«Он прожил жизнь взахлёб…»

Мы родились в стране,

которой больше нет.

Но в Атлантиде той

мы были, мы любили.

(Е. Евтушенко, «Прощай, наш красный флаг»)

Помню, вскоре после того, как не стало Советского Союза, мы с отцом гуляли по Парку пионеров (ныне Губернаторскому) и беседовали о событиях в стране. Он с болью воспринял распад СССР, хотя еще в 70-х годах писал в журнале «Коммунист» о системных проблемах рыночной экономики и уже позже, но задолго до перестройки, говорил о неизбежности рыночных реформ. Предвидел он и то, что провести их в рамках существующего государства практически невозможно, что заплатить за реформы придется расслоением общества и обострением национальных противоречий. Своими пессимистическими прогнозами в самом начале 80-х он делился с Николаем Рыжковым, заведовавшим тогда экономическим отделом ЦК КПСС.

Да, умом он понимал историческую неизбежность происходящего. Но ведь с карты мира исчезла его страна, его Родина. Страна и страшная, и прекрасная, совсем не похожая на зарождавшуюся рыночную Россию, и такая родная, несмотря на крушение теорий, низвержение кумиров, развенчание легенд. Принять это было непросто. Персональная союзная пенсия, которой за выдающиеся заслуги в труде наградила его исчезнувшая «атлантида», была упразднена, коммунистическая партия, которой он верил, окончательно дискредитировала себя в его глазах, породив ГКЧП 19 августа 1991 года, а все его накопления «на черный день», как у абсолютного большинства советских граждан, были съедены инфляцией.

Но он не умел долго предаваться унынию. Читал лекции по теории управления, помогал как советник новому генеральному директору Онежского тракторного завода Н. Волнухину, с восторгом открывал для себя ранее запрещенные для публикации в СССР произведения и, как всегда, с жадностью поглощал информацию из газет, журналов, выпусков новостей, стараясь не упустить ни одной подробности.

Отец родился 6 августа 1926 года в городе Первомайске Николаевской области (Украина). Детство его прошло в Одессе, которая, видимо, развила его врожденное чувство юмора. Он умел шутить в любых ситуациях, и это качество помогало ему в жизни. Как-то ему делали операцию под местным наркозом — нужно было удалить кисту на кости. Хирурги работали режущими инструментами и стучали молотками. Было очень больно. А этажом выше шел ремонт, оттуда также доносился стук. «Там тоже удаляют кисту?» — спросил отец, развеселив врачей так, что они были вынуждены приостановить операцию, чтобы справиться с приступами смеха. «Больше так не шутите, Борис Наумович, — сказал хирург, — а то, не дай бог, оттяпаем со смеха что-нибудь лишнее».

Отец с удовольствием смотрел комедии, особенно любил фильмы Леонида Гайдая, не раз перечитывал и часто цитировал произведения Ильфа и Петрова. Помню, однажды в школьные годы я тяжело болел, и отец для поднятия боевого духа читал мне по вечерам «Трое в лодке, не считая собаки» (Джером К. Джером). Несмотря на то что книгу эту он хорошо знал, мне приходилось долго ждать, пока, мгновенно «просканировав» глазами абзац и вдоволь насмеявшись, он продолжит чтение вслух. Поэтому сначала я хохотал от его заразительного смеха, а потом уже от самой книги.

Именно в Одессе он написал свои первые стихи. Отец не считал себя поэтом, но к поэзии относился трепетно. Встретив случайно родственную душу, неравнодушную к поэзии, мог всю ночь напролет читать наизусть любимые стихи. Его близкий друг — известный карельский художник и поэт Алексей Авдышев — спешил прочесть отцу по телефону свои только что родившиеся стихотворения и всегда прислуши­вался к его мнению.

Возможно, Одесса привила отцу и любовь к музыке и песням. Денег на аппаратуру он не жалел: многочислен­ные патефоны, проигрыватели, бобинные и кассетные маг­нитофоны с моно- и стереозвучанием регулярно сменяли друг друга в ходе научно-технического прогресса. Особен­но отец любил слушать бардов: песни А. Вертинского, Б. Окуджавы, А. Галича, В. Высоцкого и других исполните­лей постоянно звучали в нашей квартире. Любил отец и по­петь. Несмотря на полное отсутствие голоса и слуха, пел он громко, и поэтому мама, я и моя сестра Наталья часто от­казывали ему в этом удовольствии.

