«Я давно, со своего дворового военного детства, таких слов никому не говорил. Он тоже не ожидал, что его интеллигентный преподаватель такие слова знает».
Продолжаем публикацию новой книги детского хирурга, профессора Игоря Николаевича Григовича.
Заметки на полях собственной жизни
Рыбалка пуще… больного
Прекрасное июльское летнее утро, такое редкое в Карелии. Тепло, безветренно. Воскресенье. Строим семейные планы. Решили, что едем на Лососинное озеро (дачи у нас тогда еще не было), позагораем, покупаемся и т.д.
Телефонный звонок. Звонит коллега, дежурный хирург Республиканской больницы. «Выручай, – говорит, – звонил хирург из Питкяранты, работает всего два года, пошел оперировать мужчину с острым аппендицитом и не может найти червеобразный отросток. Надо бы ему помочь. Ты уже пятый кому я звоню, телефоны не отвечают, видимо, уехали отдыхать. Слетай, пожалуйста. Управишься быстро, а после обеда будешь дома. Я уже летчикам звонил, они гидросамолет раскочегаривают». «Ладно, – говорю, – присылай машину, съезжу». Жена на меня не смотрит, дочери расстроились. Вроде бы все привыкли к особенностям моей работы, а все равно обижаются.
Быстро проглатываю завтрак, заискивающе обещаю, что вернусь быстро и еще успеем прокатиться в Лососинное.
Вот и машина подъехала, до Московской (там причал для гидросамолетов) – 5 минут. Берег возле причала уже усеян телами, жаждущими загара. Ветра нет, Онего как зеркало по цвету и по гладкости. Самолет фырчит, влезаю в салон, отплываем метров на 500, чтобы не портить воздух загорающим и взлетаем.
До Питкяранты на Ладоге лету часа полтора. Летим над родной Карелией, вид красивый: бесконечные пятна воды (озера), окруженные темными участками леса. Довольно много проплешин – результат деятельности «человека сознательного» (Homo sapiens).
Вот уже и Ладога с уютной Питкярантой на берегу и даже больница видна. На скале у самой воды трехэтажное здание без архитектурных затей. Говорят, в довоенное время, когда город был финляндский, в этом доме располагался публичный дом. Возможно, подобные заведения легко переделываются в лечебные учреждения, так как и в соседней Сортавале больница также переделана из публичного дома. Похоже на закономерность. А может быть, случайное совпадение.
Самолет плавно садится на воду и останавливается метрах в двухстах от берега. Ближе нельзя – мелко и каменистое дно. За мной отплывает лодка на веслах и гребем к берегу. Летчики бросают якорь и устраиваются загорать на крыле. Просят, если буду долго работать, то пусть им крикнут, и они сходят в город пообедать. Ждать будут до победного, так как время летное не ограничено, можно летать и ночью, они, ночи, в это время года у нас белые.
Поднимаюсь в операционную, быстро переодеваюсь в спецодежду, санитарка завязывает сзади халат. Удивлен, что хирург не вышел из операционной меня встретить и рассказать, что произошло, какие у него возникли трудности, видимо, очень расстроен, подумал я.
Захожу в операционную, она просторная, ярко освещена солнцем. На столе лежит человек, закрытый простыней до шеи. Около его головы сидит медсестра и о чем-то с ним тихо разговаривает. Операционная сестра, одетая по всей форме, то есть только глаза в прорези маски видны, руки у нее закрыты стерильной салфеткой, сидит на высоком стуле возле инструментального стола. Больше никого в операционной нет. Поздоровался, сестры встали, ответили.
«А где же хирург?» – поинтересовался я. Операционная сестра засмеялась: «Рыбу уехал ловить в озеро, Сказал: «Пока они прилетят, я хоть удочку побросаю». Тут недалеко, он видел, что вы прилетели, сейчас подгребет». У меня внутри все остановилось, но сдержался, ничего не сказал, пошел к больному, начал его расспрашивать, как и когда заболел, когда обратился и про другие подробности его болезни. Вот тут и хирург влетел: «Здравствуйте, Игорь Николаевич, извините, я сейчас быстренько помоюсь». Минут через 15 продолжили операцию. Все оказалось не очень сложно, просто аппендикс находился не в типичном месте, а начинающий хирург не знал простого приема для его поиска.
Когда же мы пришли в ординаторскую… Я давно, со своего дворового военного детства, таких слов никому не говорил. Он тоже не ожидал, что его интеллигентный преподаватель такие слова знает.
Домой приехал часа в три дня, устал, конечно, но больше от расстройства. Однако бодро засобирался в Лососинное. Жена сказала: «Да куда мы поедем, тебе отдыхать надо». Для вида похорохорился и… сели мирно обедать.
Мой молодой коллега недолго задержался в Питкяранте. Отработав три года, уехал в Москву, а там, потрудившись года два хирургом, стал главным врачом какой-то солидной больницы. Больше мы не встречались.
