемью языками за три (!!!) года.
Не стану томить вас, дорогие читатели, и поделюсь методом Шлимана в интерпретации В.В. Кошкина, эффективность которого испытал и оценил лично в далеком теперь уже 1966 году.
Для изучения нового языка необходимо выучить наизусть книжку объемом 25-30 страниц на том языке, который вы собираетесь познать. При этом должны быть соблюдены два главных условия. Первое: содержание читаемой книжки должно быть вам хорошо известно с детских лет. Для этой цели лучше всего использовать книжки с большим количеством диалогов. Я воспользовался книжкой Карла Коллоди “Pinokkio” (известную нам в переводе А. Толстого как «Приключение Буратино»)
Второе условие: читать эту книжку следует без словаря. Слова начинаешь узнавать и запоминать в процессе чтения и вспоминая знакомый сюжет. К недостаткам метода следует отнести отсутствие правильного произношения, то есть фонетики. Но правильная разговорная речь — это, как говорится, дело десятое. Главное при методе Шлимана — накопление словарного запаса, а общение на языке придет со временем. Ведь когда иностранец разговаривает с нами на русском, путая падежи и рода, мы его понимаем, а это самое главное.
Хорошо помню, как тупо я читал и заучивал первые 13 страниц «Пиноккио». Но однажды, а это было поздним вечером, когда мое семейство спокойно видело третий сон, я вдруг стал читать так, как это происходило с русскоязычной книгой. Я так громко и радостно закричал, что всех разбудил и испугал. К этому времени исполнилось три месяца моей шлимониады.
С этого времени все пошло по правильному пути: я каждый день читал вначале детские книжки на английском языке, затем перешел на детективы из серии «Покет-бук», при этом я ежедневно читал и продолжаю это делать до сегодняшнего дня журнальные статьи и монографии по своей специальности, очень редко при этом пользуясь словарем.
Вот что касается «поговорить», то тут значительно хуже. Я несколько раз выступал на профессиональных сборищах с докладами на английском. Готовился с преподавателем. Текст выучивал наизусть, выступал довольно бодро, но на вопросы отвечал с трудом. В 1996 году у меня была командировка в США. Жил в семье, в которой никто не говорил на русском. За три недели, общаясь с ними, стал вполне прилично разговаривать и даже пытался им рассказывать анекдоты, и они меня понимали (мне так казалось). А вернулся домой, вновь не стало необходимости говорить. А нарочно разговаривать с дочерью и внучкой, знающими язык, как-то не получается.
И еще одна положительная сторона знания английского: я стал вполне сносно читать и переводить нужные мне по работе статьи с французского, итальянского. Меня такой уровень знания английского вполне устраивает.
Так что, дорогие коллеги и не коллеги, если после ознакомления с моим трудным опытом изучения английского, вы воспользуетесь им, при этом еще в Сети расширите свою эрудицию, узнав многое о Г. Шлимане, я буду считать свою педагогическую функцию выполненной.
Июнь 2018 года
Об авторе публикации. Игорь Николаевич Григович — профессор ПетрГУ, доктор медицинских наук, детский хирург.