Отсутствие вокальных данных компенсировалось у отца феноменальной памятью. Он на спор мог процитировать це­лые главы из известных литературных произведений (неважно стихи или прозу), помнил в подробностях школьные и институтские предметы, в его памяти хранилось несметное количество различных чисел, включая даже урожаи зерно­вых в СССР в конкретном году. Отец гордился своей памя­тью и не раз вспоминал фразу одного из своих институтских преподавателей, который сказал ему как-то: «Одлис, у вас не голова, а мусорный ящик».

Когда началась война, отцу было четырнадцать лет. Его отец Наум Ефимович Одлис ушел на фронт, а он, став вре­менно главой семьи и сознавая всю тяжесть свалившейся на него ответственности, со своей матерью Анной Давидовной и младшей сестрой Долли отправился в эвакуацию в город Каттакурган (Узбекистан). Дорога была долгой и нелегкой. Не хватало еды. Поезд периодически бомбили. И когда в одном небольшом городке незнакомая узбекская семья приютила их, голодных и уставших, и накормила лепешками, отец за­помнил этот эпизод на всю жизнь. Поэтому понятие «совет­ский интернационализм» для него не было пустым словосо­четанием из учебников политэкономии социализма.

В 1943 году отец окончил среднюю школу в Каттаккургане. В сохранившемся аттестате знания по всем предметам оценены как отличные.

В 1948 году, окончив Среднеазиатский индустриальный ин­ститут в Ташкенте по специальности «технология машино­строения», отец по распределению был направлен в Петро­заводск на Онежский машиностроительный завод (ныне Онежский тракторный завод), работа на котором стала глав­ным делом всей его жизни. Где находится Онежский завод, он не знал и чуть было по ошибке не отправился в город Онего Архангельской области.

Среднеазиатский институт сыграл еще одну важную роль в судьбе отца. Именно в институте он познакомился с моей ма­мой Асей Давыдовной. Они полюбили друг друга, пожени­лись и вместе поехали в далекую и таинственную Карелию.

Это была красивая любовь, длившаяся почти полвека.

Отец шутя называл маму «девочка шиворот-навыворот» за ее нестандартные поступки и игнорирование некоторых об­щепринятых правил поведения. Однажды во время учебы в институте он, отказывая себе во всем, скопил деньги и на ка­никулах отправился навестить свою будущую супругу, кото­рая по семейным обстоятельствам на один год уезжала из Ташкента в Москву. Всю долгую дорогу он рассказывал сосе­дям по вагону, какая красивая и замечательная у него девуш­ка. Когда поезд приехал в Москву, заинтригованные соседи вместе с отцом выглядывали в окно, выискивая писаную красавицу, но ее на перроне не было. «Может, она нашла се­бе другого», — предположили попутчики. «Этого не может быть, — ответил отец, — вы просто не знаете мою Асеньку, нужно посмотреть с другой стороны состава». И действитель­но, из противоположных окон вагона все увидели одиноко стоящую на пустом перроне маленькую худенькую девочку. Когда отец, перебравшись на другой перрон, спросил ее, что она здесь делает, мама со всей непосредственностью объясни­ла, что на той стороне очень много народу.

О том, как сильно отец любил маму, можно судить по его стихотворениям, посвященным ей. А мама и сегодня по-прежнему его любит и не может смириться с потерей.

Поселились молодожены в отдельной комнате в деревянном доме на улице Пробной. Комната была холодной, по ночам вода в ведре замерзала. От положенной им по ордеру большей и бо­лее теплой комнаты они отказались в пользу соседей — моло­дой семьи с двумя маленькими детьми. Оклад у отца в то вре­мя составлял 88 рублей, а килограмм масла стоил 54 рубля. Из верхней одежды имелась лишь трофейная немецкая шинель.

Отец сразу полюбил Карелию и Петрозаводск. Где бы он ни был, он всегда скучал по родному городу. А ездить по СССР ему приходилось немало. Бывали годы, когда общее время командировок исчислялось месяцами.

