Я давно хотела публично поблагодарить Учителя. Напомнить ему некоторые важные для меня моменты, которые он наверняка забыл или о которых не знал. Их, конечно, больше, чем вместили эти воспоминания. Написала их в последние дни декабря, а 7 января Игоря Николаевича Григовича не стало. Как и многие, не могу в это поверить. Как и многие, знаю, что он остался в великом множестве своих учеников, коллег, пациентов, знакомых как добрый и мудрый друг и наставник. Остались его статьи и книги, которые сейчас особенно хочется перечитывать. Ведь это его прямая речь, обращённая к нам и к тем, кто после нас.
Моё первое воспоминание о нём: мне 6 лет, у нас дома большой человек в больших очках, с чёрной шевелюрой и усами осматривает мою коленку, которая часто болит. По словам доктора, причин для беспокойства нет, и я надолго его забываю.
Мы иногда встречали его на улице, как и других известных врачей того времени — Юлию Лукиничну Сологуб, Зинаиду Михайловну Иссерсон, Марка Михайловича Буркина, Сергея Александровича Вишневского, и папа задерживался с разговором. Я изнывала от желания идти дальше, но послушно стояла рядом, в то время как над моей головой кружились и влетали мне в уши медицинские термины. Дома я часто засыпала под беседы родителей, невропатолога и врача-лаборанта, об очередном тяжёлом больном с менингитом, так что мой выбор профессии был предопределён.
В 1982 году мы встретились уже в другом качестве. Я студентка 5 курса медицинского факультета, Игорь Николаевич Григович — заведующий курсом детской хирургии. Тогда и именно он открыл для нас понятие алгоритмов в медицине. От него мы узнали о книге Линденбратена по рентгенологии, построенной на этом принципе. Это было логично и красиво – последовательный путь от симптома к симптому, приводящий к правильному диагнозу или хотя бы значительно суживающий перечень возможных страданий у пациента.
В медицине того периода было маловато точности, много субъективных описаний признаков. Например, у ребёнка большой живот. Но какой считать таковым? У каждого этому мера своя. А Игорь Николаевич рассказывал нам, что гораздо более объективным будет показатель соотношения окружности живота с ростом ребёнка. На кафедре проводились работы в поисках таких критериев, много внимания уделялось определению понятия норма.
Помню, как не подготовившийся к занятию студент мучительно перечислял возможные симптомы аппендицита у детей.
— Может быть рвота.
— Может, — соглашался профессор.
— Может быть тошнота.
— Может, — грустно отвечал Игорь Николаевич.
Ему хотелось, чтобы мы учились выявлять не возможное, а непременное, обязательное, иначе можно утонуть в выявляемых симптомах разной степени значимости.
Его интерес к истории медицины мы видели в организованной в старинном здании больницы Иссерсона на улице Кирова, где тогда располагалась кафедра, выставке документов, фотографий и личных вещей Михаила Давыдовича, в рассказах о «случайных» открытиях, о разработанных оригинальных операциях. За фамилиями, ставшими порой названиями диагностических и лечебных методов, он видел живых людей, своих предшественников в хирургическом искусстве.
Говоря о рентгенологическом исследовании, задал неожиданный вопрос: как звали Рентгена? В повисшей от незнания тишине я вдруг назвала имя Конрад, сама не понимая, как оно пришло мне на ум. Игорь Николаевич и удивился, и обрадовался единомышленнице. На самом деле, имя было двойным, Вильгельм Конрад, но всё-таки часть его я назвала правильно. Теперь, когда оказалось, что многие мои предки — русские немцы – были известными врачами и могли быть лично знакомы с Рентгеном или его только что изданными работами, думаю, это имя было в недрах моей родовой генеалогической памяти.
Необычным для того времени в нашей стране было его постоянное внимание к синдрому жестокого отношения к ребёнку. Казалось, в СССР этого нет и быть не может, а его врачебный опыт говорил об обратном. Также Игорь Николаевич заострял наше внимание на, казалось бы, мелочах: неаккуратном отношении взрослых к хранению мелких предметов, лекарств, химикатов, небрежном обращении с печками, электроплитками, кастрюлями с кипятком. Жертвами этого становились дети, его пациенты. Даже поднятие ребёнка вверх за ручку в виде игры легко приводит к травме плечевого сустава, предостерегал он нас.
