«В современном мире все реже используется слово «патриотизм», все чаще говорят «гражданственность». Что такое «патриот», мы перестали понимать».
Известный писатель и телеведущий в ходе визита в Карелию ответил на вопросы корреспондента «Учительской газеты» Марии Дмитриевой.
5 августа, в День памяти жертв Большого террора, Карелию посетил известный литературовед, писатель, телеведущий, ординарный профессор Высшей школы экономики Александр Архангельский. Как рассказал сам писатель, основной целью его визита было посещение Сандармоха – мемориального комплекса, расположенного недалеко от карельского города Медвежьегорск. Здесь в годы Большого террора были расстреляны более шести тысяч советских граждан. Александр Архангельский выступил ходе памятных мероприятий, а вечером, уже в Петрозаводске, представил проект «Свободные люди» — серию видеоинтервью и книгу, посвященных писателям-диссидентам.
По дороге в Сандармох мы пообщались с Александром Архангельским о темах, которые в той или иной степени связаны и с историческими датами и образованием: о патриотическом воспитании в школе, милитаризации и политике.
— Патриотизму в школе сегодня уделяется особое внимание. Три года назад была утверждена программа «Патриотическое воспитание граждан РФ». На ваш взгляд, может ли школа воспитать в школьнике патриота?
— Мы точно знаем, что самый сильный институт воспитания – это семья. Никакая школа, никакая партийная организация не сможет человека переломить, если семья ему что-то навязала. И мы знаем, что в семьях транслируется не только хорошее, но и плохое.
Что может школа? Школа может втянуть ребенка в практическую деятельность – проектную, коллективную, индивидуальную, без конца усложняя личность. Школьнику должно стать приятно, интересно помогать. Не только старикам, но и инвалидам, особым детям. Но чтобы не он от себя отрывал, как благодеяние, кому-то помощь, а чтобы эта помощь ему лично приносила радость. Это есть для меня патриотическое воспитание.
Что такое патриотизм? Это чувство общности. Это не лозунг, это чувство плеча, которое начинается с культуры соседа – ближнего, дальнего, говорящего с тобой на одном языке, вовлеченного с тобой в одну историю. В современном мире все реже используется слово «патриотизм», все чаще говорят «гражданственность». Что такое «патриот», мы перестали понимать. Сейчас это человек, лояльный государству. А я не обязан быть во всем лояльным государственному аппарату и вообще ничего не должен – политикам, которые приходят и уходят, а я остаюсь. Я человек, лояльный родному обществу, то есть гражданин.
Государство – надстройка над этим обществом, и она может меняться. Я живу в одной и той же стране, но уже в третьем государстве: начал работать при советской власти, работал в девяностые и работаю сейчас. Государства разные и что? Я человек и гражданин, потому что для меня это не чужая судьба, не чужая страна.
— На ваш взгляд, возвращается ли школа к советским традициям? Трудовое воспитание, возрождение пионерии…
— Я не думаю, что мы куда-то можем вернуться. Вообще вернуться никуда больше нельзя, это понятно. Можно идти в худшую сторону или в лучшую – но только вперед. И со школой также. Я начал работать в 1979 году во Дворце пионеров. Советская школа была монолитной, давящей, но вокруг нее была выстроена сеть дворцов пионеров и школьников, юных техников. И в них это давление было в разы меньше.
Говорят, у нас не было вариативного образования. Было! Только оно было устроено по-другому. И охватывало всю страну. В чем советская власть была хороша: если она начинала что-то делать, то достраивала систему до последней деревни. Или, по крайней мере, до маленьких городов. И эта система давала то, чего не давала школа – возможность найти таких же, как ты, по интересам. Она давала возможность в литературных кружках говорить о тех поэтах, которых не проходили в школе, а в живописи смотреть не только Шишкина… Нет, мне кажется, мы никуда не возвращаемся, но в головах больших и маленьких начальников образ советского сидит. И они пытаются живую жизнь, которая никак не похожа на советскую, матрицировать по этому образцу.
— Говоря о патриотическом воспитании, часто добавляют «военно-». У нас организуют военно-патриотические смены в лагерях, «Юнармия» насчитывает тысячи детей… Видите ли вы в этом проблему?
— Вижу. И это как раз та матрица прошлого, которая сидит в головах у начальников, они хотят поломать поколение, которое должно было двигаться в другую сторону. Хотят их загнать в загон. Я отвечу жестоко. Если поколение состоит из баранов, то у бюрократов всё получится. Баран идет туда, куда его ведут. Вот и посмотрим.
Я окончил советскую школу в 1979 году. Я не буду рассказывать, какую картину мира ввинчивали мне в мозги. Я не рос в антисоветской семье, у меня не было никого, кто мог бы мне создавать альтернативную картину мира. Но жизнь сформулировала в моей голове те мысли, которые мне в школе не предлагали. И знания мои изменились. Жизнь сильнее. Практики сильнее.