Отец начал работу на Онежском машиностроительном за­воде в качестве технолога механосборочного цеха. Завод был сильно разрушен во время войны. В цехах не было даже отопления. За ночь станки заметало снегом и перед началом смены его приходилось сметать метелками. В то время спе­циалистов с высшим образованием на заводе можно было пе­ресчитать по пальцам. Не хватало и квалифицированных ра­бочих рук. По совместительству отцу пришлось стать расточ­ником высокого разряда и почти год отработать в этом каче­стве. Сохранилась фотография 1949 года для газеты: «Ком­сомолец, рационализатор, инженер Борис Одлис внедрил ра­боту токарных станков на скоростных режимах».

Добиваясь конкретных результатов в работе и имея выдаю­щиеся организаторские способности, отец стремительно рос по служебной лестнице: в 1951 году он уже главный техно­лог завода, в 1952-м — заместитель главного инженера, в 1956-м — начальник производства. В 1957 году по решению областного комитета партии, в те годы являвшегося высшим органом власти в республике, отец был переведен на руково­дящую должность в Карельский Совнархоз и проработал там два года. Впоследствии он шутя называл эти годы «черным пятном в своей биографии» и говорил, что «на стены бросал­ся от скуки». Годы, проведенные в Совнархозе, на всю жизнь отбили у него желание работать в государственном аппарате управления. Почувствовав, что деквалифицируется как спе­циалист, он обратился к первому секретарю Карельского об­кома КПСС Ивану Ильичу Сенькину с настоятельной прось­бой вернуть его на завод. Просьба была удовлетворена, и в 1959 году он был назначен главным инженером, а в 1961 году — директором Онежского тракторного завода.

Отец спешил жить, успевая одновременно заниматься столькими делами, что сегодня это кажется просто невероят­ным. Руководя заводом, он немало времени уделял семье; ус­певал прочитывать все новинки литературы; посещал кино, театр; любил играть и весьма неплохо играл в бильярд; имел первый разряд по настольному теннису; играл в шашки, шах­маты; занимался любительским кино- и фотоделом (само­стоятельно отснятый, проявленный и смонтированный им на 8-миллиметровой пленке игровой фильм «Наташа собирается в детский сад», где главную роль блестяще сыграла моя сестра, мы до сих пор смотрим с большим удовольствием); писал книги и статьи по вопросам управления предприятием; когда в Петро­заводске стали появляться первые дачные кооперативы, фа­натично увлекся земледелием; иногда с удовольствием бало­вал нас и удивлял гостей различными приготовленными им вкусностями; любил водить машину, ловить рыбу (охоту он не любил), собирать грибы, плавать, смотреть хоккей и фут­бол, рассказывать анекдоты и смешные истории; любил со­бак, кошек; разводил аквариумных рыбок.

Перечислять его увлечения можно бесконечно. Он любил все связанное с ак­тивной деятельностью и не переносил рутину. Его невозмож­но было, например, заставить просто лежать и загорать на пляже в течение более чем тридцати минут. Осваивая новый для себя вид деятельности, неважно какой (от разведения цветов до приготовления пищи), он сначала внимательно изу­чал всю посвященную данной теме литературу, читал ин­струкции, затем выслушивал советы и рекомендации «быва­лых» и лишь после этого, вооружившись теорией, принимал­ся за дело. Причем все, чем занимался, делал каче­ственно, с любовью и азартом.

Когда он выступал, читал лекцию или просто что-то рас­сказывал, делал это настолько эмоционально, что цели­ком и полностью завладевал вниманием аудитории. Широта его кругозора позволяла ему со знанием дела говорить на лю­бую предложенную собеседником тему, а словарный запас его был так велик, что разгадывание кроссвордов не предста­вляло для него никакого труда и интереса.

Ему было почти семьдесят лет, когда он осваивал домашний компьютер. Помню, с каким восторгом он демонстрировал мне первый текст, самостоятельно набранный им в текстовом редакторе «Лексикон». Думаю, что многие мои сверстники уже не умеют так удивляться, восторгаться и так радоваться жизни, как умел он в последние отпущенные ему годы.

Но, пожалуй, главным увлечением отца были люди. «За­помни, каждый человек — это вселенная, людей нужно при­нимать такими, какие они есть», — не раз говорил он мне, ци­тируя четверостишье Расула Гамзатова:

К дальним звездам, в небесную роздымь

Улетали ракеты не раз.

