Один из признаков таланта писателя – чувство пути. Это цитата из Блока, которую приводит Елена Сойни в одной из своих публикаций. Читая стихи поэта, доктора филологических наук, драматурга и переводчика Елены Сойни, думаю о ее таланте и чувстве пути. Ее судьба навсегда связана с Севером, как бы ни хотела она изменить обстоятельства. Ключ к ее биографии дают Холмогоры, а творческий путь ее как поэта и ученого также не представляется без Северной Фиваиды.
– Все поэты, творчество которых мне доводилось исследовать, и все мои герои — всегда в пути. Или они путешествуют на Север вслед за сказочными персонажами, или они открывают другие сакральные страны и места. И неважно, куда идет этот путь: с юга на север или с запада на восток, или наоборот. Главное, что человек находится в движении, причем необязательно географически. Путь может быть духовным, путь к самому себе. Путь может быть по кругу или как путь птицы с юга на север и с севера на юг. А еще есть путь домой, путь возвращения, а это часто бывает сложнее, чем уход из дома. Есть такая пословица: «Из дому не выезжать — жить не научишься». Отправиться в путь — такая задача рано или поздно встает перед каждым человеком, тем более творческим.
– Какие вехи вашего пути считаете судьбоносными?
– Самое судьбоносное в жизни человека – это появление на свет в той или иной семье. Так получилось, что моя семья — очень контрастная по существу. Отец южанин, начинал трудовую деятельность в Харькове. Человек веселый, он обожал компанию, песни, музыку, прекрасно пел, кстати, имел отношение к организации оркестров в Петрозаводске в конце 1940-х годов. Все мое детство проходило под звуки концертной гитары.
В селе Малошуйке Архангельской области отец встретил мою маму, учительницу начальных классов. Они, такие разные, даже противоположные по характеру и во многом другом, поженились в Архангельске в конце войны.
Моя мама очень сдержанная, из настоящих холмогорских поморов. Их дом в селе Ломоносово Холмогорского района стоял рядом с домами потомков Ломоносовых. По линии прадедушки — зодчего Ильи Некрасова — наш род Некрасовых, возможно, пересекался с линиями этих родов, так говорила мама.
У Елены есть потрясающее стихотворение «Ильинична», посвященное бабушке, маминой маме:
Откуда знать мне –
шестерых парней
домой, на берег Северной Двины,
не дождалась Ильинична с войны.
Один из не пришедших сыновей получил звание героя Советского Союза. У этих мальчиков, ушедших на фронт добровольцами, по словам Елены Сойни, вообще не стояло вопроса сражаться или не сражаться. Северные люди — открытые, надежные, крепкие, они не подведут, как Северный флот, о котором в песне поется. Этот народ — монолит. Такая же открытость, твердость, надежность были и в ее бабушке, маме.
– Интерес к финскому языку у вас откуда?
– Моя семья со стороны мамы всегда осознавала себя настоящими поморами. Поморское начало предполагает в себе и финскую, и норвежскую, и русскую составляющую. Ни финская, ни норвежская культура не была для поморов чужой. В далеком прошлом общение для северян было естественным до такой степени, что поморам даже хлеб было выгоднее покупать у норвежцев, чем на юге. Путь по морю был более коротким, чем волоком до юга. Я в этом убедилась, когда писала пьесу о Бьярмии – стране, известной по сагам. Я серьезно изучала этот вопрос, специальную литературу. В пьесе соединились три культуры.
С другой стороны, я с юности обожаю любимый мною Финский театр, несмотря на то что мама водила нас и в кукольный театр, и в филармонию. Прекрасно помню все спектакли того времени: «Охота на ведьм» Артура Миллера, «Жаворонок» Жана Ануя, «Сапожники Нумми» Алексиса Киви. Спектакли ставили ленинградские режиссеры. Я тогда пользовалась наушниками, но основная публика обращала на себя внимание знанием языка и тем, как она выглядела. Особенно женщины: белые волосы, белые кружевные воротнички. После спектаклей обычно устраивались танцы, что в музыкальной традиции финской культуры. Американские финны, между прочим, привезли сюда и джаз.
– По вашей пьесе «Оставайся в Биармии» в 2008 году была поставлена первая в Карелии национальная опера. Мне помнится, это был удивительный спектакль. О нем мощно в свое время высказался ученый и поэт Юрий Линник, назвав пьесу замечательной, отмеченной печатью большой культуры, вас — поэтом-романтиком, а музыку Владислава Панченко экспрессивной и заклинательной. Жаль, что спектакль больше не идет…
– Моя заслуга, наверное, в том, что не пользовалась никакими чужими сюжетами, что это исключительно мой собственный сюжет, а в основу легли стихи поэта-скальда Глума сына Гейри. Это конец X века.