Игорь Николаевич был категорически против эвтаназии. Рассказывал о детях с онкологическими заболеваниями, у которых не было никаких шансов выжить, настолько далеко зашла болезнь. Но эти дети выживали, возникая вдруг через несколько лет перед пораженными врачами бодрыми и здоровыми. Наверное, таких случаев было немного, но так как неизвестно, кому выпадет счастливый жребий, нельзя никого лишать этого шанса, был убеждён наш преподаватель.
Весной 1984 года Игорь Николаевич рисовал нам радужные скорые перспективы всеобщей компьютеризации в обычной жизни и в медицине. Мы посмеивались, категорически отказываясь в такое верить. Как же мы ошибались! А он снова был прав.
На каждом, даже небольшом клиническом цикле, студенты писали историю болезни пациента. И тут Игорь Николаевич подходил к вопросу рационально и разумно. Нам было предложено оформить только выписной эпикриз. Это такая часть документа, где отражается самое важное, весь ход обследования, постановки диагноза и лечения. Также необходимо было проанализировать сделанное и указать, какие методы исследования ещё нужно было провести. В моей работе, уместившейся в тонкой ученической тетрадочке, стоит высокая оценка профессора. А также его рекомендация по обследованию, которое я не учла. Так интересно и с пользой шло наше обучение.
После окончания шести обязательных лет учёбы я оказалась в клинической ординатуре по детским болезням на его же кафедре, а затем стала её преподавателем. Ещё через год у меня родился сын, который в 1,5-месячном возрасте стал пациентом Игоря Николаевича. Врождённо суженный выход из желудка привёл на втором месяце его жизни к значительному отставанию в весе и развитии. Через три месяца такие дети без операции обречены на смерть от истощения.
Помню эти тяжёлые для нашей семьи дни, когда мы не спали ночами: ребёнок от голода, а мы не понимая, в чём причина его страданий. Сынишка худел и бледнел, всё меньше двигался. Наконец, я обратилась к Игорю Николаевичу, который при осмотре вместе с коллегой Юрием Пяттоевым подтвердил мои предположения о пилоростенозе, поставив правильный диагноз уже на своём, профессорском уровне. Ювелирная эндоскопия, проведённая Валерием Васильевичем Дербенёвым, говорила о том же.
Отчётливо помню день операции. Это происходило всё в той же иссерсоновской клинике на улице Кирова. Сынишку унесли, а я осталась ждать результатов в крошечном отсеке большой боксированной палаты на 12 человек. Сидела на детском стульчике, упираясь спиной в огромную горячую батарею, а глазами в застеленную чистым бельём кровать. Я почти не спала уже три недели, была измучена и не выдержала искушения прилечь.
Помню, как удивился этому Игорь Николаевич, когда пришёл сообщить об успешной операции: ребёнка режут, а мать чуть ли не спит! Но как опытный и мудрый человек быстро всё понял и отпустил домой до следующего дня, пока сын находится в реанимации. Вернувшись утром, я обнаружила, что моя койка занята мальчиком лет 12-ти. Четыре дня я провела в постоянном уходе за сынишкой, а на ночь укладывалась спать тут же, на расстеленном на полу матрасе. Мои студентки сообщали:
— Игорь Николаевич опять говорил о вас на лекции.
— И что же он говорил?
— Что он заходит в палату, а его доктор спит на полу, и он даже ничем не может ему помочь.
Видимо, поэтому и из-за благоприятного течения послеоперационного периода на пятый день, ещё до снятия швов, он отпустил нас домой.
Сын рос и навёрстывал упущенное, не терпя ни минуты промедления с кормлением. Встретив Игоря Николаевича на улице, я от всей души благодарила его, демонстрируя зубастого толстячка в коляске. И только мой папа-шутник совершенно серьёзно попросил Григовича показать палец. Недоумевающий Игорь Николаевич выполнил эту просьбу, а мой папа заявил: «Я так и знал, Игорь, что ты сделал моему внуку дырку со свой палец толщиной! Мы его прокормить не можем, будем подавать на тебя на алименты». Мы дружно смеялись, потому что беда, благодаря его искусству, была позади.
