17 апреля исполняется 99 лет со дня рождения Софьи Милькиной, кинорежиссёра, сценариста, жены выдающегося мастера кино Михаила Швейцера. В Петрозаводске живут их родственники. Публикуем из «лицейского» архива беседу Инны Фрадковой с Михаилом Швейцером, состоявшуюся в 1998 году, и миниатюру Софьи Милькиной.
«У нас не получалось отключиться от работы ни на минуту»
…Поезд приближался к Москве. Мама волновалась. Я тоже. Я первый раз ехала в этот город. Повод для нашей поездки был очень горький. Несколько месяцев назад умерла мамина тетя. Я никогда не видела ее, только портрет в доме у бабушки. Спросила как-то: «Кто это?» — «Это моя сестра, — ответила бабушка. — Она и ее муж кинорежиссеры: Софья Милькина и Михаил Швейцер. Они сняли «Золотой теленок», «Маленькие трагедии», «Мертвые души», «Крейцерову сонату». Соня с детства была очень способной, обладала абсолютным слухом, училась в школе Гнесиных по классу скрипки, прекрасно рисовала, писала стихи, музыку. Она стала кинорежиссером». С портрета на меня смотрела молодая, очень красивая женщина, с огромными выразительными глазами. — «Бабушка, она очень красивая!».
На перроне нас встретил дядя Миша. Очень умное, интеллигентное лицо, очки.
Мы открываем дверь в квартиру. Зеркало в прихожей закрыто черным. С огромного портрета на меня смотрят знакомые глаза. Если хочешь понять человека, попади к нему в дом, осмотрись. Дом, в котором я оказалась, — это мир двоих людей, очень любивших друг друга. Дом удивительно уютный. Чувствуется, что хозяйка обладала великолепным вкусом. Все сделано ее руками, с огромной любовью. Я хожу по этому дому и смотрю, смотрю. Кажется, человек вышел на минуту, сейчас вернется, и мы сядем пить чай за уютным столом, зажжем лампу. На столе в маленьких берестяных лукошках — конфеты, сушки, печенье…
На стенах — картины. А на стеллажах с книгами — фотографии. Сцены из фильмов: Высоцкий в роли Дон Гуана. Высоцкий с тетей Соней, Трофимов в роли Гоголя, Иннокентий Смоктуновский – Барон в пушкинских «Маленьких трагедиях», друзья, Б. Окуджава в черной рамке. А на раскрытом пианино — ноты с его песнями. В. Венгеров в черной рамке. Около дивана к стене пришпилено несколько плакатов.
— Это мы делали друг другу газеты в день рождения или в другие праздники, — заметив, что я остановилась возле них, сказал дядя Миша.
На стенах очень много портретов дяди Миши, нарисованных тетей Соней.
Они были неразделимы. Их даже на студии называли «Наши Абрамычи»: у них были одинаковые отчества. Они слились и представляли одно целое. Перед этой любовью, этим чувством хочется встать на колени. Я слышала, как дядя Миша рассказывал о последних месяцах жизни, болезни тети Сони. Мама плакала, а потом сказала мне, что если существует такая любовь, хочется жить.
Дядя Миша спросил меня: «А кем ты хочешь быть?» Больной вопрос! «Еще пока не знаю. Пробую что-то писать. Журналистика, филология…» «Ну, а что же ты не воспользуешься случаем? Давно можно было у меня взять интервью. Кстати, знаешь, что нужно, чтобы интервью было хорошим? Его должен брать в хорошем смысле любопытный и неравнодушный человек». А потом добавил: «Что-то в последнее время я не читал хороших интервью!»
Такие слова только усилили мое волнение, но наше интервью все-таки состоялось.
— Какой из фильмов, снятых вами с Coфьей Абрамовной, самый любимый?
— «Время, вперед!». Это самая сильная, самая кинематографическая, самая необыкновенная картина. Она наиболее близка нам по своим главным мыслям, вопросам, которые в ней подняты, по тем решениям, которые нами Найдены.
— Вы все время работали вместе, а за кем оставался выбор сценария, актеров? Как это согласовывалось между вами?
— Это согласовывалось, правда, не без обсуждений, споров, но всегда оптимистично. Но расхождения бывали… Вот, например, когда мы работали над «Смешными людьми» по Чехову, Соня говорила мне: «Да не бери ты эти рассказы! Они уже 100 раз сыграны. «Злоумышленника» даже в кино поставили!» А я настаивал: «Нет, это надо сделать, у меня есть другие идеи по этому поводу. Это будет не так и не про то, как когда-то делали».
— А как дальше вы работали?
— Соня тянула на себе помимо творчества всю производственную часть. Она возглавляла весь актерский ансамбль и его подбор. А вообще вместе все делали. Начиная со сценария. Писал я, а идеи все нарабатывались вместе.
— В каком-нибудь фильме была использована ее музыка?
— Нет. Ее музыка не была использована ни в одной картине. И она не снялась ни в одном фильме.