Вождь наипервейший
Задал жару бьярмам,
В селенье на Вине
сталь вождя сверкала.
Эти стихи не давали мне покоя с самой юности. Скальдическая поэзия очень точная, в ней нет фантазии. Скальды писали о фактах, которые им были известны.
Видите ли, театр — это коллективное творчество. Некоторые сцены, предложенные режиссером, я бы не стала вводить. Но Сергей Пронин расставил свои акценты. К тому же в спектакле был очень громкий звук, якобы соответствующий рок-опере… Я бы не согласилась с этим. Но были и вполне удачные моменты, восхищала игра актеров – как из Финляндии, так и из Петрозаводска. Уйдя из театра, режиссер унес с собой и право на свою постановку.
Елену Сойни всегда узнаешь по ее поморской стати. По честному стиху, на который откликается душа. По внутренней силе, сдержанности, ясности и доверчивости взгляда. Кажется, это особый поморский тип женщины. А оказывается, она после 7 класса пыталась уехать из уготованного ей Богом города. Как? Почему?
– Я хотела быть астрономом! – Елена увлекает своим рассказом. – Пыталась поступить в математическую школу в Ленинграде. Не получилось. Поступала в МГУ имени того самого Михаила Васильевича Ломоносова на математический факультет. Конкурс был очень высокий. Я не прошла. Решила на следующий год поступать в Литературный институт, а там необходим был стаж работы. Думала, поработаю год, а потом снова уеду, но по настоянию мамы – она очень беспокоилась за меня – подала документы на филологический факультет нашего Петрозаводского университета, хотя вообще никак не связывала себя с филологией. Первые же лекции меня потрясли: мне открылся совсем другой мир.
– Почему вы решили поступать в Литературный институт?
– Когда во втором классе у меня стали появляться стихи, это сразу одобрил мой папа. Он и предложил мне отнести их в радиокомитет, где детской редакцией заведовал поэт Давид Максович Мальц. Ему мои совсем детские стихи понравились, и вскоре они прозвучали по радио. Кстати, у нас был очень дружный класс, мальчики и девочки самых разных национальностей, но нам в голову не приходило, что мы — разные. Стихи, которые я писала, мои одноклассники знали наизусть. Иногда, когда я кого-то из них встречаю, они как пароль выдают мне: «Фидель Кастро рус приехал в Советский Союз!».
Потом я стала диктором радиостанции «Юный пионер». Там познакомилась со многими поэтами, в том числе с Юрием Линником, Тайсто Сумманеном. Поэт Иван Алексеевич Костин сделал со мной первую беседу. Я до сих пор храню заветы, которым они меня учили. Тайсто Сумманен был блестящим поэтом высоких настроений и тонких чувств, мастером точной рифмы. Несколько раз я бывала у него дома, он делился своим опытом, давал мне своего рода уроки мастерства. Он учил меня безоглядности в поэзии. «Поэзия должна быть честной! Безоглядной! — говорил он. — Если даже через полчаса тебе придется опровергнуть идущее из сердца слово, ты должна его произнести. Поэзия – это Вселенная. В ней нельзя застраховаться!». С тех пор я стараюсь всегда быть честной в поэзии.
– Кто в Петрозаводском университете был вашим вдохновителем?
– В университете меня ожидало настоящее чудо! Я попала на лекцию Ирины Петровны Лупановой о фольклоре, об истоках народного творчества. Это был настоящий театр, тот, который я так обожала, но при этом бесплатный. В таком состоянии я проучилась три года, другие лекции были ничуть не хуже. Древнегреческая литература с Татьяной Георгиевной Мальчуковой, литература немецких романтиков со Львом Ивановичем Мальчуковым. Мой руководитель Леонид Владимирович Павлов блестяще читал нам лекции по русской литературе начала ХХ века. Но когда начались чисто методические предметы, мои эмоции поубавились, крылья опустились, потому что по духу я совсем не педагог, хотя сейчас я все-таки преподаю в Санкт-Петербургском университете. Могу только делиться своими знаниями, эмоциями, своей любовью к тому или иному писателю.
– И что вы предприняли?
– По программе студенческого обмена я оказалась в Тартуском университете. И опять чудо! Училась у известного литературоведа, культуролога и семиотика Юрия Михайловича Лотмана. Моим любимым преподавателем и руководителем была его жена Зара Григорьевна Минц, специалист по поэзии Александра Блока и по истории русского символизма, доктор филологии. Зачеты мы часто сдавали у них дома, была на кафедре такая традиция. Я дружила с одним из их сыновей – Гришей, будущим художником.
Кстати, Блока я очень люблю, и это счастье, что он остался у нас в отечестве. Это к нашему разговору о чувстве пути и таланте, ему не пришлось оставлять родину и менять читателей.
