за то, что она промахнулась…
Для начала две справки – одна из советского словаря, другая – из расстрельных списков:Шкловский Григорий Львович (р. 1875) – партийный и советский работник. Вступил в РСДРП в 1898, вел партийную работу в Белоруссии, неоднократно подвергался репрессиям. В 1909 из ссылки бежал в Швейцарию. В эмиграции участвовал в партийной работе; был делегатом от большевиков на Базельском конгрессе 2 Интернационала (1912), в марте 1915 участвовал на Бернской конференции. После Февральской революции вернулся в Россию в «запломбированном вагоне», работал в Нижнем Новгороде и Москве; был зам. председателя Московского совета районных дум; в Октябре – комиссар Дорогомиловского района. В 1918 – советник полпредства в Швейцарии; до 1925 работал в органах НКИД. На XIV Съезде партии избран в ЦКК ВКП(б); в 1927 за работу в рядах зиновьевско-троцкистской оппозиции исключен из ЦКК. С 1928 работал в Химсиндикате, в 1929 – 30 член правления Химимпорта, с 1931 работает в ОНТИ (Объединение научно-техн. изд.) и Химико-фарм. объединении.
Шкловский Григорий Львович, 1875 г. р., уроженец г. Бобруйск, еврей, б. член ВКП(б), химик, член правления объединения Химсиндикат, проживал: г. Москва, Лялин пер., д. 8, кв. 14. Военной коллегией Верховного суда СССР 14 ноября 1936 г. осужден по ст. ст. 17-58-8, 58-11 УК РСФСР на 10 лет тюрьмы. Отбывал наказание в Соловках. Особой тройкой УНКВД ЛО 10 октября 1937 г. приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян в Карельской АССР (Сандармох) 4 ноября 1937 г.
Григорий Шкловский родился в местечке Паричи, под Бобруйском, окончил Бернский университет, стал фармацевтом, защитил в Швейцарии в 1914 году докторскую диссертацию. Но известность получил как один из видных деятелей РСДРП(б), участник II съезда партии, друг Ленина, профессиональный революционер. Он был держателем партийной кассы, финансистом, обеспечивающим быт ее вождей и большевистских депутатов Госдумы. В его швейцарском доме часто останавливались видные деятели РСДРП, Ленин с Надеждой Константиновной, для которой Шкловский нашел врача, лечившего ее от базедовой болезни.
У Григория Шкловского было пять дочерей. Младшая, Наталья, родилась в марте 1917-го, поэтому он не поехал в том вагоне с Лениным, а приехал в Россию чуть позже, оставив в Швейцарии семью и старшую дочь Марию, которая к тому времени уже вышла замуж. Она стала художницей, выставлялась на многих выставках. Интересно свидетельство Юлиана Семенова в документальной повести «Лицом к лицу»:
«В Базеле нашел художницу Мари Юберзакс, дочь Григория Шкловского, соратника В. И. Ленина. Я провел у нее часа три; женщине за восемьдесят, однако она еще путешествует, много пишет. От нее, посмотрев бесценные реликвии, письма и записки Ильича, я уехал с письмом, по которому пять документов Ленина, находящихся ныне у Мари Юберзакс, безвозмездно передаются нашему государству».
А вот свидетельство Анатолия Тиктинера, внука Зелика Горелика:
«После смерти мужа в начале шестидесятых годов она (Мари Юберзакс), разбирая архив на чердаке, нашла 22 оригинала писем Ленина к ее отцу. Естественно, эти письма Маруся отнесла в наше посольство. Посол сразу же предложил купить их по 3 тысячи долларов за каждое письмо, как я сейчас понимаю, любой западный аукцион оценил бы их раз в десять дороже. Маруся же поставила совсем иные условия: она отдает письма бесплатно, с условием, что государство выдает ей и ее взрослому сыну-журналисту месячную визу в Москву для посещения сестер и, кроме того, каждой сестре, жившей в коммуналке, выдает по двухкомнатной квартире. Причем письма отдаст только в Москве, лично удостоверившись в исполнении договоренностей. Торг и препирательства продолжались более трех лет, и вот в 1965 году они действительно приехали в Москву. Обещанную квартиру дали только сестре Жене. Мама и ее родная сестра тетя Франя Коган (ур. Горелик), мать Зины – ничего не получили. Слава Богу, что для всех нас не было никаких негативных последствий!»
В Полном собрании сочинений Ленина в 55 томах опубликовано 31 письмо Ленина к Шкловскому с 1910 года по 1922. В основном это деловые письма с различными просьбами по партийной работе. Интересны обращения: «Дорогой товарищ», «Дорогой Ш.», «Дорогой Г.Л.», «Дорогой друг». И подписи: без подписи, «Ваш Н. Ленин», «Ваш В.И.», «Ваш Ленин», «Ваш В. Ульянов».