— Но почему? Ведь она была такая артистичная, красивая?
— Не знаю! Она никогда ни на чем не настаивала, а мне не хватило благородства, фантазии предложить ей сыграть что-то дельное. Только один раз она мелькает на экране в «Крейцеровой сонате». Ее надо было, конечно, снять в каком-то хорошем, интересном эпизоде. Если бы я ей предложил, думаю, она согласилась бы. Во всяком случае, я бы взялся за работу с этим актером с большим удовольствием! И думаю, не дал бы ей провалиться.
Но так сложилась жизнь. Соня взяла на себя самые трудные, сложные функции в создании фильмов. Она была человеком уникальным по своей энергии; там, где дело касалось работы, она никогда не шла ни на компромиссы, ни на уступки. Она яростно защищала свои идеи, поэтому очень много в наших картинах артистов, в которых вложена ее душа, ее надежда, ее видение, понимание проблемы. Она впервые и Куравлева открыла, и еще очень многих.
— На работе вы были вместе, дома вместе, отдыхали вместе. Не уставали друг от друга?
— После первых наших трудных лет, когда мы очень мытарились — Соня снимала какие-то свои работы в одном месте, я снимал свои «халтуры» в другом (у нас, кстати, сохранилась очень большая и интересная переписка этого периода) — мы начали работать вместе. Это был фильм «Чужая родня». И с этого момента у нас все превратилось в единое существование. Уже не было различия между домом и производством, ночью и днем. Бывает, люди уходят со студии, приходят домой и думают: «Ну вот, сейчас я на некоторое время отключусь от работы». У нас же так не получалось ни на минуту.
— Как вы отдыхали?
— Соня очень любила море, купание. Это была ее стихия. Иногда нам удавалось дважды в год съездить к морю — весной и осенью. Ездили в экспедиции на юг. Эти поездки как-то очень Соню приподнимали, радовали. Хотя работа там была совершенно огромная.
— Есть еще в истории советского кино такая пара?
— Есть. Например, Довженко работал со своей женой — Солнцевой Юлией Ипполитовной. Она очень сильно ему помогала, взяла на себя все функции черновой организационной работы. С точки же зрения творчества она не имела большого значения, хотя сама была человеком очень творческим. Может, еще были такие пары, но я что-то не припомню…
Михаил Швейцер живет сегодня одной идеей: рассердиться на смерть и дожить эту жизнь так, чтобы продлить ее и своей единственной и любимой жене, другу, союзнику, единомышленнику. В память о Софье Милькиной он написал сценарий небольшого документального фильма. Вынашивает идею создания мультфильма по мотивам чудесной озорной песенки о кошках, написанной и исполненной ею. А старушкой — главной героиней этой песенки и мультфильма — будет Соня!
Клумба
Софья Милькина была признанной рассказчицей. Вот одна из ее миниатюр, помещенная в самодельном альманахе «Икша», в котором она, уже совсем больная, приняла живое участие.
Мы живем на Икше уже пятнадцать лет. А до этого, лет за пять, собрав деньги, мы внесли их за постройку нашего дома. Внесли и стали подзабывать об этом. Строится дом, не строится — не знаем. И вдруг однажды раздался звонок — приезжайте выбирать квартиру.
Помню прекрасное солнечное утро. Луг перед домом был совсем другим, чем теперь. Чего только на нем не росло: зверобой, ромашка, лютики… Аромат стоял потрясающий. Здесь на берегу организовалось много пикников. Все расстелили свои клетчатые и неклетчатые одеяла, пили, закусывали, смеялись и смотрели на эту раскрытую книгу — дом на зеленой лужайке, доходящий до кромки воды большого водохранилища. Плыли теплоходы, настроение было прекрасное.
Тут вдруг ко мне подходит какой-то человек, которого я не знала, отзывает меня в сторону и говорит: «Почему здесь иностранцы?»
А надо сказать, что с нами приехали наши друзья — всемирно известный сценарист Тонино Гуэрра и и его жена Лора Яблочкина.
Я просто остолбенела, мне будто плеснули помоями в лицо. Я ему ничего не ответила, отошла. Так с первого нашего вступления на этот зеленый луг выяснилось, что и здесь не будет такой уж безоблачной, гладкой жизни.
Все выбрали себе квартиры, и начали поселяться в эти соты, в эти пчелиные ячейки. Суетились, тащили кушетки и разную утварь, только одна семья почему-то суетилась в середине луга, точно у них и квартиры нет.
Это был Иннокентий Смоктуновский со своей женой Саломеей. Они что-то копали, перекапывали, и в результате получилось что-то вроде латинской буквы S. Кеша на тачке привез откуда-то здоровенный камень и положил посередине буквы S , так что получилась чудная скамейка.
Шло время, и эта буква S взошла потрясающе красивыми цветами, получилась клумба-вензель, икшинский вензель посреди зеленого ковра. Среди массы чудесных цветов рос огромный подсолнух, и все, кто любил Кешу, стали звать его Подсолнух.