Я могу довести до трагической силы ваш вопрос, чуть-чуть его переформулируя. Эта милитаризация – только игра в прошлое или подготовка к войне? Если второе, то это, конечно, катастрофа.
— Перейдем к воспитанию в школе в целом. Недавно к этой теме обратились Рособрнадзор и детский омбудсмен…
— Я вообще всегда боюсь, когда образовательный чиновник начинает говорить о контроле. Потому что школа не для контроля, а контроль для школы. Как только они начали говорить о контроле как главной задаче образовательного процесса, начался путь к единому учебнику. И под это дело мы вернулись к распределению учебного материала по классам. Я считаю, что борьба за современное образование – это тоже правозащитная деятельность. Потому что это право ребенка быть современным. А оно нарушается. Новый ФГОС еще не утвержден, но мы его видели. И все, что мы могли сделать, мы сделали.
Возвращаясь к Кравцову и Рособрнадзору. Как только они ставят контроль в центр процесса – пиши пропало. Какие могут быть замеряемые критерии воспитания? Правильные ответы на правильные вопросы, количество конкурсов строя и песни – всегда количественные показатели, никаких других же не бывает. Мы катастрофически теряем время. Жизнь сама развернула нас в другую сторону.
— В то же время мы взяли курс на цифровизацию…
— Это правильное решение. Но вишенка должна быть на торте. Если нет торта, то вишенка в воздухе висеть не может.
— Еще один вопрос, который волнует учителей в последние годы: как говорить с детьми о политике?
— Внутрь университета и внутрь школы политика заходить не имеет права. Если она зашла, это означает не просто кризис, а крах системы. Но из этого не следует, что разговоры о политике не могут вестись. Тут жесткое разделение: учитель, который вовлекает учеников в политическую деятельность – неважно, прогрессивную, консервативную, – преступник. А вот разговор про политику – да. Только это вопрос формата.
Надо учить культуре дискуссии. «Посмотрите, у нас сейчас обсуждается вопрос о пенсиях. Давай, Ваня, ты расскажешь сейчас про то, что в семьях говорят, Петя – ты, что по этому поводу говорит партия власти, а ты, Муся, что говорит оппозиция. И попробуем понять, почему возник конфликт. Перед этим я сначала расскажу, какие проблемы в экономике привели нас к необходимости обсуждать эту тему». Но в школе у нас не учат риторике, не учат дискуссии. У нас учат правильному – в зависимости от того, какая у нас власть. И дальше дети растут с убеждением, что существует единственно правильная политическая модель.
— Дискуссия – это хорошо, но иногда ученики спрашивают личное мнение педагога по тому или иному политическому вопросу. Должен ли он высказывать свою позицию?
— «Дорогие дети, это уже вопрос моей личной политической позиции и моего влияния на вас. Я с каждым из вас по отдельности готов поговорить после уроков и сказать, что я об этом думаю. Но это не имеет никакого отношения к тому, чем мы сейчас с вами занимаемся. Вы займите свою позицию. И не просто ее займите, а постарайтесь обосновать. Услышьте, что вам говорят противники вашей позиции. По пунктам ответьте, что можете возразить. А где не можете, подумайте, почему вы здесь возразить не в состоянии». Главное, чему мы можем научить – это занимать позицию.
— Некоторые школьники занимают позицию активную настолько, что выходят на митинги, а потом в школе получают наказание…
— Учителя и директора, которые устраивают детям репрессии за это, должны идти под суд — так же, как учителя, которые ведут детей на площадь. Площадь — это дело родителей и самого ребенка в рамках закона. Я своим детям не запрещал и не призывал их этого делать. Я просто давал инструкцию: если вы пойдете на митинг, первое, что вы должны понять, придя на место, – как вы будете отсюда уходить. Мы можем их научить, снизить риски, но мы не можем за них прожить их жизнь.
— Как преподаватель вуза вы можете отметить, как изменились выпускники школ в последние годы?
— Я вижу, что каждое следующее поколение знает меньше, чем предыдущее, но думает все лучше. Но, к сожалению, они очень быстро встраиваются. Гораздо быстрее, чем поколение 2011-2015 годов. Все всё понимают. Мгновенная сделка. Телевизор никто не смотрит, но очень охотно туда идут работать.
…Вообще, это наша жизнь, и если бы она сводилась только к политике, только к взаимодействию с бюрократами и только к институциональным проблемам, то да, можно было бы ложиться в гроб. Но, к счастью, она к этому не сводится. Она больше, шире, умнее, чем все рамки, которые нам пытаются навязать извне. Проблема в том, что мы теряем время, потому что страна другая. Она изменилась. И я могу сказать, что она изменилась в лучшую сторону. Да, я с большинством своих современников принципиально не согласен, я думаю иначе, чем они. Но если выйти за пределы идеологии, то поведение людей изменилось. Мотивация у людей, отношение к ближнему изменились и гуманности стало больше.
Источник: ug.ru