Из воспоминаний Оли Шатуновской:
«В 37 году при аресте Григория Шкловского сотрудниками Лубянки у него была изъята записка Ленина, адресованная ему Владимиром Ильичом в 1922 году. Григорий Шкловский во время первой мировой войны был председателем Бернской большевистской конференции, организованной Лениным, где было сформулировано отношение большевиков к этой войне. Григорий Шкловский был близким другом и доверенным лицом Ленина. Записка эта является частью переписки между Лениным и Григорием Шкловским. Отвечая на какое-то письмо Шкловского, Ленин пишет: «Да, Григорий, Вы правы. Против меня ведется интрига, очень глубокая и сложная: предлагаю какую-нибудь кандидатуру на Оргбюро – меня проваливают; продолжаю настаивать – меня обвиняют в протекционизме. Повторяю, интрига глубокая и очень сложная. Придется нам опереться на нашу молодежь».
В Оргбюро тогда заседали Сталин и Молотов».
Двося Шкловская с дочерьми приехала в Россию в октябре 1920 года, а 18 января 21-го Ленин уже отвечает Двосе на письмо, в котором она просит его помочь устроить их семью за границей. Ленин действительно помогает им, он пишет в своих ходатайствах, что «этой семье в России не выжить. Здесь не могут». Чичерину пишет в феврале: «Этой семье у нас не под силу. Их надо за границу». Потом просит помочь с получением визы, и семья Шкловских, наконец, получает визу в июле 1921 года.
Карьера Шкловского после возвращения в Россию складывалась вполне успешно – в 1918-м он был уже назначен советником полпредства в Швейцарии, позже – консулом в Гамбурге, где и прожил с семьей до 1924 года. Для Германии это было тяжелое время, нестабильное, в городе происходили забастовки, и советские власти решили, что надо «помочь» организовать восстание, которое переросло бы в общегерманское. В Гамбург приехали Раскольников, Лариса Рейснер, Тельман, Радек, которые вели там подстрекательскую деятельность. Руководил восстанием Эрнст Тельман. С восстанием не получилось. Как написано в БСЭ: «Героическая борьба германского пролетариата в 1923 не увенчалась успехом. Главная вина за поражение рабочего класса ложится на лидеров социал-демократии, сорвавших единство действий пролетариата».
Но в 1934 году проходил XVII съезд партии, «съезд победителей», и Шкловский имел смелость указать Сталину, «главному победителю», на ошибки в его речи на этом съезде, поскольку был с Кобой на ты. Очевидно, это и стало началом конца: как любой тиран, Сталин вычищал страну от слишком умных и от тех, кто много знает.
В 1936 году Шкловский был осужден на 10 лет, и отбывал наказание на Соловках. А 10 октября 1937 года особой тройкой УНКВД ЛО приговорен к высшей мере наказания.
Расстрелян в урочище Сандармох под Медвежьегорском 4 ноября 1937 года с так называемым «Соловецким этапом».
О том, что творилось на Соловках, рассказать невозможно. Человеческий ум не в состоянии вместить в себя такое. Причем началось это не в 37-м, как принято считать, а сразу же, как только был создан этот лагерь – первый опыт советской власти по построению социализма в отдельно взятой стране. Вот текст подлинного письма от 1926 (!) года. Позже писем уже не писали, а порядки становились только страшнее. Когда Юрий Дмитриев показал мне рисунки свидетелей того, что происходило в лагере, мне стало плохо.
Мы заключенные, которые возвращаемся из Саловецкого Конц. лагеря по болезни, которые отправлялись туда полные сил и здоровья в настоящее время возвращаемся инвалидами изломанными и искалеченными морально — и физически. Просим обратить внимание на произвол и насилие царящие в Соловецком — Конц. Лагере в Кеми и на всех участках Кон. лагеря. Такого ужаса произвола и насилия и беззакония даже трудно представить человеческому воображению. Отправляясь туда, даже в мыслях не предполагали такого кошмара и теперь искалеченные сами и от нескольких тысяч людей там находящихся взываем к руководящему центру Советского государства положить предел царящему там ужасу…Подписи: Г. Железнов, Виноградов, Ф. Белинский.
14 декабря 1926 г.»