Игорь Григович, 1958 год. Кандалакша. Фото из личного архива
Флаг на башне
Нет, дорогие мои, никакой аналогии с книгой Антона Семеновича Макаренко («Флаги на башнях») в моей истории нет. Правда, флаг есть и тоже красный, но у меня он не символ власти, а сигнал тревоги. И башня есть, но она водонапорная, как самое высокое здание в конкретном населенном пункте.
Все происходило с 60-м или 61-м году в леспромхозовском поселке Конец Ковдозера Кандалакшского района Мурманской области. Название поселка точно отражало его географическое расположение. Он располагался на западном берегу большого озера (Ковдозеро). Длина его с Запада на Восток была чуть более 50 километров, восточный край подходил вплотную к станции Княжая Мурманской железной дороги. Видимо, край озера у станции считался его началом, а леспромхозовский поселок – концом. Отсюда и название – Конец Ковдозера. Из Кандалакши в сторону поселка шла грунтовая дорога, по которой ходил пассажирский транспорт и грузовые машины, вывозившие к железной дороге заготовленный лес. По этой дороге от Кандалакши до поселка был чуть более 100 километров.
Поселок был очень живописным: жилые двухквартирные деревянные дома и бараки стояли без соблюдения каких-либо правильных линий среди невырубленных высоких стройных сосен. Берег озера был покрыт мелким светло-желтым песком, и вся эта картина напоминала Рижское взморье, но без дюн. В поселке была своя небольшая электростанция, работающая на дизельном топливе, но в полночь свет выключался. Был водопровод, для чего и существовала водонапорная башня – самое высокое сооружение этого поселка. Сейчас уже не помню, какое количество людей проживало в Конце Ковдозера, но была в нем участковая больница с двумя палатами по пять кроватей в каждой и вполне приличная операционная с набором необходимых инструментов. Изредка производились в ней операции, чаще при травмах, но иногда нас вызывали для операций в брюшной полости, когда отправляться в стокилометровый путь по плохой дороге в Кандалакшу было делом рискованным. Что касается водного пути в 50 километров, то это было еще более рискованным делом, так как на лодке с подвесным мотором можно было заглохнуть на полпути, и тогда на веслах оставшийся путь мог оказаться последним для всех плывущих.
Теперь, когда вы имеете общее представление о том, где происходили события моей истории, познакомлю с ее участниками.
В больнице был главный и он же единственный врач – Николай Иванович Полтава. Разговорчивый, веселый человек лет 50, приехавший с молодой женой за пару лет до описываемых событий с Украины. Знания медицины у него были весьма ограничены, но человек он был рукастый во всех отношениях – и в быту, и в медицинских манипуляциях и даже вполне умело обрабатывал и ушивал раны, которые у местных жителей случались в изобилии.
Жена Полтавы была медицинской сестрой. Вторым по значимости лицом местной медицины был фельдшер Иван Петрович, такого же возраста, как и Николай Иванович, в прошлом из военных фельдшеров. Почти ничего не знал в нашем деле, но был отменный хозяин. Поэтому больница была ухожена, в чистоте и порядке. Содержал огород для семьи и пациентов и держал поросят для этих же целей. А вот жена Ивана Петровича, Вера Николаевна, лет на 10 моложе своего супруга и очень красивая женщина, была замечательной операционной сестрой, поработавшей в большом военном госпитале с хорошими хирургами. В больнице еще работали две медсестры, ничем не приметные и к нашей истории не имеющие близкого отношения.
Оба мужчины были больны рыбалкой. Все, или почти все свободное время они проводили в озере, которое по-настоящему было богато рыбой, в том числе и благородных лососевых пород. Надо отдать рыбакам должное, они никогда не уходили в озеро оба одновременно, понимая, что бросать больных опасно. Если же на рыбалке был Полтава, а в больницу поступал тревожный больной, то Иван Петрович вывешивал на крыше водонапорной башни красный флаг – сигнал опасности. Тогда уж при любом клеве Николаю Ивановичу следовало грести к берегу и заниматься врачебным делом.
После столь долгого вступления пришло время приступить к рассказу о главном событии, в котором я оказался, благодаря собственному легкомыслию.
В один поздний августовский день, часа в четыре, меня позвала к себе заведующая хирургическим отделением и сообщила, что звонил доктор Полтава из Конца Ковдозера. К ним сегодня поступил паренек 18 лет с прободной язвой желудка, тракторист, сильно выпивающий. Состояние его тяжелое, дорогу не перенесет, надо оперировать на месте, просит кого-нибудь прислать. Попросила меня съездить. Обрадованный доверием, ничего не стал уточнять, быстро собрался, захватил кое-какие инструменты и несколько флаконов стерильных растворов для внутривенного переливания тяжелому больному. Операции при прободных язвах мне уже были знакомы, поэтому чрезмерного волнения не было. Дорого мне обошлась такая самоуверенность.