Люди, люди — высокие звезды,

Долететь бы мне только до вас.

Он искренне интересовался окружавшими его людьми, мельчайшими подробностями их жизни. А его феноменаль­ная память навсегда сохраняла услышанную хотя бы один раз информацию. Обходя завод, он видел в каждом встретив­шемся ему на пути не только руководителя, специалиста, ра­бочего, а в первую очередь человека, с которым ему неред­ко было о чем поговорить, чем поинтересоваться. Не ограни­чиваясь дежурной фразой «Как дела?», он узнавал, выздоро­вела ли жена, как учится сын, закончен ли дачный сезон, как бегает недавно купленная машина и т.д. и т.п. В то время не были известны рекомендации Дейла Карнеги о том, как заво­евать расположение людей, да он в них и не нуждался. Ему действительно было интересно все услышанное. И онежцы отвечали ему взаимностью. У него практически не было вра­гов. Ведь он пытался понять, а значит, простить и найти при­менение даже тем, кто был настроен по отношению к нему враждебно. Но таких было очень немного, большинство же работников завода тепло относились к своему директору и це­нили его за высокий профессионализм и человечность.

Неудивительно, что у отца было немало близких друзей и очень много приятелей. Ему везло на встречи с выдающимися людьми: с советскими и зарубежными государственными дея­телями, со знаменитыми писателями, поэтами, известными представителями искусства, науки, военачальниками, космо­навтами и просто интересными людьми. В беседе он быстро подбирал ключик к незнакомцам, и, бывало,  мимолетная встреча на каком-нибудь выездном мероприятии перерастала в многолетнюю дружбу. К нему домой нередко приходили за со­ветом и простые рабочие, и известные петрозаводчане. Он ни­кому не отказывал. Многочисленные родственники отца и ма­мы души в нем не чаяли и всегда радовались общению с ним. Мы с сестрой с детских лет понимали, что наш папа — человек незаурядный, гордились им и любили его. Отец принципиаль­но старался не сближаться с коллегами по работе, считая, что это может помешать ему в управлении заводом, но приятель­ские отношения поддерживал с большинством из них.

Для отца не существовало понятия «высшее общество». Именно поэтому он не сумел приспособиться к отдыху на служебной даче в элитарной Шуйской Чупе и перебрался на базу отдыха завода на озере Лососинное, а со временем постро­ил дачу в заводском кооперативе «Онежец». Не так давно один московский академик, вспоминая отца, сказал мне, что для него и его коллег по работе казалась чем-то удивитель­ным дружба Бориса Одлиса, занимавшего в те годы высокую ступень в сложной партийно-хозяйственной иерархии совет­ской системы, с рядовым научным сотрудником возглавля­емого этим академиком НИИ. «Представляешь, — рассказы­вал мне академик, — твой отец даже иногда останавливался ночевать в его маленькой квартирке, предпочитая ее гости­нице «Россия». Поскольку родители привили и мне, и моей сестре Наталье иммунитет к любого рода попыткам поде­лить людей по сортам, слоям, кастам и пр. в зависимости от должности, образования, уровня достатка, национальности и места в обществе, то мне в свою очередь было непонятно, что именно удивляло академика и его коллег.

Несмотря на то что в Петрозаводске отец был самым высо­кооплачиваемым (по официальным данным) руководителем, его отличала редкая скромность. Со старого горбатого «Запо­рожца» он нехотя пересел на «Москвич-412» лишь после того, как заводчане шутя пригрозили ему сжечь «позорящий их ди­ректора автомобиль». С 412-м «Москвичом» он и вышел на пенсию в 1986 году. Отец практически не использовал свои возможности приобретать по знакомству дефицитные про­дукты и вещи (для тех, кто не застал те времена, скажу для примера, что под категорию дефицитных подпадали тогда все съедобные мясные продукты). Колбасу и прочие «делика­тесы» отец привозил из Москвы. Когда однажды в столовой заводского профилактория нам дали на завтрак сухим пай­ком вместо четырех положенных порций масла кусок граммов на двести, это стало причиной скандала с разборка­ми, чуть было не закончившегося увольнением несчастной по­варихи, пожелавшей сделать приятное директору завода.