В 1929 году Соловки посетил Максим Горький. Его визит был устроен для того, чтобы успокоить общественное мнение Запада после опубликования там книги одного из зэков, сумевшего бежать из лагеря, в которой рассказывалось о том, что на самом деле творится на острове. Этот прием прекрасно действовал на протяжении всей советской власти. (Хотя и сейчас «мировое общественное мнение» во многих вопросах слышит лишь то, что хочет слышать.) После визита в «Известиях» появился очерк «Соловки». До сих пор неясно, что это за очерк – обманутого человека, злодея, задавленного страхом и отрабатывающего заказ, и вообще, писал ли его Горький сам? Вот несколько выдержек из этого довольно большого очерка:«Конечно, остров – не тюрьма, но, разумеется, с него – не убежать, хотя газеты эмигрантов и печатают статейки, озаглавленные: «Бегство из Соловок». В одной из таких статеек сказано: «Отойдя 26 километров от места работы, беглецы…» На острове, который имеет 24 километра длины и 16 ширины, совершенно невозможно отойти «от места работы» на 26 километров»…
«Были мы на концерте в театре, он помещается в кремле, устроен, должно быть, в расширенном помещении бывшей «трапезной». Вмещает человек семьсот и, разумеется, «битком набит». «Социально опасная» публика жадна до зрелищ, так же как и всякая другая, и так же, если не больше, горячо благодарит артистов.
Концерт был весьма интересен и разнообразен. Небольшой, но хорошо сыгравшийся «симфонический ансамбль» исполнил увертюру из «Севильского цирюльника», скрипач играл «Мазурку» Венявского, «Весенние воды» Рахманинова; неплохо был спет «Пролог» из «Паяцев», пели русские песни, танцевали «ковбойский» и «эксцентрический» танцы, некто отлично декламировал «Гармонь» Жарова под аккомпанемент гармоники и рояля. Совершенно изумительно работала труппа акробатов, – пятеро мужчин и женщина, – делая такие «трюки», каких не увидишь и в хорошем цирке. Во время антрактов в «фойе» превосходно играл Россини, Верди и увертюру Бетховена к «Эгмонту» богатый духовой оркестр; дирижирует им человек бесспорно талантливый. Да и концерт показал немало талантливых людей. Все они, разумеется, «заключенные» и работают для сцены и на сцене, должно быть, немало. Не знаю, как часто устраиваются такие обширные концерты, как тот, в котором я был. На афише сказано: «Театр 1 отделения», очевидно, театр «2 отделения» ставит пьесы или же существуют два театра»… «Болшевская трудкоммуна черпает рабочую силу в Соловецком лагере и в тюрьмах. Соловки, как я уже говорил,– крепко и умело налаженное хозяйство и подготовительная школа для вуза – трудкоммуны в Болшеве…
В колонии строится здание для клуба, театра, библиотеки. К ней проведена ветка железной дороги. Сделано еще многое. И, когда видишь, сколько сделано за двенадцать месяцев, с гордостью думаешь: «Это сделано силами людей, которых мещане морили бы в тюрьмах»…
Мне кажется – вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки, и такие трудкоммуны, как Болшево. Именно этим путем государство быстро достигнет одной из своих целей: уничтожить тюрьмы».
К этому «выводу» можно добавить цитату из бесед с Григорием Померанцем «В поисках самого себя»:«…Для него была живой легендой Оля Шатуновская, которая была всего на пару лет его постарше, но уже успела в 1916 году стать членом партии, поэтому была старой коммунисткой. Она, конечно, успела отбыть Колыму. Но Хрущев сделал ее членом партколлегии, занимавшейся реабилитацией, а потом она расследовала убийство Кирова. И в доме Зинаиды Александровны я с ней познакомился и подружился. Из ее рассказов я узнал, что председатель КГБ Шелепин дал ей по запросу комиссии Шверника справку об арестах с первого полугодия 1935 года и до первого полугодия 1941 года (справки делались по полугодиям). Цифра арестованных составила 19.870.000 человек».
Конечно же, не все арестованные были расстреляны, но, несомненно, вернулась лишь малая часть. Всего лишь один эпизод, рассказанный Михаилом Блехманом в дневниковых записях:«В 1958 году мы снимали документальный фильм на Полюсе холода в Оймяконе (Якутия). Из Оймякона нам нужно было добраться до оз. Лабынкыр. Это 5-6 дней пути на оленьих упряжках. Время было зимнее, и в иные дни мороз достигал – 63-65° С. Так или иначе, загрузившись в Оймяконе продуктами, мы отправились в путь. Нам предстояло пересечь «зимник» – дорогу Магадан-Хан-дыга. И тут наш кортеж из 11 оленьих упряжек остановился. Я спросил у проводника, пожилого якута Михаила Яковлевича Слепцова:
– В чем дело? Почему стоим?