Дорога заняла чуть более двух часов и к больнице в поселке подъехали около 7 часов вечера. Уже начало смеркаться – конец августа все-таки. На больничном крыльце стояли все названные мною люди, лица у них были очень грустные. «Плохо, – сказал Полтава, – совсем плохо, боюсь, что уже не поможем». «А что так?». – «Крови потерял ведро». Я остановился: «Откуда потерял?». «Из желудка», – уточнил Николай Иванович. У меня стало как-то холодно в животе и пусто в голове. Голос Полтавы доносился как будто издалека.
Не раздеваясь прошли в палату. «Виновник» был в палате один, других больных не было. Рядом стояла сестра и смотрела на капельницу, установленную в левую руку. На кровати лежал очень худенький парень, почти подросток. Его лицо, губы, лежащие на одеяле руки были белые как простыня. Только ввалившиеся куда-то в глубь лица огромные глаза смотрели на меня и свидетельствовали, что человек еще жив.
Сел рядом с ним на кровать, взял за руку – холодная и пульс еле прощупывается. Спросил про давление, сестра сказала 80 на 30. «Группу крови хотя бы определяли?». «Да, вторая резус-положительная, – ответила Вера Николаевна. «Кровь в больнице есть?» В ответ: «Нет ни крови, ни плазмы, только 5% глюкоза».
Перешли в ординаторскую. Сидим молча, нет ни слов (даже плохих), нет и мыслей. Спрашиваю: «Что же вы Надежде Степановне сказали о прободной язве, а не о язвенном кровотечении?». По выражению лиц понимаю, что для них это одно и то же. Объяснять разницу уже поздно, надо что-то быстро делать. «У кого из вас вторая резус-положительная?» Оказалось, у Веры Николаевны и…у меня. Обоим надо стоять в операционной, но все-таки миллилитров 800 нацедим и это уже что-то.
Звоню в Кандалакшу, прошу прислать 1-2 литра крови. Сказали, что двух нет, а литр найдут и сразу же отправят. Пока переливаем от себя, немного отдохнем, глядишь и подвезут. Вера Николаевна уходит готовить операционную, я выпиваю три стакана крепкого чая и ложусь рядом с больным в качестве прямого донора.
Нынешние трансфузиологи осудят меня, сейчас прямые переливания не разрешаются и даже наказываются, но в то время мы себе это позволяли и добивались эффекта, а победителей, как известно, не судят. Уже после 300 мл моей крови, губы у больного порозовели, пульс стал лучше прощупываться, и давление поднялось до 100 на 50. Пока суть да дело, часам к 23 кровь подвезли, поэтому Веру Николаевну не трогали, и в 23.30 начали операцию.
Только стали подбираться к желудку, свет выключили – забыли предупредить электростанцию. Побежали просить включить, а пока подогнали под окно операционной наш газик, включили фары и делали что-то второстепенное до того, как дали свет.
Операция шла тяжело, надо было удалять часть желудка, я полгода тому назад ассистировал в Кандалакше своей коллеге, подсматривая детали в замечательной книге С.С. Юдина «Этюды желудочной хирургии». А сейчас ни коллеги, ни Юдина рядом не было. Но как-то справился, к четырем часам утра операцию завершили. Еще полчасика посидели у больного рядом с операционным столом, затем перенесли его на руках в палату и уложили на старое место.
Чувствую, что засыпаю на ходу. Одетый лег на соседнюю кровать, все ушли. Чтобы не случилось что-нибудь с больным, снял пояс с халата, привязал один конец к руке больного, а второй к своей и заснул сном праведника. Проснулся внезапно от какого-то странного звука. Открыл глаза и…увидал стоящего возле тумбочки своего больного с пачкой сухарей в одной руке и запихивающего сухарь в рот другой. Мой пояс оставался привязанным только ко мне, а второй конец лежал на полу. С криком: «Ты что делаешь, сукин сын!» я вскочил, вырвал у него изо рта сухарь и уложил на кровать. Тут на шум сбежались «подельники», зафиксировали пациента, который при этом плакал, матерился и кричал: «Я три дня не пил и не ел, фашисты вы все…» и далее непечатно.
Пробыл в Конце Ковдозера еще почти двое суток. Полтава вывез меня на утренний клев, но я ничего не поймал, не умел ловить рыбу и так и не научился.
Через полгода моего пациента привезли в Кандалакшу с отмороженными обеими стопами. Заснул в пьяном виде около крыльца своего барака. Пришлось ампутировать. Потом я переехал в Петрозаводск, и дальнейшая судьба несчастного паренька мне неизвестна. Но урок я получил на всю оставшуюся жизнь: никогда не ездить в район, предварительно лично не пообщавшись с призывающим тебя на помощь коллегой.