Иногда на утренних лекциях я бывала одна, и Зара Григорьевна проводила лекцию для меня одной. «Да пономарь читает и одному прихожанину!» – шутила она. Иногда она приглашала меня в кафе, угощая чашечкой кофе и бутербродом с икрой, понимая, что с деньгами у студентов напряженно. Кстати, в студенческой столовой Тартуского университета всегда можно было поесть, там бесплатно подавали квашеную капусту и хлеб, порой это и было моей пищей.
Мне нравилось учиться у Зары Григорьевны. Но, к сожалению, целевое место в аспирантуру Тартуского университета получить было невозможно, хотя она приглашала меня к себе в ученики.
– У вас есть потрясающее стихотворение «Уехавшим поэтам». Вы и в самом деле считаете, что эмиграция губительна?
– Моя поэтическая и жизненная позиция могут не совпадать, я уже говорила об этом. Мои любимые поэты Иван Савин и Иван Елагин жили в эмиграции. Хотя это было вынужденно, те времена вообще невозможно судить, люди спасали свою жизнь.
– А вы примеряли эмиграцию на себя?
– Мы с мужем какое-то время действительно жили в Финляндии, там родилась наша дочь. Власти Хельсинки даже предлагали мне оформить соответствующие документы и остаться, у меня хранится письмо, свидетельствующее об этом. Но мне ничто не мешало реализовываться на родине: учиться и работать. Здесь оставались мои родители, которые уже нуждались в уходе. И потом, пишу я на русском языке, здесь мои читатели. Может, это звучит пафосно, но для пишущего человека это важно.
– Каким образом в вас сочетаются поэт и литературовед?
– В Карельский филиал Академии наук меня пригласил Эйно Генрихович Карху, хотя в принципе я не очень хотела заниматься литературоведением, думала о работе в редакции какого-либо журнала. Как-то мой однокурсник, поэт Владимир Судаков сказал мне, что поэту лучше работать в кочегарке, заниматься пролетарским трудом, чтобы душа при этом была свободной. Но меня покорил Эйно Генрихович Карху, его книги, блестящий русский язык, знания, высокая порядочность, отношение к жизни. Он, кстати, автор не только научных трудов, но и блестящих переводов финской поэзии и романа Алексиса Киви «Семеро братьев». Эйно Генрихович его перевел будучи студентом. Мой аспирант Глеб Сумароков вместе с композитором Карлом Раутио-младшим недавно озвучили его и создали первую в России аудиоверсию романа. Словом, мне захотелось учиться у Карху, работать с ним бок о бок. И сейчас в Институте языка, литературы и истории КарНЦ РАН, где моя основная работа, я сижу кабинете за его столом и даже на его стуле, смотрю на мир его глазами.
Когда пишешь о других как литературовед, наверное, это для поэта и минус и плюс одновременно. Да, приходится анализировать, придерживаться определенной терминологии, но зато знакомишься с прекрасными авторами, погружаешься в стихию творчества поэтов, о которых я могла бы просто не знать. Карху открыл мне имена Эйно Лейно, Катри Вала, Айлы Мерилуото.
В те годы, когда мне посчастливилось учиться у Юрия Михайловича Лотмана и Зары Григорьевны Минц, они уже не были строгими приверженцами структуралистской терминологии. Их собственные работы и книги больше напоминали художественную литературу, их интересно было читать. На лекциях о «Евгении Онегине» Лотман говорил не столько о структуре текста, сколько о том, как проходили дуэли, какую одежду непременно надевали дуэлянты, как были устроены пистолеты…
И сейчас я не придерживаюсь наукообразия. Между терминами «многоязычный мир» или «полилингвальный» я, конечно, выбираю первый. Мне очень нравится фраза философа Альберта Швейцера, что термины – это препятствие для мысли. Хочется писать не только для узкого круга специалистов. Возможно, мой стиль эссеистский. Понятно, что литературоведческое сообщество предпочитает более строгий филологический подход к исследованиям.
– Ваша докторская диссертация посвящена русско-финским литературным связям начала ХХ века, у вас немало стихов и научных статей, где речь так или иначе идет о Севере. Как вам живется на Русском Севере сегодня?
— Однажды экскурсовод музея «Кижи», рассказывая о том, сколько всего нужно, чтобы пережить зиму, удивил меня. На севере мы выживаем, в каком-то смысле это искусство. Мы обречены долгие зимы проживать в помещении. Это все так. Я не люблю холода. «Я живу у онежской метели в плену…» – мои слова. Да, но здесь мои друзья, читатели, коллеги. Это наш земной круг, мы его не выбирали, так получилось. И я отвечу как человек, пишущий здесь и живущий: «А Север он хорош, иль плох, но эту землю мне дал Бог!».