– Постоим надо, Михаил, – ответил Слепцов и, сняв беличью шапку, продолжил, – в 37-38 году я молодой был, олень гонял, белка стрелял, горностай ловил, домой ходил. По этой дороге гнали этап заключенных. Много сотни человек. Охрана тепло, в валенках, полушубках, собаки. А этап – кто в чем одет. Время было позднее, однако, скоро темно будет, зима, холодно. Куда гонят? А тут начальник крикнул: «Привал!» Зажгли костры… а утром сельсовет позвал народ, привел сюда, велел собрать замерзших и сложить вдоль дороги, засыпать снегом, летом закопать будем. Так что эта дорога, Михаил, вся на костях этапов».
Юрий Дмитриев – президент Академии социально-правовой защиты, член Республиканской комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий. Но дело не в должностях, а в делах, которые Юрий самоотверженно творит. Он нашел и раскопал места расстрельных захоронений в карьере Сулажгорского кирпичного завода, в Бесовце на месте нынешнего гарнизона, в Красном Бору под Петрозаводском, в Кеми, в Пудоже. В поисках захоронений прошел пешком по обеим сторонам Беломорско-Балтийского канала.
Всё сказанное уместилось в несколько строк, но для того, чтобы это найти и раскопать, сколько же надо было перерыть документов в архивах, порой закрытых, опросить местных жителей, сделать пробные раскопки почти вслепую без специальной аппаратуры. И все это в лесах, вдалеке от людей… Это Юрий Дмитриев предложил установить в Сандармохе памятники убитым там людям всех национальностей и конфессий, чтобы можно было придти и почтить память, прочитав молитву на их родном языке. И там уже установлены памятники и памятные знаки православным, католикам, литовцам, украинцам, мусульманам, евреям.
На церемонии открытия памятника евреям (пока документально установлены 193 имени) Юрий произнес слова на иврите. И именно по этому списку расстрелянных в Сандармохе евреев внук нашел место трагического конца своего некогда знаменитого деда.
Я получил письмо по электронной почте с просьбой попытаться узнать что-либо о Шкловском, погибшем в советском лагере где-то в Карелии в 37-м году. Письмо подписано Кисиным Александром Вадимовичем, внуком Шкловского. Он пишет без особой надежды, но вдруг… Я почти машинально просматриваю списки убитых в Сандармохе и нахожу там фамилию Шкловского. Но мало ли Шкловских, тем более что в письме не сообщается о его имени и отчестве. Я пересылаю данные о Шкловском и сразу же получаю ответ: это он! Александр Кисин спрашивает, где этот Сандармох, как туда добраться и когда можно приехать.
Через несколько дней я встречаю поезд из Москвы, провожаю Александра на автовокзал, и он едет в урочище Сандармох – место расстрела своего деда, которое он уже не надеялся когда-либо найти.
Вечером в офисе общины Александр Кисин рассказал о своем деде, других родственниках, о своей жизни. О том, что его бабушка, Двося Шкловская, получила свой срок – пять лет мордовских лагерей, но выжила, вернулась. Рассказал о случае со своим отцом:
– Мой папа работал инженером-конструктором на мебельной фабрике в Москве на Ольховке, недалеко от Казанского вокзала. В 38-м году за ним пришли. Сказали, чтобы он зашел в отдел кадров – там сидит товарищ… «Вадим Моисеевич, у нас есть к вам дело. Давайте поедем с нами». Он покраснел, побелел, позеленел, говорит: «Можно я позвоню домой?» Отвечают: «Нет. Не надо звонить. Вечером будете дома. Поехали». Вышли на фабричный двор – из всех окон смотрят… Доехали до Лубянки, провели куда-то. Отец ни живой, ни мертвый. Ему говорят: «Вадим Моисеевич, у нас появилось очень много дел, нам нужны ящички для каталожных карточек. Будьте любезны, обмерьте все, делайте, что вам нужно, и в течение недели изготовьте. Когда будет готово, позвоните нам». Когда отца привезли обратно на фабрику, на него смотрели как на вернувшегося с того света.
Юрий Дмитриев рассказал о своей работе, о Соловецком этапе, как он по крупицам собирал эти списки, о том, что еще надо сделать. А сделать, оказалось, надо еще очень, очень много. «Опечатанный вагон» проехался по всей стране, оставив после себя ямы с человеческими костями, и они как язвами проказы покрыли необъятные просторы нашей многострадальной родины. И там, в этих ямах, лежат и те, кто революцию делал, и те, кто революции не делал, кто революцию поддерживал, и кто революцию не поддерживал, и те, кому вообще было все это… И пока каждой закопанной кости не возвратится ее имя, не будет покоя стране, породившей и так долго терпевшей столь чудовищный режим.