Хотя Игорь Николаевич приглашал меня после отпуска по уходу за ребёнком вернуться на кафедру (педиатрия и детская хирургия в то время были объединены под его началом), что до сих пор лестно, я поняла, что эта работа не вполне мне подходит, как и я ей. Ушла в диагностическую лабораторную службу, чем очень довольна. Казалось, наши пути разминулись. Мы лишь иногда встречались на улице и с удовольствием коротко разговаривали на разные темы.
Когда спустя многие годы мы оказались на встрече друзей и сторонников интернет-журнала «Лицей» в Национальном музее, я взахлёб рассказывала Игорю Николаевичу о своих родословных изысканиях, в том числе об обнаруженной мною целой плеяде известных российских врачей. Тогда рассказы ещё не были опубликованы. Он захотел их прочитать, одобрил, посоветовал разместить на страницах журнала, даже считал, что можно подать заявку на присвоение звания исследователя по совокупности этих работ. Мне была очень приятна его высокая оценка. А ещё радовало, что хотя я покинула кафедру, но всё-таки проявила склонность к научной и исследовательской работе, которую ещё в моей юности разглядели преподаватели, что они во мне не ошиблись.
Игорь Николаевич тогда же подарил мне свою книгу «Господин случай» с очень дорогой для меня дарственной надписью. Он рассказал, что готовя её, вспоминал и моего сына, и операцию, которую ему делал. Дело в том, что врач, впервые успешно её совершивший, не смог сшить ткани так, как считал нужным, и оставил часть их не сшитыми. Но это случайное решение проблемы оказалось лучшим и до сих пор используется при этом оперативном пособии. Сейчас перечитываю эту книгу и вновь удивляюсь, как легко и увлекательно она читается, как именитый профессор не боится признаваться в своих ошибках и заблуждениях, как хочет помочь нам справиться с трудными ситуациями, как всю жизнь он благодарен своим учителям, как много в нашей жизни решает случай или то, что кажется нам случайным. Очень интересно узнать о становлении и развитии детской хирургии в стране и в Карелии, о выделении этой отрасли в отдельную науку на его глазах и при его самом активном участии.
Эта способность доктора Григовича не замыкаться только рамками медицины, реализовывать себя и свой опыт в литературной и публицистической деятельности, участвовать в общественной жизни, любить музыку, поэзию, прозу, дружеское общение со многими людьми отражает многогранность и величину его личности, его талант.
Несколько лет назад, решив с коллегами подготовить и издать к юбилею медицинского факультета книгу литературных произведений разных жанров его выпускников разных лет, Игорь Николаевич вдруг обратился ко мне с просьбой-поручением написать для сборника предисловие. Признаюсь, всегда волнуюсь по-ученически при разговоре с Учителем. А тут ещё такая просьба! Напрасно я отказывалась, предлагала кандидатуры профессиональных писателей и поэтов. Позже я поняла, что авторы сборника хотели, чтобы предисловие было от такого же, как и они, литературного любителя. Была очень рада, когда моя попытка была им одобрена, его похвала для меня всегда дорого стоит.
«Дорогая Юля, встал почти ночью, настроение соответствовало возрасту — мрачное, открыл почту и…ахнул. Получилось замечательно: эмоционально, доброжелательно и очень по делу. Спасибо и низкий поклон. Не знаю мнение других аксакалов, но уверен, что не понравиться не может. Хорошо выстрелила! И.Н.».
На мои сожаления, что в книге не представлены или слишком коротко представлены некоторые авторы, в том числе и он, Игорь Николаевич ответил: «Юлинька, согласен, что кого-то мало, кого-то много, но цель была просто продемонстрировать, что у большинства из нас есть за душой еще кое-что, кроме профессии. Да и объем, отпущенный для этого раздела — ограничен. Зильбера так вообще совсем мало. Но у нас есть много опубликованного, а у некоторых — нет, поэтому всех по чуть-чуть».
Дорогой Игорь Николаевич, спасибо Вам за всё! За то, что бывает не так часто – за помощь и поддержку старшего, за мой драгоценный час ученичества длиною, как оказалось, в целую жизнь.