Кеша оказался садовником, человеком, очень любящим это дело. На Икше он любил ходить в чем-то старом, у него всегда были джемпера с порванными локтями, какие-то несусветные тапки. Он все время ходил с испачканными землей руками и лицом. Волосы его выгорели.
И вот подросла эта клумба с подсолнухом. Мы так радовались, глядя на этот вензель Смоктуновского. Мы приняли его как самого обаятельного человека нашего дома и были счастливы тем, что живем под одной крышей с таким чудным, странным человеком и его женой Саломеей.
Прошло некоторое время, все обустроились. И вот однажды ко мне вошла моя соседка по этажу. Вошла она очень мрачная и сказала: «Сонечка, вас здесь ничто не раздражает?» Я говорю: «Нет, здесь так хорошо… Здесь прекрасно». — «А вот эта гадость посреди луга зеленого?»
Назвать эту клумбу гадостью! Она была такая красивая, эта клумба. Я спросила: «Почему же она может раздражать?» — «Ну, мне хочется видеть зеленый луг, до самой воды, а глаз упирается в эту клумбу. Я не хочу ее видеть». Я говорю: «Я вас не понимаю. Мне неясен сам предмет разговора. И кроме того, я не понимаю, почему вы ко мне пришли?» — «Сонечка, у вас со всеми хорошие отношения. Я вас очень прошу поговорить с Саломеей Михайловной. Чтоб больше этого не было», — сказала она тоном работника райкома. — «Нет, я не пойду к Саломее Михайловне и вам не советую. Эта клумба должна здесь быть. Вот посмотрите, все идут тропкой и оборачиваются на клумбу, потому что все знают, что эта клумба Смоктуновского, что здесь живет Смоктуновский. И все мы счастливые люди, так живем с ним в одном доме».
Назавтра ко мне пришла Саломея Михайловна. У нее было печальное лицо. Она сказала: «Вчера у меня была ваша соседка и велела, чтоб клумбы больше не было. Она ей действует на нервы. При этом у нее был тон человека, который почему-то имеет право приказывать». Я говорю: «Да плюньте вы на нее, не обращайте внимания». — «Нет, мы приезжаем сюда отдыхать, и я не хочу, чтобы Иннокентий Михайлович и я переживали здесь такие горькие минуты. Я с трудом вчера удержалась от слез. Я больше не буду делать эту клумбу».
Тут я быстренько всем рассказала об этом. Одни возмутились и сказали: быть клумбе. Другие — наоборот. Клумба разделили людей. Но выступать против клумбы было странно, патологически странно.
На следующую весну не видно Кеши с лопатой, не видно его тачки. Саломея ничего не сделала.
Я еду на рынок, покупаю семена. Я в жизни никогда не занималась сельским хозяйством, а тут беру лопату и начинаю вскапывать клумбу. Не зная правил садоводства, как попало сажаю подсолнухи, георгины, левкои. А потом каждый вечер выхожу поливать клумбу. И получается поляна — как сцена. Все смотрят на действие, происходящее на этой поляне, из своих лоджий, как из лож. Там они видят актрису-солистку Соню Милькину, которая копает клумбу, поливает, таскает ведра.
Потом, наконец, к ней начинает присоединяться активная часть дома. Вася Катанян кричит мне из своей лоджии (они живут на первом этаже): «Зачем ты бегаешь наверх? Я тебе буду отсюда подавать воду». И передает мне через барьер ведро, забыв про то, что недавно перенес инфаркт.
Через некоторое время вырастает клумба невероятной красоты. Я таких георгинов в жизни не видела. Они были выше моего роста. И все фотографировались у этой чудной клумбы.
Несколько раз ко мне приходила та соседка и говорила что-то насчет общего собрания. Звучала лексика зощенковского рассказа: «Мы еще с вами поговорим… Мы еще с вами поговорим…» Короче говоря, в тот год клумба была.
А потом подсолнух заглох. Я заболела и больше не стала сажать клумбу. И на этом, можно сказать, эта история кончилась.
Когда я лежала после операции в Первоградской, у меня на подоконнике стоял рисунок маленького Вани Панфилова (должна похвалиться, что дети Икши всегда меня очень любили, были моей армией маленьких защитников и помогали мне делать клумбу).
Ваня, чтобы улучшить мне настроение, на большом ватманском листе нарисовал зеленый луг, кромку воды и букву S — клумбу с цветами, сделанными точечками разноцветных карандашей. И там было написано «Соня». Я смотрела на этот рисунок и радовалась, вспоминала солнце, Икшу и начинала верить, что все заживет и выйду я из этой палаты.
Возможно, у кого-нибудь получился бы прекрасный рассказ про то, как клумба не кончилась, как ее сажали дети. Но клумба заглохла. Больше никто ее не сажал. И сейчас ни клумбы, ни подсолнуха. А ведь какое было бы счастье, если бы клумба осталась после смерти Кеши!
Газета «Лицей», № 11 1998 год