Приемы по личным вопросам были для отца одной из са­мых тяжелых обязанностей. В основном людей волновал квартирный вопрос. Ждать очереди на жилье можно было всю жизнь. Когда отец возглавил завод в 1961 году, основную часть жилого фонда предприятия составляли деревянные не­благоустроенные дома, среди которых было большое коли­чество бараков. За годы его директорства было снесено 48 та­ких домов, расселены 474 семьи, количество семей онежцев, проживающих в благоустроенных квартирах возросло, с 250 до 5000, но этого было явно недостаточно, чтобы снять жи­лищную проблему. На момент выхода отца на пенсию в 1986 году на очереди за квартирами все еще стояли около 1300 се­мей, из которых свыше 500 проживали в неблагоустроенных домах. Очевидно, что в такой ситуации вести прием по лич­ным вопросам было непросто. Многие люди находились на грани отчаянья. Помочь можно было единицам, а остальных нужно было внимательно выслушать и по возможности успо­коить до очередного приема по личным вопросам. В такие дни отец приходил домой как выжатый лимон — усталый и злой, и мы знали, что лучше к нему не приставать.

Водитель директорской «Волги» рассказал по секрету моей маме, как однажды во время заселения нового заводского дома отец попросил его подъехать к зданию и постоять в сторонке, чтобы машину никто не увидел. Ему хотелось посмотреть на счастливые лица людей, дождавшихся своей очереди.

Может сложиться мнение, что отец был добреньким и мяг­ким директором завода. Это не так. Действуя в интересах все­го коллектива, он умел принимать очень жесткие решения. Был случай, когда он уволил одновременно нескольких руко­водителей высокого ранга. В таких случаях, комментируя свои действия, он говорил: «Нет такой профессии — хороший чело­век». Но при этом он всегда старался смягчить удар и по воз­можности подобрать уволенным подходящую для них работу.

До настоящего времени так и не найден окончательный от­вет на вопрос, что же такое управление предприятием — наука или искусство? Не побоюсь привести одно ленинское определе­ние, которое отец часто вспоминал: «Талант организатора — это способность организовывать дружную работу большого коллектива». По-моему, несмотря на изобилие книг по теории управления, появившихся с тех пор на свет, добавить к этому определению нечего. И как не велика пропасть между совет­ским предприятием и предприятием, работающим в рыночных условиях, управление ими — это в первую очередь постановка и достижение целей и задач. В первые же годы директорства отцу удалось создать сплоченную и надежную команду про­фессионалов, которой по плечу были самые сложные задачи. А о климате в коллективе можно судить по тому, как сложно в те годы было устроиться работать на Онежский тракторный завод и с какой гордостью носили заводчане звание «онежцев».

Трудно даже представить демократический стиль управле­ния заводом в условиях советской системы хозяйствования. В то время готовые решения часто спускались сверху и об­суждению не подлежали. Тем не менее на совещаниях отец давал возможность каждому высказать свое мнение и лишь после этого объявлял окончательное решение, которое затем жестко претворял в жизнь.

Советскую экономику и правила игры отец изучил настоль­ко глубоко, что по заданию ЦК КПСС и Совмина СССР не­редко выезжал в качестве эксперта на другие предприятия страны для разрешения возникающих там экономических проблем. А системы управления и организации труда, вне­дренные им на Онежском тракторном заводе, описанные в книгах, брошюрах и удостоенные вниманием центрального партийного журнала «Коммунист», стали предметом постоян­ного изучения с целью распространения передового опыта.

Однако рамки административно-командной системы отцу бы­ли тесны, и в интересах дела ему не раз приходилось экспери­ментировать, выходя порой «за флажки». Наличие многочи­сленных противоречивых законов, постановлений и инструк­ций позволяло контрольно-ревизионным органам посадить ру­ководителя даже за хорошие дела, например, за строитель­ство детского сада с бассейном или водогрязелечебницы.

От­ца не раз выручало теплое отношение к нему первого лица республики, первого секретаря Карельского обкома КПСС с 1958-го по 1984 год И.И. Сенькина и министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР с 1965-го по 1980 год И.Ф. Синицина. Эти руководители никогда его не сдава­ли. Оставалась верной отцу даже в самых тяжелых, порой критических обстоятельствах и сформированная им на заводе команда управленцев. А непоколебимая вера в торжество доб­ра и справедливости, неиссякаемый запас энергии, оптимизма и умение держать удар помогали ему находить выход из са­мых, казалось бы, безнадежных ситуаций. Он никогда не пря­тался от опасности. «Иди на грозу, преодолевая свой страх», — учил он меня. Одна из любимых им поговорок: «Нужно уметь из слез сделать соль и продать на рынке».

Коммунистическая идеология и коммунистическая партия значили для отца очень много. В одном из своих стихотворе­ний он уличает себя в «бездумной фанатичной вере». Не будучи ни догматиком, ни тем более фанатиком, он тем не менее до начала 80-х верил в преимущество социалистического строя и торжество идеологии всеобщего равенства и братства. С попыткой прорыва человечества к звездам сравнивал он не­удавшийся эксперимент по обретению абсолютной справедли­вости во всемирном коммунистическом рае.

Да, он верил, но никогда с трибуны или со страниц книг, газет и журналов он не врал людям, прикидываясь идейным. Он мог заблуждаться в своих взглядах, но никогда он не относился к партии лишь как к некоему обязательному условию для успешной карьеры. Строчки из стихотворения А. Межирова «Коммунисты, впе­ред!» были для него девизом и руководством к действию. По­сле распада СССР он не стал вступать в ряды КПРФ. Во-пер­вых, плоды гласности донесли до него много доселе неизвест­ных и страшных страниц из истории страны, а во-вторых, он считал, что Российская Федерация — это уже другая страна, а КПРФ — другая партия, сильно отличающаяся от той, в ряды которой он с гордостью вступил в 1951 году.

Когда началась перестройка, отец, так радовавшийся сна­чала приходу генсека-реформатора М. Горбачева, вскоре пе­рестал понимать происходящее в экономике страны. Он твердо знал, что требуются радикальные преобразования во всех сферах жизни, что нужна решительная и болезненная ломка административно-командной системы хозяйствования, структурная реформа промышленности, невозможная без значительного снижения объемов производства, а в ряде слу­чаев и полной остановки неэффективных заводов и фабрик. А вместо этого появился бессмысленный популистский ло­зунг: «Перестройка с ускорением». Отец знал также, что сре­ди его коллег и друзей — директоров заводов — немало прогрес­сивно мыслящих руководителей, готовых работать в усло­виях рынка. Поэтому он был потрясен призывом М. Горбаче­ва к рабочим расправляться с не поверившими в перестройку директорами, прозвучавшим на одной из показанных по те­левизору встреч с коллективом производственного предпри­ятия («Мы их — сверху, а вы их — снизу»).

О разрушительных для экономики последствиях принимаемых решений отец на­писал письмо в областной и в Центральный Комитет КПСС. На какое-то время он замкнулся в себе, стремясь оградить родных и близких от терзавших его сомнений. Приветствуя шаги руководства страны в направлении демократизации, гласности, открытости, он не мог согласиться с реализуемым М. Горбачевым вариантом экономических реформ, а без это­го не считал себя вправе дальше руководить заводом. Чув­ствуя свою личную ответственность за сформированную им на заводе команду, верой и правдой служившую ему долгие десятилетия, за завод, с которым он буквально сросся, отец одновременно понимал, что пора давать дорогу своим моло­дым воспитанникам — новой смене руководителей. Глубокие переживания окончательно подорвали и без того ослаблен­ное постоянными стрессами здоровье. В декабре 1986 года отец принял решение уйти на пенсию.

Это решение далось ему очень непросто. К тому времени он отработал на заводе 38 лет, из них более 25-ти — в каче­стве директора (абсолютный рекорд еще со времен Петров­ского пушечного завода) и не мог даже представить себя пен­сионером. Уйдя с поста генерального директора, отец впал в депрессию, перенес обширный инфаркт. Но любовь к жизни победила. Постепенно он адаптировался к новой для себя ро­ли и снова начал «жить взахлеб», «глотая год за годом» и ра­страчивая свою душу на благо людей, каждый из которых был для него загадочной вселенной.

***

Борис Одлис

Как на галерах, греб

Со всем честным народом

И жил всегда взахлеб,

Глотая год за годом.

Когда ж, как в зной вода,

Мои иссякнут силы,

Напишут пусть тогда

На камне у могилы:

«Он прожил жизнь взахлеб,

Глотая год за годом,

Как на галерах, греб

Со всем честным народом».